Читать книгу Гамбит. Конь без масти - Leo Vollmond - Страница 1

Двенадцать лет назад…

С высоты одного из самых высоких зданий старого города его окрестности выглядели также уныло, как если бы осматриваться вокруг, стоя на одной из многочисленных серых улиц. На северной окраине Нордэма некогда бывшей сердцем многомиллионного мегаполиса раскинулась промышленная зона, простиравшаяся вокруг на много миль практически до самого горизонта. Бесконечная череда заводов и цехов, окутанная стальной паутиной энергосети, устремила в хмурое небо острые иглы сотен высоченных труб, дымились из которых от силы десятки. Жилой сектор обходил заводы по периметру кольцом из кварталов полуразваленных домов с изредка не к месту понатыканными между многоквартирными зданиями монументальными постройками, которые достались старому городу в наследство от предыдущей эпохи становления Нордэма.

Выглядело до нелепого абсурдно, когда бывший оперный театр соседствовал с красной кирпичной многоэтажкой, у которой окна забиты досками и фанерой, а стекла в них отсутствуют напрочь. Проще говоря, более ранний исторический слой жизни города с четырехвековой историей пробивался наружу из-под не до конца вытравленных, засеянных поверх и на скорую руку всходов инфраструктуры промышленного гиганта, в итоге смытых волной всемирной глобализации современного мира. Монументальных зданий было немного, и смотрелись они среди обшарпанных жилых муравейников скелетами исполинских секвой посреди тополиной рощи, которую то и дело сносил соленый морской ветер с Залива. В начале прошлого века земля под этими домами стоила баснословных денег, но сносить их и в настоящем табу, хоть состояние памятников культуры было немногим лучше стоявших рядом более современных построек.

Время не щадит никого. Время беспощадно, и уже поверх слоя из жилищ для местных работяг ложится пришедшая сюда вездесущая современность, обтянутая кабелями из оптоволокна, увешанная спутниковыми тарелками и неоновыми вывесками. Старое еще не до конца умерло, а новое уже пустило корни в благодатную почву. Столовые переквалифицируются в забегаловки с фастфудом, заброшенная картинная галерея в ночной клуб, мелкие кафетерии, растеряв клиентов, подстраиваются под общий рынок спроса и смело продают алкоголь в любое время суток, именуя себя барами. Спрос регулирует предложение, а инфраструктура отвечает потребностям живущего здесь контингента, и каждый год бьет самую низкую планку среди наименее комфортабельных для проживания районов Нордэма.

Повсюду, куда не падал взгляд, встречалась серость и сырость, разбавленная тошнотворной пеленой выбросов с заводов в редкие безветренные дни. Стены с облупившейся краской, огромными кусками осыпавшейся штукатурки и трещинами, покореженная и заржавевшая арматура, торчавшая из стен, от которых отваливались целые куски, неуместно яркие вывески магазинов, продававших все возможное и невозможное, лишь бы выкачать последние деньги из кошельков местных жителей, вместе это составляло привычный городской пейзаж умирающего в предсмертных конвульсиях промышленного гетто.

И, конечно же, крыши. Крыши, крыши и крыши. Миллионы их. Они простирались на мили вокруг, и, казалось, ограничивались только подступавшим к берегам острова мутным водам Залива. На кромке воды примостились доки, где проглядывали мачты заходивших в порт немногочисленных судов, таких же, как и все здесь: старых и проржавевших, едва державшихся на плаву – как нельзя точное определения для всего, что касалось старого города. На востоке бесконечные серые ленты железнодорожных путей, сплетавшиеся магистралями в транспортный узел, уводили составы по перекинутым через реку мостам куда-то вдаль – в сторону Детройта и Чикаго, откуда давно уже не было тех длинных очередей, в которых раньше составы стояли сутками напролет.

Жители старого города знали, что никто не забыт, ничто не забыто – не их девиз. Они забыты. Они ничто. Толстосумы попользовались ими, нажив состояние, бросили их на произвол паскуды судьбы, уводя производство и деньги за границу, где дешевле и прибыльнее. Жителям промышленного гетто осталось лишь доживать свои дни, что они и делали. Каждый выживал, как мог, глядя на светлое будущее через воду Залива на соседний остров. Новые постройки, новые здания, отличные от домов местного гетто, новая жизнь. Проще построить заново, чем переделывать сломанное старое, что в итоге и произошло. Они ничто. Они забыты. Звери антропогенных ландшафтов в естественной среде обитания из серых бетонных улиц и разваливавшихся домов, возле которых мусорную свалку сложно отличить от клумбы.

С крыши некогда известной гостиницы Посейдон открывался превосходный вид, только до превосходства нужно было еще доплыть или перебежать через мост Первопоселенцев. Там, за ним другая жизнь, другие ценности. Тебе не нужно думать, что ты будешь есть на ужин, где раздобыть денег на допы к медстраховке из-за подорванного на заводе здоровья. Там все иначе, но, увы, они не там, а здесь. В мире, где трубы заводов соседствуют со зданиями колониальной эпохи. Скоро и они станут такими же забытыми памятниками прошлого: ритуальными сооружениями, где жители индустриальной эпохи приносили себя в жертву богу металла во славу своей страны и во благо людей в кипенно-белых воротничках с толстыми кошельками.

На старой крыше возле шпиля, где некогда располагался люкс-пентхаус, который теперь разве что склад для никому ненужного хлама, вывезти который дороже, чем запереть и забыть о нем, кишмя кишели сизые голуби. Они расхаживали по шиферу, натыкаясь друг на друга, копошились и толпились, гурьбой бежали к разбросанным крошкам зачерствевшего хлеба, брошенного им из ручки подростка, стоявшего возле флигеля. Старая растянутая толстовка на пару размеров больше, такие же старые затертые джинсы не по размеру и кеды, у которых подошва треснула в нескольких местах и держалась разве что на честном слове. Пятен голубиного помета на окружающих поверхностях было многим больше, чем иных цветов и красок, засиженных птицами до выцветшей белесой пелены, на которой немудрено поскользнуться, но никому до этого не было дело. Выше третьего этажа в гостиницу никто давно уже не поднимался. Никто, кроме нее, стоявшую на крыше девочку, кормившую голубей черствым и заплесневелым хлебом.

Бросив пригоршню прямо в огромную лужу, она смотрела, как сизые тушки живым потоком устремились туда, наступая друг на друга и перепрыгивая через головы, чтобы урвать кусок позеленевшего мякиша. Доставали его прямо из воды, вырывали друг у друга из клювов. Как и остальные жители старого города, готовы были биться за него до последнего, и последнее было не за горами. Спрыгнув с резной балюстрады, девчушка подошла к автомобильному аккумулятору и подняла зажатую на куске резины клейму. Быстро, точно и аккуратно, присоединив клейму, замкнула цепь, и живой поток у ее ног дернулся в конвульсиях и замер. Голубиные тушки упали прямо в воду, где был забросан хлеб, и когда последние из них перестали дергаться, девочка сняла клейму и осторожно спрыгнула с куска резины, лежавшего рядом со старым, местами вспученным аккумулятором.

Сегодня охота прошла удачно. Голуби были большими, крупными, с лоснящимися перьями. Сразу видно, что неместные. Местных она давно изловила. Можно было бы перейти на чаек, но те слишком хитрые, заразы, а у нее нет времени носиться за ними по пирсу. С рыбалкой дела обстояли еще хуже. После сокращения штата на местных очистных, качество их работы заметно ухудшилось, что сказалось на местной ихтиофауне. Если раньше можно было поймать рыбу с двумя ртами или хвостами, то теперь и ее поймать уже было невозможно. Оставались еще кошки и собаки, но покуситься на жизнь более разумных существ уже казалось чем-то аморальным, хотя порой жрать хотелось так, что и соседский доберман был вполне себе аппетитным. Голод не тетка. Он беспощадная сука, от которой хочется выть на Луну и выгрызать себе вены. Мать нормально не ела уже несколько дней, братья тоже, отец.… О нем она предпочла не думать. Вряд ли пригоршню лекарств можно считать за полноценный прием пищи.

Сегодня охота удалась, и их ждет человеческий ужин. Нужно только успеть собрать оглушенные током тушки и сделать из них действительно тушки, а не отключившихся от удара током птиц. Выбрав из горы сизых перьев самых жирных и упитанных, девчушка достала из кармана толстовки шило и засунула каждому голубю в клюв. Проколов сосуды, подвесила их прямо на крыше вниз головами, чтобы кровь вытекла на загаженный живыми собратьями шифер. Пока она прицепляла последние трофеи к веревке за лапы, голуби постепенно приходили в себя и опять принялись вылавливать из лужи заплесневелые крошки. Ей они уже были неинтересны, если, конечно, не помогли бы затащить на крышу новый аккумулятор, а то этому уже конец, и следующей охоты может и не быть.

Когда тонкие струйки крови из голодно разинутых клювов превратились в капли, падающие все реже и реже, тушки были собраны в корзину из супермаркета с погнутыми хромированными прутьями, которую выбросили из-за непригодности. Ей же она пригодилась. Девчушка побросала в нее добычу и спустилась по пожарной лестнице в переулок. Обходя опасные закоулки стороной, так же по задворкам домов между мусорных контейнеров она добралась до дома, не обращая никакого внимания след из кровавых капель, шедший за ней следом от самой гостиницы. Быстро освежевав на скорую руку и на радость местным кошкам голубиные тушки, она вбежала в дом с теперь уже наполовину пустой корзинкой, и тенью проскользнула внутрь квартиры.

В коридоре дома, где кипела жизнь, стоял гул голосов, ругань, музыка доносились из-за соседских дверей, лай собак и детский плач слышались непонятно даже с какой стороны, а внутри квартиры, где жизнь граничила со смертью, ее встретила тишина. Гробовая тишина, если уж быть точной, гнетущая и давящая со всех сторон. Она словно оказалась в вакууме, где не раздавалось ни звука. И лучше бы уж так, но…

– Лотти, – сиплый от долгих криков мужской голос прозвучал почти неестественно, почти механически, почти неживым. Он разрезал тишину и остановил кровоток в жилах девчушки, замершей на пороге с корзинкой дохлых голубей в руках.

Услышав голос, девушка шмыгнула к приоткрытой двери и заглянула внутрь родительской спальни. Свет в комнате едва пробивался сквозь выцветшие плотно задернутые шторы, внутри стояли сумрак, стойкий запах лекарств и все та же гнетущая тишина. Сейчас он не кричал. Значит, у них еще есть обезболивающие, и, возможно, эта ночь пройдет относительно спокойно. Возможно. Возможно – не значит, что доказуемо. Остается только ждать, когда морфины отпустят измученного болезнью человека, и тогда все начнется заново: его стоны, переходящие в крики, слезы матери на бледном и худом лице, разбитые и сломанные встречей со стеной после их непродолжительного полета вещи, брошенные Ашером.

– Шшш, милый, я здесь, – тут же отозвалась мать на стон. – Ничего не говори, береги силы, – попросила Шарлотта и положила руку мужу на холодный лоб.

– Мам, – Ашер тихо позвал ее из-за спины и тронул за плечо женщину, статично застывшую у края кровати, когда реакции от нее не последовало. – Ему долго не продержаться, нужен еще морфий, – молодой человек наклонился к уху женщины, нашептывая ей.

Отец лежал в странной позе, видимо, опять мучаясь от начинавшихся судорог, и прерывисто дышал, и метался по смятым, пропитанным потом простыням. Его грудь вздымалась от частого и неглубокого дыхания, мужчина крупно вздрагивал, но все еще не просыпался, удерживаясь в забвении. Вряд ли он расслышал, о чем шептались его жена и старший сын, но Миа слышала. Ясно и отчетливо, будто стояла у них за спиной.

– Знаю, Ашер, – женщина очнулась от оцепенения. – Рецептов больше нет, остался последний, – Шарлотта гладила мужа по руке и говорила чуть слышно. Зачем ему знать, что грядет, что ему предстоит смерть в адских муках. Может, не зная, какая участь ему уготована, Артуру будет не страшно. Так ведь это работает, верно, Лотти?

Заметив, что сон мужа стал беспокойным, беспамятство вот-вот должно было смениться болью, накатывающей волной, в груди у Шарлотты похолодело, едва она представила весь предстоящий ужас. Гнев, жалость, бессилие слились в неразделимый ком. Не выдержав больше ни секунды, Эванс вскочила с кровати, схватила сумку со стула и выбежала за дверь, даже не заметив, что за ней кто-то стоял.

Девушка отскочила от двери, которую мать почти сорвала с петель, и опять вернулась на пост соглядатай, застыв за дверью незримой тенью.

– Ашер, – сквозь судорогу, прошедшую по телу, позвал его отец, постепенно возвращавшийся в сознание.

Молодой человек упал на колени и взял дрожащую руку отца в свою, накрывая ладонью и прижимая ее к груди.

– Знаю, пап, знаю, – голос Ашера дрожал.

Даже бывший боевой офицер не без труда сдерживал слезы при взгляде на мучения отца, которым, казалось, не было ни конца, ни края. Измотанный болезнью за последние несколько недель человек будто чувствовал, что конец его мучений близок. Прощался, хоть и не хотел уходить из дома, где он был счастлив, из жизни, которую прожил далеко не до конца.

– Я найду, – уверенно кивнул молодой человек. – Я знаю, где искать, – решительно поднявшись, Ашер подхватил со спинки стула драную куртку и направился к входной двери.

– Чтобы не случилось, дверь не открывать! – наказал он мелкой девчушке-подростку, что выглядела намного младше своих лет из-за худощавого телосложения.

Распахнув огромные серые глаза на детском кукольном личике, девчушка испуганно кивнула брату и боязливо покосилась на дверь в смежные комнаты, предчувствуя ненастье, из-за которого ломило тонкие косточки. Как только за Ашером закрылась входная дверь, ненастье потянуло сквозняком по ногам, предвещая бурю. За спиной девушки послышался настойчивый стук из той самой двери, ведущей во вторую спальню, самопальным образом переделанную в две.

– Открой дверь, Мэймэй, – твердый и уверенный голос уже не мальчика, но еще не мужчины слышался из-за старого, ободранного дерева со вспученным и потрескавшимся лаком.

– Не могу, они сказали не выпускать тебя, прости, – девчушка шмыгнула носом и отступила назад, страшась даже слушать его, не то, что разговаривать.

– Открой, я никому не скажу, – голос из-за двери только набирал силу, будто кто-то выкручивал невидимый регулятор, постепенно прибавляя громкость.

– Мне нельзя, – пробубнила она едва слышно и начала пятиться назад мелкими шажками.

– Открой эту чертову дверь, Миа! – его недовольство не заставило себя долго ждать, и удар прошел вибрацией по наглухо запертой двери.

– Нельзя, Атлас, ты же слышал! – на грани слез пропищала девушка, все еще сжимая в руках корзинку с дохлыми голубями.

– Открой, я сказал, мелкая сука! Открой! – Атлас почувствовал слабину и начал ломиться в дверь, что есть мочи, но Ашер надежно запер ее на засов снаружи.

Несмотря на тщетность попыток, молодой человек не сдавал позиций. Разбежавшись по узкому коридору, он ударил в дверь плечом, направив весь свой вес и скорость в энергию удара. Дверь дрогнула и устояла, а парня от отдачи отбросило спиной на пол. Неудача его не остановила. Он частенько падал, а потом поднимался, и, так или иначе, добивался своего. Встав на ноги, Эванс повторил атаку, но снова оказался на полу, едва ли не зажатый стенами узкого коридора. Атлас пробовал еще и ещё, но каждый раз обессиленно падал и вставал, пошатываясь. Не мудрено, сегодня он еще ничего не ел. Сестра только вернулась с охоты.

От ударов о безучастное дерево тело начало ломить тупой болью, что только больше подстегивало обозленного подростка. Как и всегда, Ашер оказался предусмотрительнее, и все попытки младшего брата выбраться из комнаты оказывались безрезультатны. От гнева и злости заехав по двери пару раз с ноги, Атлас понял, что все бесполезно. Субтильному подростку не осилить заколоченную здоровенным амбалом дверь. Ему придется найти иной выход, чтобы обойти это препятствие, и у него все еще оставалась надежда договориться с сестрой. Надавить на нее, если потребуется, раздавить, если такова цена свободы.

– Миа, сними засов, – сдерживая гнев в голосе, Атлас опять взывал к сестре, точно зная, что она за дверью. – Выпусти меня, я знаю, что делать, – настаивал он, предлагая план действий по спасению их жизней. Рациональное у них всегда в приоритете, того и гляди, мелкая мерзавка прислушается.

– Мне сказали не открывать дверь, они не просто так заперли тебя там, Атлас, – девушки встала перед дверью, осторожно погладила ее, словно сожалея о ее участи, но засов не сняла. Обещание надо выполнять, и раз она дала его – выполнит, как бы не сжималось сердце от криков брата.

– Плевать, что они сказали, – молодой человек больше не кричал, а четко разъяснил намерения. – Ты же видишь, как он мучается, ему плохо, ты знаешь, что они ошибаются, открой дверь Мэймэй, ты же хорошая девочка.

– Они сказали, не открывать дверь, – голос девушки дрогнул, и Атлас понял, что ему удалось достучаться до сестры.

– Мы оба знаем, что они ошибаются, Мэймэй, не слушай их, открой дверь, – уговаривал ее брат, убаюкивал бархатным голосом, оседавший в голове мышьяковой пылью.

– Нет, – помотала головой, сбрасывая наваждение, твердо сказала девчушка.

– Тупая пи… – выругался он, ударив по двери наотмашь, но девушка четко расслышав тихое и грязное ругательство брата, обращенное к ее умственным способностям и гендерной принадлежности.

Из спальни родителей опять раздались крики. Их с Атласом препирательства и шум окончательно разбудили отца, которому теперь не заснуть без лекарств и мучится от боли. Почувствовать приливший с притоком крови к щекам стыд, девушка заткнула уши руками, выронив корзинку на пол и заляпав кровавыми брызгами свои кеды.

– Мэймэй, – голос из-за двери опять стал громче.

– Нет! – сквозь едва не пролившиеся слезы твердила она, – они велели тебя не выпускать, Атлас!

Патологическая честность сестры никак не играла Атласу на руку, но ее сомнения в принятом Ашером и матерью решение подпитывали надежду, что удастся ее переубедить, в чем ему помогали усилившиеся крики отца.

– Так прямо и сказали? – уточнил Атлас. – Велели меня не выпускать? – и начал искать обходные пути к инструкциям, отданным маленькому Церберу.

– Велели не открывать эту дверь, и что ты не должен из нее выйти из-за нее, – задумалась девчушка и нахмурилась, посмотрев в сторону родительской спальни, откуда доносились стоны боли постепенно переходившие в животный вой.

Ашер и Шарлотта оказались очень последовательны и оставили четкие инструкции, которые девочке не обойти. По крайней мере, они так думали. Это должно было всех обезопасить на время, пока никого из старших не было дома, но мать и старший брат опрометчиво забыли, что Миа и Атлас уже не дети. И, как ни крути, как не запирай монстров даже на самый надежный замок, они найдут выход. Выйдут из заточения голодные, злые, преисполненные решительности и праведного гнева. Сметут все вокруг в кружащем вихре и оставят за собой только пепел. Дверь останется запертой, а спрятанные за ней сущности просочатся сквозь щели и явят себя белому свету.

– В моей комнате окно, за ним старая пожарная лестница, – тихо сообщила Миа уставшая держать оборону сразу с двух фронтов, где за одной дверью умирающий отец, а за другой взбешенный и голодный брат. – По ней ты можешь подняться на крышу, – закончила он, и дальше ему не нужно было объяснять. Путь к свободе указан, пусть идет куда хочет.

Атлас последовав словам сестры, вылез через окно в спальне сестры на проржавевший каркас, который даже не скрипнул от его веса, и быстро поднялся на крышу, откуда добежал до двери в подъезд и спустился по лестнице к квартире за считанные мгновения. Вот она – свобода. Уйти и исчезнуть, как он всегда мечтал, но, собравшись с духом, Эванс повернул дверную ручку входной двери, вращая ее на «Slow-quick-quick». Ничего. Заперто. Ему будто намекали, что лучше уйти, но куда уходить, если уходить, по сути, и некуда. Бросить семью и забыть о них, чтобы там, за дверями старой жизни опять столкнуться с теми же проблемами. Нет, он их не бросит. Полуволк не оставит свою семью умирать голодной смертью. Он не желал для себя иной участи, как и для них. Забарабанив в дверь кулаком, Атлас прокричал:

– Мэймэй, это я, открой!

Сестра все еще мешкалась, а крики отца стали слышны даже в коридоре.

– Миа, черт возьми! – не выдержал Атлас и ударил по входной двери, как минутой назад колотил в дверь из их с сестрой комнат.

– Атлас, не нужно, – сдавлено ответила она – напуганный и заброшенный ребенок, такой же, как и сам Атлас.

Нет, полуволк не бросит свою стаю, не оставит ее на растерзание шакалам. Он сделает то, что должен, если остальные для этого слишком слабы. Он точно нет. Атлас чувствовал, что она все еще колеблется, но ни уговоры, ни угрозы на нее не действовали, как и крики отца, мучавшегося от агонии.

– Хватит над ним издеваться, Миа, пора это прекратить! Соберись, черт возьми, Эванс! – командным тоном прокричал он, и замок тихо щелкнул в ответ.

«Наконец-то», – с облегчение подумал он и буквально влетел внутрь. Времени до возвращения старших оставалось все меньше, и в лучшем случае ему грозит поездка с санитарами во Фросткрик только за одни его намерения. Время действовать, главное – не опоздать.

– Они сказали, что ты не должен выйти, – шептала она, испуганно посматривая на рассвирепевшего брата.

«Выйти, но не войти», – догадался Атлас, как именно сестра обошла запрет матери и Ашера.

– Атлас, не надо, так нельзя, – девчушка подбежала к нему и схватила его за руки, разбитые в кровь руки, сжимала их в своих маленьких ладошках.

– А так можно? – он кивнул в сторону спальни. – Неужели ты не сходишь с ума от этих криков, Ми? Неужели ты не понимаешь, что пора это прекратить? – удивлялся он ее сомнениями. Своих Атлас давно не имел, отчего и оказался запертым в комнате.

– Нет, не так, не надо, – взмолилась она, уже пожалев, что выпустила северный ветер из его временного заточения, вцепилась в брата худыми ручками и не пускала в комнату, понимая, что сильно поторопилась с решением.

От воплей отца и причитаний сестры нервы Атласа сдали окончательно. Он со всей силы ударил сестру по лицу, хрупкая девушка отлетела назад и упала навзничь, прочертив спиной по полу.

– Тупая пи… – проворчал он, когда девчушка приземлилась прямо перед ним, не устояв на ногах от точного удара.

Едва мир перестал вертеться, девушка почувствовала железистый привкус во рту. Голову заломило, кожу лица жгло, а от места удара пульсирующей волной растекалась боль.

Атлас перешагнул через нее, как через незначительное препятствие, и вошёл в спальню родителей, где супружеское ложе стало смертным одром. Уверенно шагнув внутрь, он так и не оглянулся, чтобы посмотреть на сестру, лежавшую на полу. Оглушенный стонами умирающего человека, подросток встал у подножья кровати и замер. Сомнений больше не было, они умерли в тот день, когда им всей семьёй пришлось съесть первого в их жизни голубя.

– Атлас, – тихо позвал его Артур, никак не сориентировавшийся, кто сейчас перед ним, и, шаря затуманенным болью взглядом, выхватил из окружения угловатое тело субтильного подростка, замершее возле кровати.

Артур Эванс умирал в страшных муках, но, к своему сожалению, все еще находился в сознании. Непонятно, что было для него было бы хуже: осознание собственной участи или забвение от последствий болезни. Увы, второго он не знал, а перед первым был бессилен.

– Отец, – откликнулся подросток и поднял подушку с кровати, стискивая ее в худых и жилистых руках.

– Ты выпустила его? – взгляд полный понимания и смирения был послан Атласу за спину.

Подросток оглянулся и увидел сестру, совершенно неслышно вошедшую в спальню. Губы девушки были разбиты, на щеке и скуле с левой стороны лица начинал растекаться бордовый синяк от руки старшего брата.

Миа кивнула и стала выглядеть бледнее обычного, хотя, казалось, что бледнее уже некуда, а синяк на ее синеватой, почти прозрачной коже проступил еще отчетливее. Артур только ехидно усмехнулся кривившимся от боли ртом и покачал головой.

– Мне очень жаль, отец, – Атлас сделал шаг, приблизившись к нему, и поднес подушку к желтоватому изможденному лицу.

– Ты мне не сын, – презрительно скривился Артур, на что Эванс младший лишь коротко кивнул, понимая и принимая его слова.

Атлас не раз себя спрашивал, насколько было бы проще это сделать, если бы отец находился в беспамятстве. Этот ответ он знал точно: ни на сколько. Для Атласа точно нет, для отца – может быть.

– Выйди, Миа, – приказал Атлас, – тебе не обязательно на это смотреть.

Девушка не двинулась с места, а только оглянулась на открытую входную дверь, прислушиваясь к звукам и гомону в коридоре.

– Поторопись, – тихо шепнул она, утирая кровь с лица, и четко обозначила, что выходить из комнаты не собиралась, лишь косилась за спину с опаской.

Атлас недовольно сощурился, сверкнув темными и холодными глазами, но не стал тратить время и выпроваживать сестру. Времени и так было в обрез. В конце концов, это и ее выбор тоже. Он его уважает. Если она теперь перестанет уважать самого Атласа – его это волнует не больше, чем отец, отрекшийся от него на предсмертном одре.

– Давай сопляк, или кишка тонка? – вздрогнув от очередного приступа боли, Артур протяжно застонал, а потом еще и ещё, пока не отключился, и опять заметался по постели.

Атлас только и ждал очередного момента забвения и прижал подушку и его лицу. Сжимал крепко и уверенно. Никаких сомнений. Сомнения умерли уже давно вместе со всем его подростковым задором и уверенностью в завтрашнем дне. Тело на постели задергалось в конвульсиях, а Атлас только крепче прижимал подушку к голове отца. Минута, двери, три… Тело обмякло и раскинулось на кровати, и только спустя еще пару минут Атлас отпустил. Воздух вышел из легких Артура с посмертным хрипом, и в комнате наступило долгожданное тихо. Их тихо с сестрой на двоих.

– Нужно позвонить в 911, – Миа, убедившись, что на этот раз сообщит диспетчеру о смерти, а не попросит о помощи, которой они так и не дождались, вышла из комнаты, где старший брат сел возле кровати отца, сжимая голову худыми руками.

Никто, кроме них, не знает об этом и никогда не узнает. Иначе он убьет ее, об этом сестре тоже не обязательно напоминать. Мать поймет, а Ашер убьет брата, если когда-нибудь обстоятельства произошедшего будут преданы огласке в их узком семейном кругу. Теперь Ашер вожак их осиротевшей стаи. Король умер, да здравствует Король. Атласа вполне устраивает роль палача, избавляющего мир от слабых и больных.

Запертая входная дверь распахнулась. Мать успела раньше приезда парамедиков, но не раньше Атласа, выбравшегося из заточения. Надо отдать ей должное, она пыталась. Она почти успела. Несла в руке заветную дозу, чтобы продлить его жизнь еще хотя бы на день. Не смогла. Наверное, ей было жаль. Атласу же было жаль только мать, убитую горем по убитому супругу. Атлас бы оценил бы каламбур, да что-то сегодня было не до смеха, как, собственно, и всю его прожитую жизнь.

– Мэм, детектив Закари, убойный отдел, – в груди у женщины все похолодело, и глаза цвета дымчатого кварца дрогнули и остекленели. – Ваши дети позвонили в 911, – молодой детектив поправил очки и стыдливо прятал взгляд от супруги скончавшегося мужчины.

– Следов насильственной смерти не обнаружено, – черноволосый мужчина в резиновых перчатках со значком экспертной службы на цепочке вышел из спальни и пробежался настороженным взглядом по комнате, задержав его на двух подростках, забившихся в угол.

– Но ваша дочь… – детектив замялся, стесняясь задать вопрос новоиспеченной вдове. – Что у нее с лицом? – поинтересовался коп и осуждающе посмотрел на Атласа, а затем на Шарлотту.

– Я ловила голубей, на улице скользко, – уклончиво ответила девушка и кивнула в сторону корзинки, на что детектив только кивнул, брезгливо сморщив нос.

– У меня нет дочери, детектив, – пусто и безжизненно произнесла Шарлотта и прошла в комнату, бросив ампулы на диван, – у меня больше нет дочери, – шелестом шелковых крылышек бабочек донеслось следом.

Детектив не ответил. Поджал губы и вышел за дверь, закуривая на ходу. Ашер вернулся, когда тело уже увозили. Стоял перед копами с дозой героина в кармане и не дрогнул, когда детектив из убойного допрашивал и его. Как и Атлас. Тот состроил из себя напуганного подростка и к нему даже не подошли люди из социальной защиты, теребившие Мию по поводу следов на ее лице. Та же настойчиво отвечала на все вопросы: «Я ловила голубей!», и когда ее спросили, трогал ли ее кто-то из братьев где-то там, та еще актриса пустила слезу и вцепилась в Атласа, имитируя настолько натуральный плачь, что и он на мгновение поверил.

Когда все вокруг стихло, а на город опустились сумерки, Миа общипывала голубиные тушки и бросала их в раковину под хиленькую струю жижи из местного водопровода и отмывала от перьев и сора. Смерть приходит внезапно, но жизнь продолжается, и им всем нужно что-то есть. Или кого-то. Мать не сказала ей ни слова с той минуты, как вошла, и вряд ли теперь вообще скажет. Атлас же лишь недоверчиво косился то на сестру, то на запертую дверь, то на Ашера, цедившего слова сквозь зубы, но решительных действий относительно брата Эванс теперь уже самый старший не принимал. И то верно, хватит им одних похорон за неделю.

Голубиные грудки уже шкварчали на сковородке, а в квартире стояла все та же тишина. Уже не гнетущая, уже не гробовая, скорбная, горькая, но такая желанная. Он подарил ее им. Им всем и себе в частности.

– Ты все правильно сделала, Мэймэй, – по привычке тихо сказал Атлас, хоть будить теперь было уже некого.

– Я знаю, – подбрасывая мясо на сковородку, согласилась девушка. Стоило бы продолжить: «И буду молчать», но оно и без этого понятно.

На город опустилась ночь, и хищники выходили из своих укрытий. Им всем пора было заступать на смену: ей – фасовать дурь по пакетикам, ему – вместе с одноклассниками разбирать угнанные тачки, Ашеру – вышибать карабином двери должников Дона Романо. Семьдесят баксов, что черноволосый эксперт сунул ей в руку перед уходом, грели душу, но доверие матери они не вернут и колледж ей не оплатят, а иначе отсюда не выбраться. Не переплыть этот проклятый залив и не перебежать мост Первопоселенцев навстречу другой – лучшей жизни. Главное, что ей еще долго не придется ходить на охоту. Голуби забудут, что их ждет на старой крыше, поднаберут массы, будут еще жирнее и громче шкварчать на сковородке.

– Знаю, – шептала она, в ужасе вспоминая лицо отца, сделавшего свой последний вздох.