Читать книгу Листает ветер рукопись мою - Лариса Миронова - Страница 2

Нет, я не памятник воздвигнуть возмечтала,

Для этого я чуточку горда, а что,

коли зазнаюсь?

Я честно вам признаюсь: мне неприятна

суета, ведь знаний я алкала. А ходят там

туда-сюда,

кто в праздник, кто – по долгу,

А ты стоишь рождественскою ёлкой…

Стихи мои порой нелепы и смешны,

Я рифму не люблю искать подолгу,

Но не слагать их не могу – грешны

Мы все. Вот в чём сердечно каюсь,

Но – без толку. Мне казалось,

Я мир могла бы словом сокрушить.

Как недруг злой, недуг меня настиг,

Беру стило решительной рукой,

Не думая, как быть и что тому порукой,

Чтобы изгнать из мира злобу, зависть, скуку.

Покамест не кричат: «Распни её, распни!»

Но вот проходят год за годом дни,

А мир всё более похож на суку.

Не скоро я уймусь, мой дух пока не сник,

Я вижу брезг и в полночь и верю в божью

помощь, и не боюсь и не крещу свой лоб,

чтоб богу не икалось.

Где же этот Поэт, который, тропку судьбы ища,

Печень со свежей кровью на блюдо сложит,

Брызжущим сердцем в руке трепеща?

Мдя… Кажется, вот он, на паперти брезжит,

Мимо ражей толпы, кучки праздных зевак.

Что ж, я готов очень брежно послушать,

Сердце с печенью скушать. Начинай же

себя расчленять, мой чудак!

Покажи мне свой стих непригожий.

А можно прохожих не ждать, сын собачий?

Ну, давай же! Иль ты… пёсья дочь?

Не в ночь будет сказано…

Тогда поди прочь, это дело тебе не к плечу.

Хотя ладно уж, стой. За постой заплачу,

Вот пятак, если за так расчленяться не хочешь.

Что ж, это стильно, хоть и всё поперёк, ну да я

научу. Однако пардон-те, не надо покамест

рыдать. Паче чай Я-не-Я вдруг заплачу.

Постойте, усядусь, как в ложу знаток. Вижу,

Ваше искусство не сразу даётся понятью.

Постараюсь наитьем.

Мне надо немного принять.

Бутербродов намажу, налью себе чай.

Вот теперь уже можно, готов я.

Читай.

Блокнот, простой, не букенот, распух,

Как будто от ангины, а может, скарлатины,

(А сам он – горло, и больное,

в предпоследнем ахе,

Добравшееся в страхе

до пустых глазниц)

От смятых шариковой ручкой,

Затёртых, в клеточку, страниц…

И тогда мы поставили опыт.

И вот именины: воображаемый,

Явился тот, из-за кого столько хлопот,

Весь обожаемый, вот он!

Чудеснейшая из частиц

И-ма-джи-он!

Чтоб не страдал он от пыли дорожной,

Чтоб не чихал и не ныл, любимого,

Будто он тортик творожный,

Кто-то на облако вдруг посадил.

Он другом мне не был, иль мужем ужасным.

Впервые я вижу его существо.

Но как-то уж очень за небо мне страшно.

Стряхнуть бы на землю! Да жалко…

Че-во?

У входа лакеев полно —

Спешат к хорошим господам.

А те пришли покушать суши.

Ну и музычку могут послушать

Солидные уши. Трам-пам-пам…

Вместо служителей муз

Теперь в Доме искусств

Распоряжаются мёртвые души.

Швейцар мокрой тряпкой

Возит по стёклам расцвеченное

окно. Оно в клочках уцелевшей

последней афиши.

То ли просто синий ладан,

То ли глупый сон во сне…

Слабо слышен шёпот вишни

С тихой жалобой весне.

Майской ночью свет прохладен,

Рдеет цвет сквозь полумрак,

То ли просто синий ладан,

То ли чёрным дышит мак.

Счастье будет завтра, а тоска сначала,

Рыцаря пригожего как-то повстречала,

Только бы не сгинул рыцарь без следа,

Во мраке ночи жутком не горит звезда.

Дышу на белом свете только для тебя,

Лишь тобой живу я, всей душой скорбя.

Ноет моё сердце болью о тебе,

Вилами писала письма на воде,

Не пришло ответа мне издалека,

Видно, моя радость будет коротка.

Мне голос был,

Он звал на помощь.

Но сердце надвое рвалось,

И с двух сторон отозвалось

И стыло болью, которую мне

Выплакать нет сил.

И вот снова она,

Та, что некогда

Тихо сказала

На выдохе —

Поздно.

Мерси… Явилась,

Без «прости» и без тени

Улыбки смущенья,

Молча сбросив в углу

Пальто из джерси.

Луна, испугавшись

Смертельно ярости

Красного брата,

Зыбко бледнела,

Чудаковато

Оставляя лишь

Пятнышко света

На тёмном полу…

До рассвета шла битва.

В живых и несчастных

Не остался никто.

Вышел мил человек

На порог

И не смог удержать

Восторг.

Выпал первый снежок,

Мягко лёг.

Поснежил, полежал

И… истёк.

Человек постоял

И ушёл.

Что хотел он найти,

Не нашёл.

Когда б такая вот погода —

Чтоб воздух, от мороза сед,

Трещал тихонько, как слюда…

Тогда б из хрупкого над-мира

Моя нервическая лира

Тебя бы позвала сюда.

Скрюченный старик

Крадётся под сводами.

Страшная голова

Светится фосфором,

Плывёт то низко, то высоко.

У неё нет точных примет.

Она безымянна, туманна,

Светит светом абсолютного зла.

Господи, поскорее приди

и воскресни! И пусть расточатся

врази твои! Светает, мутный

ночник всё тусклее.

По потолку пробежала

Странно нежная, злая тень…

О радость дней моих суровых,

Прелестный, милый, славный кот!

Под осень дней, тоскливых, голых,

Не жаль мне даже антрекот.

Коты – друзья наук и песен,

Для них не в тягость жизнь без прав.

Ну, хоть в сенат сажай повесу,

Вот только бы смирить их нрав.

Лежат в задумчивой гордыне,

Подобно сфинксам на песках,

Застыв на стареньком диване,

Беспечно томятся в мечтах.

Их шубка в похоти искрится,

И звездной россыпью,

Мельчайшей, как пыльца,

Таинственно блестят

Их мрачные зеницы…

В моём мозгу гуляет важно

Красивый, кроткий, стильный кот.

Предчувствуя его приход, рыдаю долго и

протяжно. Сначала песенку чуть слышно,

вибрации и переливы. В басах они чуть-чуть

ворчливы, но, спору нет, всё чудно вышло,

И скоро уж совсем вошло в глубины помыслов

моих. Похоже на певучий стих, но машет

хвостик пышный. Смиряет злость мою легко

усатенькая голова, чтобы сказать мне о любви,

совсем не надобны слова. Он не пытается

царапать тревожных струн моей души.

Таинственно, в ночной тиши

Кот серафический, волшебный,

Меня, как скрипку, петь научит,

Чтобы звучала складно, звучно.

Двуцветной шубки запах сладкий

Вдохну лишь раз, и то – украдкой…

Божественный домашний дух!

Ты суд, ты идол вещий.

Возьми себе все мои вещи и пригласи

Сюда подруг. Не хочешь? Правильно всё понял.

Я отвернусь, и ты уж спи.

Зеленый зырк зрачков зеркальных меня

Измучил, пока вот так вот ты глядел.

Я в них, опаловых и вертикальных,

Читаю свой чудовищный удел.

Мой котик, милым другом будь,

Давай скорее – прыг на грудь!

Хочу в глазах твоих чудесных потонуть…

Но только когти убери сначала.

Как я люблю тебя, пушистая мочала,

Когда, небритой привалясь щекой,

Ты, электрический зверёк,

Так сладко мурмурычешь под рукой.

Твой взгляд так холоден и остр,

Мой добрый котик.

Пронзает он,

Как дротик…

Ну, а что же там ещё, на подбородке, вот?

Да у тебя, обманщик, есть зубастый рот!

О, ужас, ты был… человеком, кот!

Mine Got!

Два огромных крыла волочились по палубе.

Хромоногую птицу окутал удушливый дым.

Так они развлекались, матросы свободные,

умиляясь страдающим альбатросом седым.

Где ты, небо? Как больно и грустно…

С высоты они были куда как милы.

Но зачем же, зачем, так внезапно

и пусто стало в мире и море,

где нет ни единой скалы!

Мой кот купаться не привык,

на то имеет он язык.

Но шубу красную свою

раз в год меняет на корню.

Постригла летом я кота,

чтобы не млел от жару.

Кот нагишом весь покраснел

и сдуру залетел в аквариум!

Аз, буки, веди, глагол, добро, есть —

Я есть тот, кто познал и возвещает добро.

Живёте зело земля иже и —

Живите на земле очень счастливо.

Како люди мыслете наш (он) покой —

И как люди рассуждайте о нашем

благоденствии.

Рцы слово твёрдо —

Изрекая слово твёрдо.

«Усни, дитя, тебя я временно запру», —

сказала сыну кенгуру.

Всё в мире тихо, благодатно…

А что выдумывает Кафка,

так это травка, чтоб приятно

проснуться было поутру.

Он обкурился. Правда. Я не вру.

Ах, ты, мой зайка, ты не хочешь спать?

Тебе тесна уже кровать?

Тогда ложись вот в этот гроб,

А гроб под ёлочку в сугроб.

Не скомпрометировав себя крамольными

речами, сказал он тогда и тут: погода лавли,

а жизнь вообще вери гуд.

И тут же был схвачен врачами,

лечившими странный душевный недуг.

А он же наивно хотел экспромтом,

пришедшим на встречу писателям

открыть, что между актёром и президентом

существенной разницы – ит из нот.

Взамен почитателя избиратель,

то есть вот…

Крендельком она ему

ручку, а рука – лёд.

Лёг он в своём купе,

а сон нейдёт.

Понятно, какой там сон!

Колёса стучат в унисон,

искры летят…

К тому же, дурацкий вагон.

Страсть исходит утехами,

если не жаждой мести.

Бессонницей маялся в поезде,

Слава богу, приехали —

в Томском уже уезде.

Проснулся в отцовской усадьбе,

не завтракал, не ел и в обед.

Зевнул, потянулся, подумав:

проспал сколько лет?

Стояло жаркое лето.

Чтобы взять бутылку вина,

спустился он в погреб.

И вдруг случайно вспомнилось это,

тогда сугробы было видно из окна…

Подзакусив огурчиком солёным,

под придурью слегка весёлых доз,

поэт стилом напишет раскалённым

про розы, снеги и большой мороз.

Прочтя и не почтя, поплачем и заплатим

за то, что просмотрели не всерьёз

его стихи и, грозно не сочтя удачей,

забыли сей бессмысленный курьёз.

Поэт повсюду ходит скопом,

пьёт водку утром вместо кофа,

окурки бросает в поднос с едой,

дежурный такой – на пол ни-ни,

строго следит за чистотой.

А выпив водки, толкует басом

о способах взорвать мир и о разном.

К примеру, о том, что «Не дело!

Особенно этим летом прорва

бескрылых птах прилетела…»

Музыка… Ей уже веселее.

Она весь бал смеялась и танцевала.

Белое – платье

(и на высоком шнурке ботинки)

сама выбирала для маскарада.

Комиссар в нём снова была

Не Валькирия, а Психея

с наивной картинки —

девочка-безогляда.

Сейчас она и любимому прокурор,

но теперь это не суть важно.

Утром подписан приговор

какому-то кому.

Нежными ручками

она кормила его

последним завтраком,

любила и нежно жалела,

пока всё готовили для казни…

А потом долго скорбела.

А если нету страсти,

одни только мордасти?

А если нету власти

даже над собой?

Что делать, подскажи мне,

что делать, объясни мне,

что делать мне, безумной,

с таким крутым тобой?

Виновных – нет,

таков ответ.

И мы глупы как дети,

хотя давным-давно живём

на этом чудном свете.

Ложь стоит у крыльца.

Я ей не открыла.

Она не обиделась.

Ушла, залегла у обрыва.

Караулит случайного путника,

Чтобы шепнуть на ушко, что:

«В жизни всё лживо»…

Шуршит метла

по золотому октябрю…

себя губя,

зачем других гублю?

Серый снег января будто сник.

Ускакала зима на пикник,

Или спешно ушла в Куршавель,

Или села с разбегу на мель.

У зимы ещё будет семь проб,

Прежде чем наметет сугроб,

Но не будет в ней одного —

Дня рождения твоего…

А потом улетит зима

в те края, где уснёт

и замёрзнет сама.

Ржавый пруд покрылся тиной,

хор лягушек не поёт.

Над уснувшею осиной

лунный серпик звёзды жнёт.

Небо холодом багровое,

дует ветер на поля.

Всё уснёт, уже готовое

Лечь под снеги декабря.

Всё волнует, словно новое,

Поскорее в огород! Спать

в земле? Пусть он трепещет,

этот век-мордоворот.

Просто сущая безделица —

сорняки полоть!

Повезут жито на мельницу,

земляную плоть…

Ржавый пруд затянет тиною,

сонм лягушек ляжет спать.

Под уснувшею осиною

буду сладко тосковать.

Хорошо родиться

вольною волной,

весело катиться

под большой луной.

Целовать песочек,

лодки тормошить.

А потом разбиться

и опять… ожить!

Как заяц по весне,

слиняю в небо.

Скорча рожу, поплачу

тихо на краю, спою.

Затем вернусь на землю,

к жизни, словно в небыль.

А там… листает ветер

рукопись мою!