Читать книгу Московские Сторожевые - Лариса Романовская - Страница 6

Свадьба хоть и шутовская, а все равно порядок нужен. Я еще с вечера, как от Жеки вернулась, пошла обручальные кольца выбирать. Их у меня с десяток найдется: ни в одной жизни я старой девой не была, хоть времена тогда шли не самые сладкие. Вот и осталось… Я сейчас все золото перебрала и два платиновых оглядела. Кое-что – с камнями, неношеное – отложила сразу: весной много денег понадобится. И на наряды, и ремонт в квартире нужен. Пол совсем поизносился, хотя я на нем и не работаю уже почти, так, дурью маюсь иногда. Ну и стеклопакеты я хотела. И сетки на них. Или без сеток, если все-таки крылатка у меня будет вместо обычной кошки? Посмотрим, Лика… Я себя еще пока по-старому называю, а сама улыбаюсь не хуже, чем у Жеки за столом. Она ж меня вчера заболтала совсем, умница. Заставила забыть про то, что мне скоро предстоит. Обновление – это страшная вещь на самом-то деле. Как умереть, родиться и родить. И все сама. Сама собой, если точнее.

А колечки я хорошие выбрала: для Гуньки смешное, тоненькое, которое мне, как Людмиле, один товарищ из райкома подарил. Полоска полоской, а в нее стрелка из белого золота вплетена. Нам камни носить нельзя, так тот вечный комсомолец трижды к ювелиру бегал, пока мне не понравилось. Смешная вещь, а главное – расставленная немного. У мальчика пальцы крупные, ему налезет. А себе я Манину память приготовила: стиль модерн, еще до Первой мировой сделано. Оно фигурное такое, сверху что-то присобачено – не то веточка, не то бабочка. На самом-то деле – кошка-крылатка, но это если через кольцо сбоку посмотреть. Мирской и не поймет.

Гардероб у меня сейчас неважнецкий, но приличные вещи отыскались. Даже не от Ликиной старости, а от Людмилиной – жалко было выбрасывать, уже и не вспомню, почему.

Челку мне вчера Жека подкоротила, по бокам тоже подровняла. Получился почти полубокс, но он мне всегда шел, форма лица-то не меняется. Только увядает и зацветает, как нам и положено. А с черной шляпой седые волосы всегда хорошо смотрелись.

Соседка Тамара, как всегда, на площадке дежурит, как неопытная Смотровая. К напомаженным губам бычок прирос, вместо халата костюм спортивный – скоро пойдет внучку из школы в бассейн отводить, а пока так, отдыхает вроде.

– День добрый, Лика Степановна. Собрались куда-то?

– На свадьбу.

– Племянник, что ли, женится? Идите осторожнее, там гололед сегодня.

Племянник, Томочка, племянник. Ох, чувствую, весело у нас сегодня собрание пройдет, если кто мамуле про свадьбу проболтается. Она ж первая примчится и кипешить начнет. Причем по-быстрому: а то мало ли, вдруг в ее отсутствие Ростик какую-нибудь глупость сделает.

А на улице и вправду подморозило. День ясный, солнечный, небо голубое и звонкое. По такой погоде любую свадьбу играть в самый раз, даже игрушечную.

Жека-Евдокия вопросом колец тоже озаботилась: высыпала на стол целую пригоршню. За новую молодость у нее там много чего набралось. Гунька на эту золотую россыпь глядит без интереса, но и без страха – не стала его Жека пугать. А вот состарила замечательно. Мастерски состарила, можно сказать: все морщинками и вмятинками увешала, про одно только правое ухо забыла. Пришлось переделать незаметно, пока она обратно в комнату свое богатство уносила. Моя свадьба – мне и кольца выбирать.

Я и не замечала никогда, что Гунечка такой высокий. Он же ссутулится, в пол смотрит, все как полагается. А сейчас, пока я ему ухо поправляла, пришлось встать на самые цыпочки. Трудно. Отвыкла. Заждались меня туфли на каблуке, на шпильке и на платформе. Это ж сколько по весне сапожнику подковок делать придется, а? Нам без них нельзя, а прибивают их теперь халтурно. Одно разорение на серебре и меди.

– Гунька, ко мне! Одевайся давай, – командует Жека не из своей комнаты, а из той, где Старый обычно спал. И это учла: не пойдет старик жениться в тертых джинсах и мягком свитере с капюшончиком. Раз уж свадьба у нас, то все по-приличному должно быть, чтобы глаз не цеплять, удивления не вызывать. Все незаметно, тихонько.

– Ну что, хорош? Принимай, Ленка, жениха!

Удружила мне Жека, ничего не скажешь. Расстаралась, подруга дорогая: Гунька вошел в кухню в форме полковника авиации, блестя звездочками и звякая правительственными наградами. Никак Дусенька того летчика забыть не могла, которого я у нее, обновленной, году так в сорок седьмом умыкнула. И где только это обмундирование выкопала? Не иначе кто-то из Спутников, прежде чем в спячку залечь, Старому сдал вместе с документами и наградным оружием.

Стоял Гунька, конечно, не по-военному, но и не по-стариковски: мы же с Жекой организм ему портить не стали, пожилой возраст только снаружи сделали. Так сказать, косметический ремонт наоборот. Форма вообще много кому идет, так что я на всякий случай на Гуньку еще дунула-плюнула, а то уж больно красиво он на моем фоне выглядел.

Жека, может, и хотела возразить, но не успела: в прихожей требовательно тренькнул звонок.

– Свидетели пришли! Уже открыва-аю! – И Евдокия, стуча подковками, в коридор унеслась.

Какие еще свидетели, что она выдумывает? Сейчас без них расписывают давно, это пережиток прошлого.

– Лен, ну чего ты рыпаешься? Нельзя без свидетелей. Пусть все будет как у простых людей. – И Жека ключами загремела, на Гуньку шикнув, чтобы тот из роли не выпадал. Лучше бы на меня пошипела: я ко всему была готова, но чтобы Семен… Да еще при своей нынешней, при которой он Спутником колдует. Вот спасибо, дорогая Евдокия. Омоложусь – точно отомщу.

До ЗАГСа мы добрались почти без приключений: прошлись пешочком три двора наискосок, вот он и рядом. Семкина нынешняя, правда, козью морду сделала: она-то думала, что свадьба по всем правилам будет, с лимузином, с рестораном. Вырядилась во все лучшее сразу и сапоги на шпильке натянула. А ноги-то так себе, не очень… Где ж ты, Сема, себе такую мымру-то нашел, а? Или, может, не искал толком? После меня, даже в годах, любая мымрой будет. Да, Семушка?

– Сереж, а это твоей мамы родственники или по отцу? – шипит Семкина девочка мне в спину. Думает, дурочка белогривая, что я не услышу. А вот шиш! У меня, может, внешние уши и устали, зато вот внутри… Жека уже сама не рада, что таких гостей позвала. А делать нечего: не обижать же мирскую…

Мы с Гунькой впереди шагаем, у него под плащом медальки брякают, у меня розы в целлофане хрустят (белопалевые, Семен вручил… как тогда), подковки, хоть и стертые, а лед на лужах дробят. А нам в спину звенит Жека – серьгами, браслетами, бусиками и прочей дребеденью. А уже за ней Семен. И эта его… девочка, в общем. Простая совсем, как дореформенные три копейки. Но все равно чует. Не ведьминским нюхом, а обычным бабским. Так и висит на Семене: «Ой, Сережа, мне скользко!», «Ой, Сережик, мне зябко!», «Ой, пошли быстрее, а то я уже писать хочу».

– Жека, не лети ты так! – притормаживаю я. – Дай передохнуть, устала…

Евдокия, умница, все понимает. И хохочет:

– Что, теть Лик, не хочется в супружескую петлю лезть? Ну давай передохнем, перекурим. Последнюю сигарету даже перед расстрелом дают, так что на, держи…

Про расстрелы Жека редко шутит, только когда сильно нервничает. А мы сейчас смеяться должны, иначе я точно разревусь. Перчатки сегодня хоть и парные, а толку от них никакого: жарко ладоням, огонь в них горит. Да еще Гунька, дурак, меня под локоть держит, как новобрачному полагается. Я на него даже розами замахнуться не могу. И голову назад повернуть – тоже.

До ЗАГСа уже идти всего ничего, а я не могу. Тошно. Смотрю, и Жека тоже щебетать перестала. Про Семена я и не говорю, он со мной поздоровался-то еле-еле, куда уж там в глаза посмотреть. Даже девочка его, и та притихла – видно, до такой степени писать ей, бедолаге, хочется. Впрочем, зря я над ней измываюсь: она ж не виновата, что Спутнику с колдуньей вместе быть нельзя. Спутники – они же верные по природе своей. Сема, бедный, и без того с этой своей свадьбой до последнего тянул, до настоящей брачной ночи эту замухрышку не трогал: ни пальцем, ни чем иным. А поделать все равно ничего не мог.

– Ну что стоим, милые мои? Кого ждем? – Я к этой дурочке поворачиваюсь и улыбаюсь во все тридцать два зуба. А тягомотина не проходит. Ни у меня, ни у Жеки.

Значит, не в нашей истории дело.

Оно и верно – только в холл вошли, раздеться толком не успели, а вот она, чужая глупость. Пышная свадьба, шумная и многолюдная. Да вот нечестная. Невеста в белое вырядилась, а сама черная внутри. Закопченная от боли. Не за того замуж выходит. За богатого, красивого, здорового и нелюбимого. И как Жека такое проморгала? Или это Старый перед спячкой прошляпил? Беда…

Переглянулись мы все, ну, кроме девочки Семеновой, оценили обстановку. Семен свою красавицу в туалет отослал и заодно шепнул, что у нее вроде как что-то там с одеждой не в порядке – не то нитка из юбки торчит, не то колготки поехали. В общем, пара минут у нас есть.

– Гунька, держи жениха! – командует Жека и на крыльцо выскакивает, где невеста фотографу позирует. А мы с Семеном так и остаемся… вдвоем.

И сказать ничего нельзя, и не говорить тоже. Вот он, рядом совсем. И запах от него тот же, и глаза с губами его. И сам он… протяни руку, Лика, потрогай, сейчас можно уже, ничего не произойдет. Даже хорошо, что сейчас увиделись, а то ты бы себе всю следующую молодость испаршивила переживаниями.

Я на него смотрю, а он на меня не смотрит. Вроде в упор разглядывает, а не видит. Не в возрасте моем дело, совсем не в нем. Любовь у Семки, вот в чем беда. Ему ж по статусу положено верность хранить не насильственно, а от любви. Иначе не Спутником бы он был, а так, петушком на палочке. Природа у него такая, Лика. Никто не виноват, да. Только вот запах у Семы все тот же. Мужской-мужской.

– Иди, Семушка, Гуньке помоги, а то он не справляется. – И сама поворачиваюсь. Руки от старости трясутся, букет из них вываливается. И по казенному мраморному полу лепестки летят – совсем не заметила, как их общипала.

А на крыльце тем временем женский визг в восемь голосов. И мужской гудеж, может, даже и погромче. Мужчины, они ведь тоже крыс боятся, что бы при этом вслух ни говорили.

Особенно если крыса – черная, в белых пятнах, чуть ли не с таксу размером – невесть откуда выскочила. Пропетляла между дамских ножек и невесте под кринолин шмыгнула. Той самой закопченной от горя девочке. Она стоит, руки развела, не шевелится – как ватная баба на самоваре. Половина народа еще не знает, что делать, а вторая половина уже этот конфуз на видеокамеры пишет. А жениха не видно – ему Семен с Гунькой глаза отводят, пока перекинутая Жека петляет между невестиных кружев. Кто орет: «Стой, не шевелись», – кто портфель-дипломат из машины тащит, чтобы им крысу пришибить. Сама невеста стоит, икает и боится выдохнуть. А тут еще их в зал регистрации зовут, по всему холлу объявление звучит.

Совсем недолго жениха держать осталось. Десять секунд, девять… Вот невеста уже «мамочка!» вопит и черные слезы белой перчаткой размахивает. Жених все никак не может понять, чего от него Семен хочет. Семкина девочка давно из туалета выбежала и теперь у входной двери стоит, моргает от любопытства. В загсовом дворе клаксоны гудят – еще одна свадьба приехала. Шесть, пять… Не удержать моим мужчинам жениха, придется мне самой ему под ноги падать и сознание терять. По всем правилам, как меня когда-то в гимназии учили. Вот уже и теща с несостоявшейся свекровью лаются, перекрикиваясь через невесту. А женихов свидетель шампанское из машины тащит, хочет крысу хлопушкой напугать. Ну-ну, нашу Жеку-Евдокию из пулемета в свое время расстреливали, испугается она пробки, как же! Три, два… Невесточка еле держится уже, пора…

– Семен! – кричу я, насмерть позабыв, что его сейчас Сережкой зовут. – Павлик!

Мои оба от жениха отлипают, наконец освобождают ему обзор. Тот руками размахивает, как кукольный петрушка, и несется свою любовь спасать. Хватает ее на руки, никаких криков не слушая, и держит, пока невеста ему слезами в щеку капает. Там даже теща со свекровью замолчали: никто не может понять, куда крыса подевалась. Большая ведь была, черная такая, огромная…

Жека давно в кустах отряхивается, сигарету курит и бусики поправляет, да на нее никто не смотрит сейчас. Девочка-невеста так на руках у своего любимого и рыдает. Теперь она за него замуж по любви выйдет, не просто так. Не сегодня, конечно, а через год, зато по-честному.

– Ну что, Степановна, молодцы мы с тобой? – спрашивает Жека-Евдокия, оказавшись наконец в теплом холле. – Ну там и холодильник сегодня. У меня все лапы замерзли…

– Молодцы.

Это не я говорю, это Семен ей отвечает. Он, оказывается, у меня за спиной стоит – нависает подбородком мне в макушку. Тоже, что ли, запах помнит?

А с нашим бракосочетанием совсем смешно получилось. Жека в невестинской комнате больше моего прокрутилась, все себя прихорашивала после переброски в крысу. Я за это время успела той зареванной невесте улыбнуться и пару ссор разгладить. Ну и одного оч-чень счастливого молодожена протрезвила чуток – он на радостях наш туалет с мужским перепутал. Не хотелось в холл выходить и Семена видеть. Точнее – Семена вместе с его девочкой.

Ну вот Жека-Евдокия кудри как следует разлохматила, губами у самого зеркала почмокала и в какую-то боковую комнату поцокала:

– День добрый, это Евгения вас беспокоит, я к вам утром заходила насчет дедушки.

– Сереж, так это твой дедушка, что ли? – шепчет Семенова жена. – А чего его у нас на свадьбе не было?

Семен ответил, но я не расслышала – Жека меня за один рукав потянула, Гуньку за второй.

В казенной комнатенке было слишком много народу: столов тут два, а сотрудниц – пять. Любопытно им на влюбленных старичков посмотреть. Ну пусть любуются, мне не жалко: я к Гуньке прижимаюсь как могу, запах чужого сукна нюхаю. Сам Гунька робеет, все еще под ноги мне смотрит и руку мою держит – так неловко, будто это переходящее красное знамя трудовой комсомольской вахты.

– Музыку при регистрации какую заказывать будем? – умиляется распорядительница. – У нас есть «Рио-Рита», «Утомленное солнце», могу предложить «Турецкий марш», если угодно.

– Джо Дассен имеется? – интересуюсь я. И Гуньку обнимаю: – Помнишь, Пашечка?

Он, естественно, кивает с умным видом.

– Теть Лик, а может, «Битлов»? – не унимается Жека. Ее после перекидывания всегда на смешочки пробивает, а уж в такой-то ситуации… – Или эту, «Мамба италиана»?

– Нет, Женечка, – шамкаю я. – Пусть «Et si tu n’existais pas» сыграют.

На Семена не смотрю. Он сам про эту песню все знает. Это как раз моя третья молодость пошла, Ликина.

– Как скажете, – удивляется распорядительница. – С вас пятьсот рублей дополнительно.

У Гуньки денег с собой нет, потому что не полагается ему, а я тоже не взяла. Пока Жека в сумочке ковырялась, Семен пятисоточку на стол выложил и квитанцию себе потом в карман убрал. В верхний левый.

– Фотографии желаете сделать? – не унимается регистраторша.

Тут Жека как раз деньги в сумке нашла, замахала ими, как контролер удостоверением:

– Обязательно желаем. Групповой снимок, вместе со свидетелями.

Гадюка ты, Дусенька. Вот как есть, не крыса, а гадюка натуральная.

Но тут бухгалтерша, которая квиточки выписывает, от Жеки денежку приняла, кудряшки свои седенькие поправила и сказала мечтательно:

– Знаете, Евгения, а вы так на мою любимую актрису похожи. Была такая Елизавета Лындина, сразу после войны сниматься начала.

Жека улыбнулась горделиво – вот, помнят меня еще, на улицах узнают. Ну или в ЗАГСе, неважно.

– А вы, Лика… э-э-э… Степановна, помните? – умиляется бухгалтерша.

Еще б не помнить-то… Жекиными физиомордиями тогда все афишные щиты у любой киношки облеплены были. А летчик все равно мне достался.

– Помнишь, теть Лик?

– Конечно, Женечка… Конечно, помню. Она меня старше была на двадцать лет, – улыбаюсь я.

– Ну что, уважаемые Павел Сергеевич и Лика Степановна, прошу вас в зал. Дорогие гости, просьба сесть на стулья вдоль левой стены, молодых… новобрачных подходим поздравлять только по моей команде.

И зазвучал для нас с Гунькой Мендельсон. Он его в первый раз слушал, а я в седьмой. Надо будет в следующий раз «Боже, царя храни» поставить. Душевная музыка. И чтобы в мини-платье обязательно.

Заминочка произошла, когда дама-распорядительница к Гуньке обратилась:

– Согласны ли вы, Павел Сергеевич, вступить в брак?

Гунька, может, и не согласный, да он ответить не может.

Не полагается помощникам при чужих разговаривать. Только при мастере или том, кто его замещает. А мы с Жекой, тоже две умные, про это забыли совсем.

– Гунь, ты кивай давай, что ли? – шиплю я.

Гунька головой вертит, ищет Жеку глазами. А она на мобильник нас снимает, ей вроде как некогда. Семен в пол смотрит, а не на жену, как хорошему Спутнику в такую трогательную минуту полагается. Распорядительница нервничает, музыканты уже смычки на изготовку взяли, чтобы «Если б не было тебя» заиграть. Такая торжественная минута, а мы так обделались…

– Жека! – верещу я. – Женечка! Видишь, Паше моему плохо, давай валидол…

– Вы только не волнуйтесь, вам нельзя, у вас возраст, – командует распорядительница. Насмотрелась на своей работе всякого, ничем ее не удивить.

Тут до Евдокии дошло. Отцепилась от телефона, к нам подскочила. Гуньке какую-то дрянь в рот сует, леденец от кашля, что ли. И шепчет еле слышно:

– Гуня, голос!

– Да, согласен! Согласен-согласен! – хрипит Гунька. И кашляет даже.

Это хорошо, что он молчал столько часов, – голос-то мы ему состарить забыли.