Читать книгу Антипедагогические этюды - Лариса Ратич - Страница 10

– Вот вы говорите, бить нельзя, – горячилась попутчица. А как же из него тогда человека сделать?!

Анне Егоровне бесконечно надоела эта Катя, и она уже не могла дождаться своей станции. Конечно, в дороге скучно, но уж лучше б ехали сами: попутчица заговорила почти насмерть и Анну, и её сына, семнадцатилетнего Сашку, который, правда, нашёл для себя выход:

– Мам, я пойду, пообщаюсь, там ребята во втором купе…

– Недолго смотри, сынок, может, люди отдохнуть хотят, неудобно.

– «Не рыдай, родимая, встреча недалёко!» – беспечно пропел баламут-Сашка и тут же «испарился».

– Ну, вот видите, – обрадовалась Катя, – что это за обращение с матерью? Сразу видно: не битый!

– Нормальное обращение, – обиделась Аннушка. – Он у меня хороший.

– А был бы ещё лучше. «Битие определяет сознание», – умная, между прочим, шутка! Меня вот мать-покойница лупила, как сидорову козу, бывало, и вовсе ни за что. В страхе держала! Я не смела лишний раз и взглянуть на неё. Так зато сейчас – толковая, и судьбу хорошо сложила. Я-то теперь – завмаг, с такими людьми за ручку – вам и не снилось! Спасибо матери: как услышала она тогда, что я в педучилище наладилась – так косу мою на руку намотала, да об пол пару раз головой, для ума! – Катерина визгливо засмеялась, затряслись все её подбородки. – В торговлю, говорит, и точка, а то – ноги повыдёргиваю. Ну, не права была, скажете?

– Не знаю. С вами, возможно, и права, – кивнула Анна. – А я, между прочим, в школе работаю, и профессию свою люблю, на вашу б не променяла.

– Ой, да бросьте, мы ж не на собрании, – брезгливо скривилась Катерина – У вас там через одного лупить надо! Не поверю, что вы никогда…

– Никогда, – оборвала Анна Егоровна. И твёрдо добавила: «И хватит об этом»

– Ну ладно, ладно, разобиделась! Нам ещё до вечера вместе ехать, давайте в мире и дружбе!

Катерина порылась в огромной кожаной сумке и достала внушительный неаккуратный свёрток: «Давайте перекусим лучше. И запьём знакомство. А то, что ж всухую? – никакого удовольствия, одни мозоли на…» (она смачно припечатала пошлятиной).

Анну Егоровну передёрнуло от такого «юмора», но она промолчала. А выпить – решительно отказалась.

– Слушайте, не ломайтесь, а то ведь подумаю, что брезгуете! – насторожилась Катя.

– Думайте, что хотите.

В тоне Анны было что-то такое, что попутчица смиренно притихла, молча налила себе полстакана, и молча же, выпив, принялась закусывать. Но через пять минут не выдержала и уже добродушно попросила:

– Аня, поешьте! Пожалуйста! Я не хотела вас обидеть, ей-богу! Извините, если что!

Анна Егоровна, чувствуя себя неловко от собственной резкости, кивнула: «Да и вы меня простите. Забудем»

Женщины стали есть, перейдя на другую тему, но захмелевшая попутчица, видно, должна была выговориться:

– Анечка, вот ты послушай одну историю! Ничего, что на «ты»?

Тут в купе вернулся Сашка, и весёлая раскрасневшаяся Катерина, решительно усадив парня, придвинула ему бутерброды: «Ешь, мужчина! Мужик должен быть сытым. Налить, может? Тоже нет? Ну что вы, в самом деле, такие некомпанейские? Ладно, кушай, кушай… Кушай – и слушай, тебе тоже полезно. Так вот, Анюта, племяшка у меня есть, брата двоюродного девчонка, такая, как Сашка твой. В прошлом году ездила я к ним в гости. Хорошо живут, всё есть, а книг-то, книг!.. В жизни столько не видела. А Женька, племянница, их день и ночь читает. Ну вот, и как раз ей какую-то там книжку дали, про мастера какого-то вроде, – так, веришь ли? – всю ночь читала! Отец – возьми и скажи: вот, мол, как матери помочь – так тебе некогда, уроки надо делать, а потом – спать хочется. А как всякую ересь читать – так ночи не жалко. Тут Женька как упёрлась: не понимаете ничего, это великая книга! А брат мой – тоже упрямый, я, говорит, читал, ничего, мол, выдающегося. Так Женька прямо в крик: примитивный, ограниченный! А он ей: недоучка! Было б из-за чего, тьфу!!! Короче, хлопнула девка дверью – и была такова. Дома не ночевала! Лизка, мать, всех обзвонила, братец мой – в милицию бегал. А я сразу сказала: небитая она у вас, други мои, вот что! Воли много взяла, а сама ещё зелень сопливая. И уймитесь, говорю, придёт, не надо сердце рвать! Наутро явилась. Да виноватая такая. Простите, папа-мама, погорячилась я. Ночевала-то где, спрашиваем? А нигде! В соседнем подъезде, говорит, простояла. Ну, братец с Лизкой ничего, рады. А я – не могу, аж кровь кипит! Это ж ей так и сойдёт, малолетке! Я говорю: „На колени перед нами встань, попроси, как следует. Знаешь, что мы пережили?!“ Брат замахал на меня руками, мол, девочке и так плохо. А я – как стена. Нет, говорю, вовремя не поставите на место – ей всегда плохо будет, а вам и того хуже! В общем, голос подняла, пригрозила: не встанет – знать вас больше не хочу. Брательник в курсе: если я чего задумаю – железно, и слово моё – кремень!»

– И что, встала?! – ужаснулся Сашка.

– А как же?! Поломалась, правда, часок, а потом, когда я сказала: «Не встанешь – значит, брешешь матери. Ни в каком не в подъезде ты была, а с хахалем отлёживалась. Так всем и буду говорить!» – встала, аж рухнула!

– И дальше что?.. – Анна Егоровна почувствовала, как ненавидит эту Катю.

– Ничего, рыбонька. Живут, как и жили. Но представляешь, надулись на меня все трое! Вот и делай людям добро. Прислали недавно письмо какое-то странное, мол, не езди к нам больше, Катерина. Вот и направляюсь узнать, чем я им так не мила стала? – она доплеснула в стакан, ловко заглотнула и умолкла, дробя зубами курятину. Потом сладостно икнула, зевнула и сказала:

– Хорошо с вами, а на боку – лучше. Посплю-ка я, пока можно! Да и вы давайте, что ж на столбы-то пялиться?

…Когда Катерина захрапела, Сашка осторожно подсел к матери, погладил её лёгкую маленькую ладонь:

– Ма, ты знаешь… Если захочешь меня когда-нибудь ударить – бей, я пойму. Но на колени – не заставляй никогда, слышишь?..