Читать книгу Наследство в глухой провинции - Лариса Олеговна Шкатула - Страница 5

По телефону Лера неуклюже оправдывалась, при этом она краснела, переминалась с ноги на ногу и перекладывала из руки в руку трубку.

– Папа! Ну, папа! Пожалуйста! О чём ты говоришь, папа! Нет, конечно! Папа, ну прости меня!

Интересно, есть у неё мама? Как она относится к такому вот издевательству над ребенком, который и так еле оправился от стресса!

В общем, в конце концов я не выдержала и взяла из рук девочки трубку:

– Послушайте, папа, вашей дочери пришлось несладко, но она с честью вышла из трудного положения. Вы бы лучше поинтересовались, как она себя чувствует! Может, лучше послать её в постель, чтобы ребенок отдохнул и пришёл в себя?!

Но похоже, этого папу не так просто было сбить с толку, он и сам привык другим, как сказал классик, давать отлуп. И при этом он обратился ко мне со словами, которыми, по-моему, не пользуются уже лет девяносто:

– С кем имею честь говорить?

– Киреева Лариса Сергеевна, – сказала я, как отрапортовала.

– Так вот, Лариса Сергеевна, я что-то не помню, чтобы у нас был такой член семьи, потому что наш разговор с Валерией – дело сугубо семейное.

– Папа, – Лера приблизилась к телефону, – Лариса привезла меня домой. Между прочим, без всяких денег. И покормила.

– Не в этом дело, – сообщила я в трубку. – Просто советую вам приехать домой и лично заняться дочерью. Конечно, не с наскока, ведь вы же не пират, а она не корабль, который надо брать на абордаж. Учтите, эмоциональный шок – вещь непредсказуемая…

– Вы медик? – спросил он уже помягче.

– Я инженер, – сказала я, не уточняя, какой именно, – и сейчас уезжаю, потому беспокоюсь о девочке. Надеюсь, у вас хватит благоразумия приберечь до другого раза ваши нравоучения.

И отключилась.

– Напрасно ты так, – сказала Валерия, будто не её я защищала от сурового папаши. – Он же волновался. Девчонки сказали, что я уехала с ним, а он не знал, что и подумать… Может, у нас останешься? До завтра.

Она заглянула мне в глаза, но я помнила Ольгу, которую оставила одну в ответственную для нас минуту. Мне нельзя было задерживаться в этих краях. Мое дело: быстренько доехать, быстренько вступить в наследство и быстренько вернуться обратно. А там уж решать, что делать с этим свалившимся на меня домом.

– Тогда хоть адрес оставь, – продолжала между тем Валерия, – вдруг тебе придётся задержаться. Мало ли, возникнут трудности с оформлением. Папа поможет. У тебя ведь нет здесь других знакомых…

– Вообще-то задерживаться здесь я бы не хотела.

– Я поняла, но на всякий случай.

Ох, не люблю я этих случаев! Почему жизнь устроена так, что ничего нельзя загадывать и всякое может неожиданно произойти? Хотя, если подумать, что особенного в том, что мне достался дом в глубокой провинции? Живи тетя Липа поближе, можно было бы её дом использовать под дачу, как делали многие. Возить в него друзей на выходные дни, раз уж завещание написано на мое имя…

Наш приходящий юрист фирмы объяснял, что если даже у Липы объявятся другие наследники, они ничего не добьются. Дом мой, и только мой.

Как бы то ни было, адрес моего наследного дома я записала для Леры на обратной стороне своей визитки и уже через несколько минут сидела за рулем, потихоньку выводя Федьку из лабиринта узких улочек на хорошую дорогу.

Мне ещё предстояло заправиться, хотя здесь я вряд ли разживусь таким же хорошим бензином, какой смогла достать дома. Районный центр Ивлев мне не слишком-то приглянулся. Он был малоэтажный, какой-то унылый, но оставлял при этом впечатление неизменности, постоянства, медленного течения жизни и даже замшелости.

Как прежде – Советская власть, исполкомы и райкомы партии. И даже Ленин с кепкой в руке на их небольшой центральной площади, носящей его же имя.

Но и ивлевцы, наверное, считают себя чуть ли не столицей по сравнению с Костромино, поселком, который я с трудом отыскала на очень подробной карте.

Пока я доехала до Костромино, пока устроилась в небольшой, похоже, единственной гостинице, натикало семь часов вечера.

Центральное отопление в этом поселке уже не функционировало, хотя, по нашим южным меркам, стоял жуткий колотун. Номер был чистым, опрятным, а оставаться в нем не хотелось. Наверное, на льдине и то было бы теплее. Будто на дворе середина января, а не конец мая. Как могла так долго жить в Костромино тетя Олимпиада, коренная южанка? Привыкла, наверное. Побыстрее бы здесь всё сделать, и домой!

Я ворчала неспроста – мне было неуютно. Не только в номере, а и вообще на душе. Я не привыкла к одиночеству, а этот поселок отчего-то казался даже враждебным.

Мама посоветовала мне взять побольше теплых вещей, в необходимости чего я поначалу усомнилась: в нашем с Ольгой офисе уже вовсю работал кондиционер, а посетители приходили в футболках и шортах.

Словом, я решила пойти в люди. Тем более что от холода у меня прорезался зверский аппетит. Мой наряд – розовый костюм из ангорской шерсти – в прошедшую зиму я надевала всего один раз, уж чересчур он был теплым, в помещениях я в нём просто парилась. Здесь же в костюме я почувствовала себя вполне комфортно. Причесалась, нанесла косметику и с чувством глубокого удовлетворения, как писали когда-то в наших газетах, покинула номер, чтобы поужинать в гостиничном ресторане.

Он оказался небольшим, всего на шесть столиков. За счет подвесного потолка – цивилизованный дизайн коснулся и этих мест – ресторан выглядел достаточно уютным, а интерьер – ненавязчивым. Скрытые в потолке светильники делали освещение почти интимным, но в целом атмосфера была вполне приличной, не подходящей под определение «злачное место».

Два столика уже занимали посетители, потому, не дождавшись метрдотеля, я сама выбрала себе место по вкусу. Подальше от предполагаемого оркестра – для чего-то же здесь была эстрада – и от большинства посетителей.

Напротив стояла небольшая конторка, и поскольку официантов вблизи тоже не наблюдалось, я взяла себе из стопки одно меню и стала его просматривать.

Официант, правда, вскоре материализовался перед моим столиком и вежливо поинтересовался:

– Вы уже решили, что будете заказывать?

– Котлеты по-костромински, – с трудом продиктовала я; интересно, это действительно блюдо местных поваров или чужой рецепт, соблюдаемый лишь приблизительно?

– Не советую, – покачал головой стоящий передо мной молодой человек в белой рубашке с бабочкой – лицо его было внимательным, но без угодливости, и отчего-то лицезрение его подействовало на меня успокаивающе, внушало доверие. Официант пояснил: – Котлеты вчерашние. Разогретые.

Вчерашнего мне не хотелось.

– А что вы советуете?

– Возьмите шницель, – подсказал он, не разжимая губ, будто сообщал мне государственную тайну, – куриный, свежий.

И хотя шницель ассоциировался у меня с пищей общепитовской – в нашей школьной столовке подавали такой, щедро поливая его красным, жирным и несъедобным соусом, – я решила рискнуть и последовать его совету:

– Хорошо, принесите шницель. Салат «Фантазия». И что-нибудь безалкогольное.

– Напиток «Осенний букет».

Интересно, кто у них дает названия блюдам? Салат оказался один к одному таким же, какой в нашем городе делала к праздникам каждая хозяйка. Только называли его оливье. А «Осенний букет» был не что иное, как банальный компот из сухофруктов.

Пока я ждала свой заказ, на эстраде появились музыканты. Двое. Девушка-пианистка, которая села за предварительно установленный электроорган, и юноша с саксофоном. Для начала они заиграли что-то медленное, джазовое. А потом посыпалось: из репертуара Майкла Джексона, из репертуара Патрисии Каас, из репертуара Джо Дассена. Эти двое упорно игнорировали отечественную музыку. Большинство песен было переведено на русский язык, наверное, ими самими – прежде такого перевода я не слышала, но некоторые они исполняли, как говорится, на языке оригинала, причем довольно лихо. Пела в основном девушка. Но временами, оторвавшись от саксофона, ей вторил парень.

Когда же они заиграли мою любимую «Путники в ночи» Компферта, я даже прослезилась от умиления, и это сразу примирило меня с Костромино и его арктическим холодом. Как мало надо человеку!

– Разрешите вас пригласить?

Я подняла голову и обомлела. Как выражалась в таких случаях одна моя знакомая: «доннер-веттер-зер-филь-маль-цузаммен»! Так она якобы по-немецки выражала свое изумление. Передо мной стоял блондин, о котором хотелось сказать: чистокровный ариец. Высокий, широкоплечий, но не ширококостный, с пышными волосами и светло-серыми глазами. Не мужчина, а мечта. Читательницы любовных романов, не оскудела, оказывается, красавцами русская земля.

Я положила руки ему на плечи и под что-то белогвардейски-ностальгическое отдалась ритму танго. Почему белогвардейское? В песне были такие слова: «Морозы по ночам, и рация доносит, что красные в Уфе и нам несдобровать!» Я оказалась не права, кое-что русское солисты ресторана все-таки исполняли.

Эх, чёрт побери! Аж дрожь пробирает. Красные на хвосте, а мы по тайге уходим вглубь всё дальше и дальше!.. Словно мы не потомки тех самых красных.

Но что это? В объятиях такого мужчины я унеслась мыслями совсем не в ту сторону. То есть вместо того чтобы улыбаться ему, внимать с благоговением, я стала представлять себе бедных офицеров из белой гвардии, вынужденных прятаться в холодной тайге. А ведь со мной пытаются о чем-то поговорить. И даже спрашивают мое имя.

Может, назваться Изабеллой? Или Матильдой? Или Эсмеральдой? Победила врожденная честность.

– Лариса.

– Красивое имя.

Имя как имя. Но почему-то хвалить имена приглянувшихся женщин считается у мужчин признаком хорошего тона. Мужчине нравится её имя – ах, какая прелесть! Что на это скажешь? Ага, угу, спасибо за комплимент, хотя эта похвала вовсе не мне, а моим родителям. Я сказала:

– Мне и самой нравится.

На самом деле я об этом не задумывалась. Лариса в переводе с греческого – чайка. В литературе символ красивой гордой птицы, а в натуре в приморских городах эти гордячки вовсю шарятся по помойкам. Хорошо, свой экскурс в этимологию я произвела мысленно, потому что пришла пора реагировать на имя моего партнера.

– А меня зовут Герман.

Елки с палками, и ол райт! «Уж полночь близится, а Германна всё нет!» У меня открылась какая-то болезненная страсть к ассоциациям. Только разве мог быть таким пушкинский герой? Хоть и красавец, но есть в нём что-то мною ощущаемое как негатив. И полное отсутствие именно аристократичности, которая в истинных ее носителях чувствуется сама собой.

Человек не напрягается, чтобы её излучать, он просто ведёт себя как обычно, но другие сразу понимают: это порода!

А в Германе словно некая червоточинка. Несоответствие внешнего вида внутреннему содержанию. Как если бы яркая внешность досталась Герману по ошибке. Может, и вправду его далекий предок переспал однажды с тупой, но красивой дворовой девкой и потом уже никто из их рода дворовых не удостаивался внимания господ?

На лице местного Германа, однако, написано полное довольство собой, как и уверенность в том, что меня подобно тысячам других женщин, он сбил своей красотой прямо на лету. А скажи, что не все женщины от его красы впадают в ступор, ни за что не поверит. Только усмехнется: мол, говорите себе, говорите, а отличный товар – вот он!

– Вы, Лариса, в наших местах в командировке, по личному вопросу или, как говорится, на постоянное жительство?

В довершение ко всему он ещё и шпарит вопросами из гостиничной анкеты.

– По личному. Но вам могу сказать: я оформляю наследство.

– Наследство? И кто же вам его оставил?

– Двоюродная тетка. Представляете, умерла в расцвете лет. Говорят, в проруби утонула. Вы много знаете подобных случаев?

Как раз в этот момент он смотрел мне в глаза, но от моих слов в его лице что-то изменилось. Исчезла безмятежность. Он подобрался, как зверь перед прыжком. И при этом старался изображать равнодушие.

– Много, не много, но в наших краях случается и не такое. Страсти кипят не только в столицах. Наш поселок лишь производит сонное впечатление.

Это что, намек? В их краях случается! Не слишком ли я поторопилась занести Германа в разряд людей недалеких? Раз он заметил и пригласил на танец такую яркую женщину, как Лариса Киреева…

Я шутила сама с собой, чтобы отогнать от себя тревогу. В какой-то момент мне показалось, что Герман пригласил меня неспроста. Но тут же я опровергла собственную версию. Если учесть, что, кроме его компании из четырех мужчин, в зале есть ещё одна – из двух пар. Скорее всего семейных. Так что, если и мог он кого-то на танец пригласить, то только меня.

Но вот смотрел он на меня странным взглядом. Вовсе не таким смотрит мужчина на понравившуюся женщину. А что, если Ольга права и тете Липе кто-то помог утонуть? Только представить себе, что я танцую с её убийцей…

Нет, подозрительность заразна. Особенно среди дилетантов. Я никогда детективами не увлекалась, и то стала думать, будто… Знал бы бедный «ариец», в чём я его подозреваю!

– Везёт же некоторым, наследство получают, а тут… мой партнёр нарочито обиженно поджал губы, – ни одного завалящего дядьки при смерти, да еще хоть с каким-нибудь, пусть крохотным, состоянием.

Но тут музыка кончилась, и красавец-мужчина расстался со мной с видимым сожалением. Потрусил к столику, за которым сидели ещё трое мужчин.

Ела я неторопливо. Что ждёт меня в моем холодном номере, кроме удовольствия спать одетой, а перед сном почитать книгу, которую я прихватила в гостиничном киоске.

Вообще неторопливо есть у меня всегда плохо получалось. Я привыкла поглощать пищу на бегу. Так что теперь мне приходилось буквально держать себя за руку, чтобы не подносить её так часто ко рту.

В неторопливом поглощении пищи, оказывается, уйма преимуществ. Например, я смогла, откровенно не пялясь, спокойно разглядеть присутствующих. В том числе и за столиком, где сидел мой новый знакомый Герман. А выделялся среди четверых мужчин вовсе не этот ослепительный блондин, а темноволосый мужчина лет сорока пяти с благородной сединой на висках и безукоризненной прической. В Германе было всё слишком, а в седеющем брюнете – всё в меру.

Он не склонял голову к своим собеседникам, как делал это Герман, а сидел, слегка откинувшись назад, и едва заметно кивал своим товарищам, если они спрашивали его о чём-то.

Впрочем, мне было абсолютно все равно, кто и как к кому относится в этом ресторане. Я была уверена, что дождусь своего куриного шницеля, съем его и никогда никого из них больше не увижу.

– Можно присесть за ваш столик?

Опять я увлеклась своими мыслями и не заметила, как кто-то подошёл. Мужчина, но совсем не похожий на Германа ни статью, ни одеждой. Очень странный тип. Высокий, тощий, с полубезумным взглядом – он смотрел так, словно его лихорадило. И глаза его при этом бегали, как если бы он собирался сотворить нечто противное его натуре.

От него за версту пахло скандалом, потому я не согласилась:

– Рядом пустует столик, а я хотела бы поужинать в одиночестве.

Рядом и в самом деле был свободный столик, а я свое одиночество хотела бы разделить с кем угодно, только не с таким типом.

Он неохотно сел на свободное место, через стол от моего, но занял его, оказывается, вовсе не для того, чтобы составить кому-то компанию или, например, приставать с любезностями к такой женщине, как я.

На меня он больше и не взглянул ни разу, зато всё свое внимание сосредоточил на столике, за которым сидели мой новый приятель Герман и его друзья во главе с седеющим брюнетом.

«Голубой, что ли?» – грешным делом подумала я. Вдруг этот субъект с лихорадочным взглядом встал и направился к мужской компании. По пути его сильно бросило в сторону, и я решила, что он сильно пьян.

Теперь и те, к кому он шёл, обратили на него внимание. Седеющий брюнет – он до этого что-то назидательно втолковывал своим товарищам – сделал нетерпеливый жест в сторону идущего. Мол, уберите прочь этот хлам.

Из-за столика поднялся уже известный мне красавец-блондин и резким ударом кулака отправил нетрезвого субъекта в нокаут. Тот упал и так гулко стукнулся об пол, будто у него раскололся череп.

Я невольно содрогнулась.

Из ресторанной подсобки выскочили двое мужиков и волоком утащили упавшего из зала.

Это мимолетно разыгравшееся действо произвело на меня неприятное впечатление. Тот, кого ударили, и тот, кто ударил, находились явно в разных весовых категориях. К тому же блондин ударил человека, который вовсе не собирался на него нападать.

Но больше всего меня поразила реакция людей, сидевших в зале. Будто ничего не случилось. Так, упала со стола нечаянно задетая тарелка…

Умолкнувшие на время инцидента музыканты опять заиграли, а я подозвала официанта, рассчиталась и пошла к себе в номер. Там было холодно, но не так противно.

По пути из ресторана к входу в гостиницу в огромном холле я опять увидела мужчину, который пытался подойти к столику крутых парней.

Первую помощь ему уже оказали, и теперь он сидел в кресле перед стойкой портье. Его бледность из-за бинтов, охватывающих голову, казалась мертвенной.

Портье, перегнувшись через стойку, громким шепотом втолковывал ему:

– Ты куда полез, глупый? К самому Жоре-Быку! Тебе жить надоело? Знаешь ведь, он не терпит, когда ему докучают.

– Но он должен мне сказать, где Таня!

– Должен? – всплеснул руками портье. – Надо же такое придумать: Бык ему должен. У тебя, Лёнька, совсем крышу сдувает.

Но пострадавший за неведомую Таню, кажется, отличался особым упрямством:

– Мне сказали, что последним её в живых видел Герка-Вирус. Он Таню в машину усаживал. А без Быка Вирус шагу не ступит, это каждый знает…

– В живых? Так ты считаешь, что Таня умерла?

– Иначе она давно бы объявилась, написала…

– Написала. Жених выискался! Да она тебя и видеть не хотела.

– Ты не знаешь! – выкрикнул несчастный Ленька и неожиданно заплакал.

Отчего я решила, что он пьяница? Он и выпил-то немного. Скорее всего для храбрости. Я подошла к нему и спросила:

– Как вы себя чувствуете? Я ничем не могу вам помочь? Извините, что не пустила вас за свой столик. Я в ваш город только приехала и захотела только спокойно поужинать…

Он ещё раз всхлипнул, а потом улыбнулся и сказал:

– Спасибо.

Теперь, при ближайшем рассмотрении, я поняла, что мужчина очень молод. Не больше двадцати лет и так невероятно худ – я не удивилась бы, узнав, что он ещё и болен. В этом свете удар Германа выглядел особенно подлым.

– За что же спасибо?

– За сочувствие. А помочь вы мне не сможете.

Он тяжело поднялся и медленно побрел к выходу. Портье сочувственно взглянул ему вслед и пояснил для меня:

– У него полгода назад любимая девушка пропала. Исчезла, как в воду канула. А до этого её видели в компании с бандитами. Девочка-то была конфетка.

– Была? Значит, вы все-таки думаете, что её нет в живых?

Он понизил голос:

– Леня прав, живая давно бы объявилась. Она-то у матери одна. Если бы просто куда уехала, уж родительнице пару строк бы черкнула. Может, лежит где-нибудь на дне с камнем на шее…

Опять в реке? У них тут что, всех неугодных особ женского пола в воду бросают, как Стенька Разин княжну? Я поежилась. Чего вдруг меня потянуло сочувствовать этому жалкому Лене? Что мне какая-то Таня, которую я никогда не видела? Мне-то здесь, что называется, день продержаться да ночь простоять. А потом я уеду и больше об этом несчастном Костромино и не вспомню! Оказывается, никогда не следует зарекаться.