Читать книгу Букет кактусов - Лариса Уварова - Страница 3

Студенческая жизнь подхватила вчерашнюю «золотую» медалистку и завертела в водовороте людей и событий – словно тот самый листок тополя, который Саша первого сентября вырвала из цепких лап ветра и засушила в своем блокноте. Однокурсники и преподаватели, лекции и семинары, жизнь большого города и неповторимый колорит интернациональной общаги, в которой Александра быстро стала своим человеком, – все это так захватило девчонку из Звенигорска, что у нее просто не оставалось времени скучать по своему маленькому городку и навсегда покинутому образу жизни. Хотя Саша наезжала к маме и бабушке почти каждую неделю – всего-то сотня километров! – дома ее теперь все называли «столичной жительницей». И это была сущая правда: на уме у нее была сейчас только столица губернии.

Журналисты-новобранцы быстро «простили» Александре ее медаль, и отношения с курсом сложились как-то сразу и легко. В особенности же – с его «иностранным легионом». Негры, арабы, афганцы и «латинос» почему-то с первых дней сгруппировались вокруг Саши и двух ее новых подружек, Маринки и Наташки. Может быть, потому, что эта троица, хорошо дополняя друг друга, представляла собой для иностранцев некий совокупный идеал русской девушки?..

Фигуристую красотку Марину Мелешкину, которой уже стукнуло двадцать, вообще не пропускал ни один мужик, независимо от возраста, социального статуса и цвета кожи. Она же была созданием не столько ветреным, сколько паталогически не умеющим выживать без постоянного мужского внимания, но при этом – добрейшим и дружелюбнейшим. С момента своего появления на рабфаке в прошлом году она стала объектом самых ужасных сплетен, из которых девяносто девять и девять десятых процента при ближайшем рассмотрении оказывались туфтой. Именно Маринка была первой, кто заговорил с «легендарной Александровой», которую все знали до сих пор только по спискам поступивших абитуриентов. А на другой день они уже болтали как старые подруги и строили совместные планы.

Наташа Бодровская, бледная круглолицая северянка из Архангельска, ужасно близорукая и ужасно застенчивая, была полной противоположностью Мелешкиной, способной пробудить жизнь даже в трупе. Вчерашняя школьница, как и Александра, она бредила кинематографом, собирала в альбомчик фотографии зарубежных актеров и лирику современных поэтов и мечтала о своем идеале мужчины. Пока же идеала не просматривалось на горизонте – впрочем, как и мужчины вообще. Но Наташа не теряла надежды, а пока оставалась надежной подругой (в том смысле, что даже при всем желании бедняжке было бы не под силу «чужого парня увести»), умной собеседницей и отличным товарищем, всегда готовым бескорыстно позаниматься с однокурсниками, для которых «елька» и «вилька» – суть одно и то же.

Что касается самой Саши Александровой, то она была как бы «средним арифметическим» двух своих подружек, «мостиком» между двумя полюсами. И внешне, и внутренне она сочетала в себе наиболее яркие качества, присущие обеим девчонкам и помноженных на ее собственную личность. В ней были и Маринкина привлекательность, и Наташина начитанность и романтичность, и доброта, отличающая их обеих. И ее собственные, «александровские» прямота, решительность и сила духа.

Никому – даже Маринке Мелешкиной – Александра не рассказала о знакомстве с Борисом. И тем более – о том впечатлении, которое произвел на нее этот парень. Ей казалось: если об их неожиданном сближении никто не будет знать, то у нее еще остается шанс предотвратить грядущее бурное вторжение Жемчужникова в ее жизнь.

Но на самом деле то, чего она боялась, уже произошло. Сердце Саши, еще только открывая в себе способность учащенно биться от взглядов Рэя, песен Даниэля, шуточек Вити Морозова, румяного бородача-рабфаковца, от знаков внимания многих других парней, – ее сердце было тут же безжалостно похищено человеком, которого, казалось, нимало не интересовали ни методы, ни последствия этой операции. Человеком, который был настолько в себе уверен, что даже не счел необходимым сражаться за сердце девушки с другими претендентами. Он просто выбрал его – и отложил для себя, как откладывают понравившуюся вещь в магазине, чтобы после вернуться с деньгами и оформить покупку.

Не раз, не два, конечно, Саша прокручивала в памяти тот их единственный первосентябрьский вечер. Вспоминала слова, взгляды, жесты, улыбки и полунамеки, так и сяк раскладывала из всего этого свой собственный «пасьянс»: что может значить то и что – это?.. Борис был неотразим – с первой минуты свидания и до последней. Или, по крайней мере, отчаянно старался быть таким. Но почему-то, при всем том, что он по-прежнему казался Александре старым знакомым, при том, что он все больше интересовал ее и притягивал, девчонку весь вечер не покидало какое-то странное, смутное чувство тревоги. Словно она находилась в зоне законсервированного ядерного реактора, этакого «второго Чернобыля», и знала, что в любой миг губительная энергия может продрать защитный саркофаг к чертовой матери, и тогда...

Ох, уж эта первая минута! Особенно часто вспоминалось Александре, как она, расфуфыренная, величаво выплыла из арки своего дома и... никого не увидела! «Ангел-хранитель» спрятался за толстым стволом старого тополя, да так профессионально, что даже обойдя кругом гиганта, девушка ничего не заметила и не услышала ни шороха. Она уже готова была разреветься от злости и обиды, но тут на глаза ей легли сильные ладони.

– Вы не меня потеряли, миледи?

Саша порывисто обернулась, готовая нарушить собственные традиции взаимоотношений с сильным полом и выцарапать нахалу его бесстыжие серые зенки. И... не сразу узнала Жемчужникова. Куда девался вихрастый паренек в потертой джинсовке, порой смахивавший на подростка? Борис как будто бы даже стал выше ростом, и уж конечно – старше. Его пышные светлые волосы теперь лежали красивыми блестящими волнами. Серые летние брюки – под цвет глаз, черный жилет – «пара» к начищенным до блеска башмакам, и безупречно белая свободная рубаха с расстегнутым воротом, которая так соблазнительно подчеркивала смуглую обветренную кожу «стройотрядовского волка»...

Не отрывая от ее лица «бесстыжих зенок», Борис со вкусом поцеловал пальчики Александры, которые минуту назад были готовы попортить его мужское великолепие.

– Привет, Шурик! Здорово я тебя наколол, а? Ну, прости, прости! Выглядишь потрясно. Впрочем, я тоже соответствую, правда? – Самодовольно ухмыльнувшись, Жемчужников крутанулся на каблуках, демонстрируя себя. – Итак, какие будут предложения у миледи по поводу дальнейшей программы? Что до меня, то я за максимум.

От «максимума» – то есть от ресторана – Саша отказалась наотрез, и Борис не стал настаивать.

– Ладно, – сказал он, – мы поступим проще: я подарю тебе этот город. Надеюсь, до сих пор никто еще не делал миледи такого королевского подарка?

Разумеется, это предложение не отличалось оригинальностью, но Александре оно понравилось.

– А разве этот город твой, чтобы его дарить?

– Еще бы! Здесь я родился и живу уже двадцать шестой год. Мой дом в двадцати минутах ходьбы отсюда, на улице Комиссаржевской.

– Врешь!

– Что ты имеешь в виду? Что живу так близко или что я такой старый? И то и другое – истинная правда. Могу даже паспорт показать, хотя ты и не милиционер.

– Нужен мне твой паспорт... Я с тобой регистрироваться не собираюсь. Просто я думала, что ты не из Воронска и живешь в общаге. Даже не знаю, почему.

– Зато я знаю. Все так думают, потому что я независимый и самостоятельный.

– И ужасно хвастливый – скулы набок воротит!

– Это вовсе не похвальба, коллега, а простая констатация факта. И вообще: нам ли, журналистам, не знать, что первое впечатление очень часто обманчиво... Не будем далеко ходить за иллюстрациями. Что ты скажешь, к примеру, о социальном статусе нашего друга Дейла?

– Дани Кулика? Ну, по-моему, тут все просто. Вот уж он точно живет с родителями где-нибудь на Комиссаржевской или Плехановской. Типичный профессорский сынок, этакий потомственный интеллигент...

Конец ее убежденной речи потонул в веселом смехе Бориса.

– Вот тебе и доказательства, Шурик! Попала пальцем в небо. Дейл – единственный из нас четверых, который приехал сюда учиться из глубинки. Из глухого-глухого села в Липецкой области. Насчет его папы, которому ты щедро присвоила профессорский чин, вообще ничего не известно: говорить об этом не положено, табу! Я думаю, его никогда и не существовало – в качестве отца, я имею в виду. Единственное, что ты более-менее угадала, это насчет наследственной интеллигентности: его мать тридцать лет проработала сельским библиотекарем. Библиотека там у них хорошая, Данька из нее не вылезал, вот и стал шибко грамотным... А профессорский сынок в нашей компании все-таки есть: между прочим, это Филя. Его отец заведует кафедрой в политехе. Хотя, между нами, этому типу больше подошло бы родиться от циркового клоуна и дрессировщицы собачек!

– Однако! Лихо же вы, коллега, клеите ярлыки своим друзьям. А кто твои родители, «самостоятельный и независимый» Боря Жемчужников?

Лишь только Саша произнесла это, тут же поняла, что сказала что-то не то. От веселости ее спутника не осталось и следа. С минуту Борис смотрел куда-то вбок, прищурившись. Потом сказал хрипло:

– Мама умерла, когда мне было десять. Отец – четыре года назад. Разбился на машине. Так что я сирота, Шурик! Выгодный жених: некому будет пилить невестку. А ты говоришь, что не собираешься со мной регистрироваться, глупенькая!

Девчонка поймала его руку.

– Прости, я и подумать не могла... Прости, Боря!

– Брось, все нормально! – Он взглянул на подружку и улыбнулся, а сильная рука с готовностью сжала пальцы Александры. – Я уже давно не маленький мальчик.

– Значит, ты теперь живешь один?

В глазах Бориса неожиданно появились какие-то совсем новые огоньки, а его усмешка испугала Сашу.

– Если б... Вот тогда бы я и в самом деле был выгодным женихом. Но мой папочка – царство ему небесное! – в свое время был так добр, что подарил мне мачеху. Ее-то он и оставил мне в наследство. С ней мы теперь делим наши тридцать восемь квадратных метров. И общую пламенную цель жизни: поскорее сжить друг друга со света... Шучу, шучу! Но доля правды в этой шутке есть. Теперь ты понимаешь, почему я вряд ли скоро смогу пригласить тебя к себе? Ольга Геннадьевна готова запустить свой ядовитый зуб в любого моего гостя, а особливо – в гостью. В каждой девушке, переступающей порог нашей берлоги, она видит потенциальную претендентку на ее жилплощадь.

Александра переваривала информацию.

– Вот так дела... А она старая, твоя мачеха?

– Что ты, как можно! Старость и Ольга Геннадьевна – вещи несовместные. Извини, давай сменим тему! – довольно резко оборвал сам себя Борис.

Тему сменили, и очень скоро оба забыли о недавно возникшей неловкости. Потом до позднего вечера, взявшись за руки, они бродили по Воронску, и Саша чувствовала, как этот город, еще сегодня утром равнодушный и посторонний, словно случайный прохожий на улице, становится знакомым и родным, как добрый друг, который спешит к тебе навстречу с открытой душой. Гуляли по набережной Воронского моря, бросая жирным чайкам специально по такому случаю растерзанный батон. Сидели под зонтиками уличных кафешек, где съели шашлык, какие-то салаты и несметное количество мороженого, и даже «раздавили» бутылочку сухого вина. От вина у Александры закружилась голова, и это было совсем странно: к «культурному винопитию» она приобщилась довольно давно, и бокал-другой «сухарика», да еще под хорошую закуску, никогда не был для нее проблемой.

Еще они шатались по улицам, то теряясь в пестрой шумной толпе, то вдруг оказываясь наедине друг с другом в каком-нибудь крошечном проулке. Заходили в парки и скверы, в которых в этом городе не было недостатка, сидели на лавочках, глазели на фонтаны, даже забрели в какую-то церквушку, где шла служба...

О себе Борис говорил мало и как бы нехотя. Впрочем, те сведения из его биографии, которые Александре уже были известны, вполне объясняли его нежелание распространяться на эту тему. Да, непросто складывалась судьба у парня...

После восьмого класса, несмотря на протесты отца – инженера, занимавшего довольно высокий пост на одном крупном заводе, – Борис пошел в училище на автомеханика. Выучился, а там вскоре подоспела военкоматовская повестка. После дембеля пару лет действительно зашибал, по его словам, неплохую деньгу в автосервисе. Но «гуманитарная» закваска в нем еще бродила, и полудетская мечта – журналистика – манила все так же сильно. Борис пописывал в многотиражки и областную молодежную газету «Коммунар», его охотно печатали, хвалили, советовали учиться.

И когда погиб отец – он разбился на собственном «жигуленке», возвращаясь с дачи, – парень решил: больше не надо никому ничего доказывать. Засел за учебники и в ту же зиму без особого труда поступил на рабфак. А в июле восемьдесят седьмого, после экзаменов, уже был зачислен на первый курс факультета журналистики, который только что отпочковался от университетского филфака.

В пять минут двенадцатого – к предельному сроку, установленному Натой Пинкертон, все-таки не успели! – парень качнулся к Саше на темной лестничной площадке между четвертым и пятым этажами. Она инстинктивно шарахнулась, как черт от ладана. Но шарахаться было некуда: Жемчужников держал за руки, а в спину упирались перила.

– Не бойся меня, глупенькая...

Хриплый шепот замер совсем рядом с ее губами, на щеке, превратился в сухое горячее прикосновение.

– Я и не боюсь, вот еще! – Почему-то Саша тоже охрипла. – Уходи же, а то ночевать мне под дверью по твоей милости...

– Ухожу, ухожу. Надеюсь, ты хорошенько соскучишься без меня за месяц. Пожалеешь, что так жестоко прогнала меня! Ну, пока, Шурик! Помни, что я тебе сказал...

Борис легонько отпихнул ее от себя и, пятясь спиной, добрался до нижней ступеньки лестничного пролета, откуда послал Саше еще один поцелуй – по воздуху. После чего развернулся и мгновенно исчез из виду. Когда его быстрые шаги затихли внизу, Александра, все еще стоявшая без движения, уже отчаянно скучала по нему.

И вот этот месяц «отсрочки» подходил к концу. Вернее, проносился – в круговороте студенческих будней, в муках и сомнениях по поводу «во-первых», «во-вторых» и «в-третьих». В те минуты, когда Саша сжимала свое трепещущее сердечко железной лапой рассудка и начинала по своему былому обыкновению рассуждать логически, она убеждала себя: ничего сверхъестественного с нею первого сентября не случилось. Ну, познакомилась с парнем. Ну, погуляли, поболтали. Даже ведь не целовались! Ничего «такого» Борис себе не позволял – стало быть, вообще не стоит придавать этому никакого значения.

Сказал, что это первое сентября станет для него на всю жизнь самым первым, что никогда он этот день не забудет – вот и все. Обычная «лапша», приманка для сопливых дурочек! Может, просто пошутил. Скучно было человеку, вот и решил напоследок, перед колхозом, развлечься – влюбить в себя первую попавшуюся первокурсницу. Может, он уже и думать забыл о «странной девчонке» Саше Александровой. Даже наверняка забыл! В таком случае, конечно, он гад последний, а не «ум, честь и совесть». Ну, так этого от них, мужиков, всегда ждать нужно. Это не новость. Главное – ты сама не будь дурой! Нельзя позволять им разбивать твое сердце. А уж если все-таки случилось – не подавай вида!

Александра убеждала себя, что так будет для нее лучше. Даже репетировала перед зеркалом в ванной ледяное равнодушие, которым она встретит Бориса, если он как подлый предатель не проявит к ней по возвращении интереса. И... замирала от ужаса всякий раз, когда представляла, что так может произойти в действительности. Чем ближе было второе октября – понедельник, с которого, согласно расписанию, начинались занятия на втором, третьем и четвертом курсах, – тем больше Саша нервничала. И как ни старалась скрывать свои чувства, а подружки все же начали подозревать, что она влюблена. Вот только никак не могли понять – в кого?!