Читать книгу Гамбит. На сером поле - Leo Vollmond - Страница 2

С небес на землю

Оглавление

«Какого хрена лысого ты тут забыл?» – застряло у нее в горле вместе с сотней фраз возмущения и гнева, бушевавшего внутри, но помня о контроле эмоций и руководствуясь многолетним опытом в их подавлении, Эванс смогла сказать только одно:

– Не смейте входить, – и едва не впилась ему ногтями в любопытную самодовольную рожу, всюду совавшую свой вечно задранный нос!

Эванс сдержалась, но еще один его шаг, и Сира Адама Безупречного в его сияющих доспехах не спасут даже начищенные до блеска латы и шлем с опущенным забралом. С фактом, что дома у нее был проходной двор, девушка смирилась еще в детстве, когда Форман залезал к ней по пожарной лестнице и прятался у нее под кроватью, будто бы кто-то собирался его выставить, застань в гостях у подруги. Как говорил Артур Эванс: «Пение в одном церковном хоре – лучший контрацептив», и в этом ее отец оказался совершенно прав. Для Формана Эванс была кем угодно, кроме объекта выплескивания его неуемной сексуальной энергии, под воздействие которой попала даже Мира. К большому удивлению девушки, в этот раз гость зашел через дверь и без ее разрешения. И, словно желая поиздеваться над ней, низкий надменный голос встряхнул пыль со стен узкого коридора и отозвался вибрацией у нее в ребрах:

– С Либерсон все в порядке? – Ларссон немного отступил назад от детской комнаты, чем и обезопасил себя от ее гнева.

– Вы могли бы сами у нее спросить, – едко ответила Эванс вместо слов, без сомнения, заслуженной благодарности. – Хотя погодите-ка, – неконтролируемая обида рвалась наружу, но только малая ее часть нашла себе выход, – у вас же рот-то был занят, – и циничное замечание было брошено ему в спину, закрытую тяжелым и промокшим от растаявшего снега пальто.

«Ожидаемо», – склонив поникшую голову и рассматривая половицы под ногами, Адам молча сносил ее раздражение. Он уже ждал выпадов по поводу спасения мисс Либерсон, вот только, правда, от другого Эванса – того, который доводит до бешенства, но при этом вечно лыбится, как идиот, и вначале стреляет, перезаряжает, стреляет еще раз, а потом уже спрашивает: «Кто здесь?». Адам ждал подколов от прямолинейного и упертого Ашера, перевшего напролом, а не от его младшей сестры – расчетливого манипулятора, залезавшего человеку в голову без ведома владельца. Видимо, взлом и проникновение в ее квартиру было не лучшей идеей, и раз уж они опять вернулись к изначальному стилю общения, 小姐1 Костлявая отвечала на понятном мистеру Тотальный Контроль языке, а не ходила вокруг да около.

– Хейз не случайно выбрал ее, она твой друг, – Адам надеялся, что удастся увести разговор в сторону, но не тут-то было. О шарообразных непарнокопытных в далекой-далекой будущему политику легче было поговорить с комиссаром Морганом, чем пытаться рассеять этим внимание 小姐 Костлявой.

– Сегодня четверг, – и тяжелым ударом о реальность она пригвоздила самонадеянного наглеца, бороздившего еще никем недостижимые вершины его необъятного самомнения, к земле, а он в ответ только поморщился от удара.

«Сам виноват», – смиренно принял Адам. Пускать пыль в глаза, озвучивая очевидные факты – пустая трата времени, о чем Эванс сразу же не преминула напомнить, ткнув нелепыми попытками юлить в спрятанную под маску безразличия физиономию. Адам молчал, тяжело втягивая воздух через ноздри, чем плохо скрывал раздражение. Он ничего не ответил не потому, что не знал, о чем спросить, нет. Он не знал, как вообще с ней сейчас разговаривать. Перед ним стоял не социапат с нарушенным инстинктом самосохранения, а нечто иное, ничем не походившее на вечно отстраненную и рассудительную девушку, лишенную элементарных навыков социального взаимодействия. От нее волнами исходили гнев и обида, а состояние очень напоминало последствия терапии «доктора» Лиама, и вот за подобные выходки Адаму очень хотелось отвесить ей подзатыльник. Изменения в поведении могли укрыться от кого угодно, но не от того, кто видел ее насквозь. По крайней мере, Адам хотел верить, что видел.

– И не лучшее время для спонтанных решений, – благо, Адам – джентльмен, и не в его правилах ни судить, ни осуждать.

– Сказал мне тот, кто даже не пробовал, – выразив свое недовольство громко топая по старым деревянным половицам и хлопнув перед носом босса дверью в детскую, Эванс прислонилась к ней спиной. Развернувшись к Ларссону лицом, она скрестила руки на груди и недовольно нахмурилась.

– Это опасно, – настаивал Ларссон, и сам удивился сказанному. Сколько раз он лично предлагал ей подлечить голову, а в итоге, как суть да дело, дергает стоп-кран. Но Адам продолжал нравоучения, озвучивая неминуемые последствия: – Рассеянное внимание, эмоциональный контекст… – монотонно капал он ей на мозг.

– Эмоциональный контекст? – за что и поплатился, когда визг Эванс тонким лезвием вошел ему через ушной канал прямо в мозг.

Ларссон поморщился, да так, что его прекрасно сымитированная маска хладнокровия и бесчувственности с ледяной коркой на лице едва не треснула. Девушка же, перестав визжать, сразу примирительно подняла руки, переводя дыхание после крика, и, обуздав нахлынувшую волну возмущения, почти спокойно продолжила:

– Я не заметила их с Форманом роман, – уже спокойнее объяснила она. – Слепой бы увидел, а для меня там белый шум! Заметь я хоть что-то… – Эванс запнулась, формулируя мысль, – в общем, тылы были бы прикрыты.

С этой точки зрение, начать лечение посттравматического синдрома и маниакальной депрессии в разгар войны миров и мировоззрений, виделось адекватным решением. Ларссон сам не верил, что действительно оказался согласен с ней, и решил, что, скорее всего, опять попал под какую-то хитроумную перипетию манипуляций сознанием больного на всю голову кукловода, но ее почти детская обида на куколок с запутавшимися нитками по имени Либерсон и Форман, быстро отсекла такое предположение.

– Не знаю, как вы, а я не могу работать с таким количеством слепых зон, если я не увидела этого, чего еще я не вижу? – и вот теперь в ее голосе был страх, а Адам убедился в искренности намерений Костлявой.

В данной ситуации риск оправдан, особенно когда в деле замешан кто-то еще, за кого ты теперь несешь полную ответственность. И неудивительно, что даже сейчас Эванс оставалась верной себе и пыталась все рационализировать: свести человеческие эмоции в уравнение, найти общий знаменатель для необъемлемого множества, чего ей точно не под силу. По крайней мере, не в нынешнем ее состоянии. Будить спавшие долгое время эмоции, все равно, что разбудить медведя в период зимней спячки. Проспав почти с десяток лет, они проснуться голодные, дезориентированные, озлобленные и будут бросаться на все, что покажется им подходящей пищей, в случае Эванс, для ума. Пытаться посмотреть в подзорную трубу сквозь призму душевных переживаний, она рискует увидеть цветные глюки калейдоскопа, вместо четкой картинки объективной реальности, и воспринимать ее с громадным искажением, не зная, как сделать поправку на эмоциональный контекст. В итоге после всех ее в купе с препаратами расчетов окажется, что абсолютная погрешность и идеально точная норма – одно и то же, относительной погрешности не существует как таковой, а промах – стабильное получение на выходе результатов со статусом: «Что с этим дальше делать?». Был ли смысл так рисковать, когда погрешность в ее вычислениях без терапии была практически минимальной, Адам не знал, а на себе бы опробовать не решился. Он же не подопытный кролик, в конце-то концов.

– Как ты догадалась про Упоротого Лиса? – Адам припомнил встречу, о которой с гордостью рассказывал младший брат.

В тот вечер Лиам утащил Эванс с крыши департамента полиции и не получил за удар детектива из особого отдела при исполнении прямо по челюсти абсолютно ничего. Тогда Эванс смогла обойти эмоциональный ступор и прийти к верному решению, поймав Лиса, бегавшего к Либерсон в койку за слухами за его куций хвост. В случае Формана же, Костлявая оказалась на terra incognita и, как частенько говорил Адаму отец, смотрела, но не видела. Это означало, что ситуации не аналогичны, и разница в них – ключевой момент для понимания границ возможностей этого странного кукловода.

– Мира позвонила, – Эванс пожала плечами, а взгляд растерянно блуждал по пуговицам его пальто, задерживаясь на каждой по очереди, – у нее был голос, как в прошлый раз, когда Уэст ее бросил, – и сама удивилась, что догадка пришла так быстро. – Видимо, в этих случаях, – осторожно обходя тему детей, объяснила девушка, – здесь мне все понятно.

– В этих случаях, – не вопрос, а акцент для разъяснения, и теперь отвечать ей придется прямо. Адам ловил ее на недосказанности. «Не договорила – не значит, что соврала», – с ним больше не пройдет.

– Когда в деле замешана третья сторона, – Эванс кивнула за спину в сторону закрытой двери в детскую комнату.

Это Адам понял и без детальных разжевываний. Можно смотреть, но не видеть, но только не когда знаешь, куда смотреть. Глубокая душевная травма оторванной от людских переживаний Эванс служила ей маяком среди белого шума из человеческих эмоций. Стоило Лису опять махнуть хвостом перед бывшей, как поведение Либерсон изменилось на глазах, чем и пустило в воздух сигнальную ракету, замеченную подругой. Личный и, скорее всего, самый горький в жизни любой женщины опыт в схожей с Либерсон ситуации сыграл Эванс на руку, и комната за спиной девушки говорила о ее переживаниях абсолютно точно. Вот только зачем она здесь, и почему Эванс все еще ждет ее владельца, когда право опеки закреплено за отцом ребенка, не давало покоя так не во время разбуженной совести Адама.

– Я не собирался целовать Либерсон, – тяжело вздохнув, Адам решил зайти издалека и поставить уже в их с Эванс общении все точки и запятые по местам, раз уж она выбрала синдром обширной дислексии. Он четко расставлял акценты, исправлял недочеты и недопонимания, выделяя их в разговоре по правилам красного карандаша, на что девушка опять только обиженно хмыкнула.


– Для вас это стандартная процедура, мне ли не знать, – ответила она с легкой обидой, растерянно подернув плечами и шмыгнув носом.

«За что мне это?» – мысленно взмолился Ларссон. Он мог поклясться, но, черт возьми, общаться с расчетливым социопатом в лице 小姐 Костлявой для него оказалось намного комфортнее, чем разговаривать с обиженной и при этом очень циничной девушкой. Причем, с девушкой, которая, к тому же, не может самостоятельно и четко сформулировать, на что конкретно она обижается: на то, что он поцеловал ее подругу, или что поцеловал ее, когда спас от пули Формана. И опять Эванс приравняла себя к множеству, будто рядом с ней был не Адам, а его младший брат. От подобных сравнений обида начала неприятно скрести в груди давно заледенелое сердце, но возразить Адаму было нечем, а вот Эванс не лезла за словом в карман, добивая:

– Лиам очень возмущался, что и ему не перепало, – ее ответный укол не заставил себя ждать.

– Твой брат не разглядел его среди штукатурки, – с завидной легкостью вернул ей Адам, ведь в тот раз спасителем был не он, а настоящий Кельт, и подумал, что с волками и воют по-волчьи, когда снова убедился, что Эванс и в самом деле не понимает, когда следует промолчать.

«Заткнуть бы ее, да не поймет же ни черта, хотя…», – грешным делом усомнился он в причине ее словесного недержания и нагнулся к худому лицу, всматриваясь в ее тонкие черты, дрогнувшие от обидных слов.

От пробиравшего до нутра взгляда торбернитовых глаз, постепенно начинавших излучать радиацию в мелких дозах, у Эванс в горле в момент пересохло. Слова прозвучали хрипло и на выдохе, когда лицо Ларссона оказалось близко. Непозволительно близко, неприемлемо даже в рамках их странного общения, скакавшего по осям времени и близости взаимодействия от отметки «пошел к черту» до «вцепиться и не отпускать».

– Так ему и передам, – звучало бы спокойно, если бы антимонитовые иглы в колючем взгляде серых глаз не блеснули сурьмяным блеском, и, приготовившиеся к атаке, не намеревались впиться тысячами мелких жал под кожу обидчику по первой же команде.

Не в его правилах отступать, и анафилактический шок от ядовитых уколов ей придется оставить для кого-то слабее. С ним самим этот номер уже не пройдет. Нужно что-то более надежное, чем мерцающие в зеленом сиянии радиоактивных лучей взгляда Адама тонкие токсичные иглы, предостерегающие об опасности, и сведенные нахмуренные брови на кукольном личике, чтобы Адам начинал чувствовать беспокойство. Он наклонился к ее лицу и приблизился настолько, что расширенные зрачки его глаз теперь были отчетливо различимы на фоне ярко-зеленой радужки даже в почти полной темноте узкого коридора.

– Ты можешь хоть иногда промолчать, – зеленые глаза неотрывно смотрели в серые.

Радиоактивное море со всей излучаемой им энергией против базальтовых скал, блестевших в зеленых лучах недвижимым монолитом.

– Зачем спрашивать, если знаешь ответ, – по-змеиному прошипела Костлявая, и здесь Ларссон был с ней согласен. Не замолчит и не заткнется, желая оставить за собой последнее слово, даже если это слово: «Сдаюсь», которого никогда не скажет.

Издевка на уровне провокации, и, осознанно или нет, уже неважно, ведь сработало. Вот, что бывает, когда непреодолимая сила сталкивается с неподвижным предметом, а столкновение неизбежно: парадокс их существования, единство и борьба противоположностей и объединение потенциалов.

Диалектика опасна в реальности и уж тем более при апробации, и никого из них двоих время этому так и не научило. Они на диаметрально противоположных полюсах, слишком черное черное и чересчур белое белое, ионы с разными зарядами, которые притягиваются помимо их воли и сталкиваются, становясь неподвижными, стремятся навстречу с бешеной скоростью, с непреодолимой силой, недостаточной, чтобы их снова разъединить, и слишком малой, чтобы сдвинуть их с места. Из разных жизней, из разных миров. С иными веяниями и виденьем реальности, но губы находят губы, а руки не хотят отпускать. И воздуха уже не хватает обоим, и обидные слова душат каждого, а языки сплетаются помимо воли, отправляя все рациональное в долгий полет в невесомость.

Оторвать ее от пола намного легче, чем не раздавить в руках в принципе. Обнять его ногами проще, чем нащупать под ними пол. Ждать, что кто-то, наконец, остановится, глупо, как и продолжать целовать друг друга. До одури, до сумасшествия, до асфиксии и головокружения. Никто не уступит, и никто не сделает следующий шаг. Шаг в темноту и на ощупь.

Стопка коробок падает на пол, поднимая столб пыли в воздух, когда и без того невесомая ноша, обвившая его ногами, находит опору спиной о стену. Вокруг темно, пахнет сыростью и пылью, а они не видят и не чувствую ровно ничего, кроме друг друга. Целовал ее подругу? Было дело. Притащила домой вторую его ипостась? Здесь бы стоило задуматься, да не кому и не зачем. Можно было бы начать ревновать, но это попахивает шизофренией, а они и без того уже летят по наклонной, будто поцелуем можно удушить. Казалось бы, смешно, но можно. Легко и просто, когда оторваться сложнее, чем задохнуться. Надеяться, что кто-то из них отступит первым очень ненадежное решение, но надежда умирает последней, причем с оркестром под треск пуговиц старого пальто и тихий непонятно чей стон в неразомкнутые губы.

В пыльной комнате темно, хоть глаз коли, и синие вспышки разрядов электричества, пробегавших между ними, не делают ее светлее, а звук падающего на пол его тяжелого пальто едва слышен сквозь тяжелое дыхание. Теперь молчат уже оба. Он не может говорить, чтобы не выдать свое истинное отношение к данной ситуации, она – боясь сморозить какую-нибудь глупость. Условия равные для них обоих, принимающих друг друга как равного себе. Степень риска равна степени удовольствия – его открытое лицо и ее плотно зажатые веки, и только темнота их страховка. Не знать, не видеть и отрицать удобнее для каждого, иначе они бы так и остались стоять в узком коридоре.

Оторвавшись от нее всего на миг, зубами сдирая перчатку, он еще надеется вести, но тщетно. Тонкие ручки уже забрались под пиджак, непонятно каким чудом так быстро расстегнув пуговицы на нем. Небольшая ладонь скользит по его груди и замирает возле сердца, считывая учащенные удары, отдающиеся Адаму эхом в ушах. «Slow», – нет в этом танце, только: «Quik», и с каждым сокращением кровь бежит по венам все быстрее.

Она не верит до последнего, пока не спросит у того, кто не солжет. Его льстивые слова легко обманут слух, прикосновения рук, способных убить при желании, подчинят себе тело, а губы, так сладко целующие ее сейчас, опять изогнутся в ехидной усмешке, стоит на мгновение поверить ему. Она это уже проходила, и если он ждет от нее честной игры, то пусть смирится с ее условиями. Систола, минуя диастолу, отдает теперь уже непрерывными ударами под прижатой ладонью, и ее довольный выдох звучит со стоном удовольствия, пробирая его до нутра, до поджилок, до клеток костного мозга.

Ох, не тот костюм он выбрал для свидания, придя к ней безоружным, но, проклиная свой выбор, убеждается, что и ее так же был неверным. Кое-как расстегнув кобуру, Адам стащил ее с девушки вместе с пальто, когда ее проворные пальчики запутываются в его волосах на затылке, притягивая голову ближе, хотя, вроде бы, ближе уже некуда. Все это кажется очень плохой идеей, но ровно до тех пор, пока его правая рука не сжимает чувствительную кожу женской груди, и от ее громкого стона в ответ ему становится уже совершенно не смешно. Больше ему не кажется. Теперь Адам точно уверен. Все закончится очень плохо, если вовремя не остановиться, жаль, что стоп линия далеко позади в коридоре возле двери детской, примерно там же, куда только что отлетела ее рубашка, которую Адам одним рывком стащил через ее голову, а потом буквально вжал в себя хрупкое женское тело, чтобы не накинуться.

Спроси сейчас у обоих о самоконтроле, ответят в один голос: «Нет, не слышали», если вообще смогут расслышать сам вопрос сквозь шум крови в ушах. В свое оправдание каждый ответит, что не он первый начал, и покается, что не он бы закончил. И радуясь, что самообладание не взяло ни над кем верх, каждый из них пытается почувствовать вкус близости, пока реальность не спустит их жестким приземлением с небес на землю.

«Плохая идея», – просто, чтобы напомнить себе так, на всякий случай, думает Адам. «Катастрофа», – чисто в описательном порядке отмечает Миа. И, смирившись с практически полной аннигиляцией, в которой притяжение побеждает невесомость, массы и энергии больше не имеют для них значения.

Адам уже не думает, как именно ей удается полностью расстегнуть его рубашку, позволяя маленьким прохладным ладоням коснуться каждого дюйма разгоряченной кожи под тонкой тканью. Не в его правилах оставаться ведомым и, быстро справившись с ремнем на ее брюках, он расстегивает их, к собственному удивлению, без каких-либо зазрений совести. Для проформы он еще позвал ту пару раз, переместив губы на шею девушки и прикусив тонкую кожу над ключицей, но услышал только просящий стон в ответ, окончательно отогнавший совесть куда подальше и, очевидно, надолго. Адам вздрагивает, когда подушечки тонких пальцев едва ощутимо скользнули по шраму на спине, и, судорожно выдохнув, быстро отдергивает ее руку, сжав ее хрупкое запястье в своей. Не приведи Господь, она сейчас вспомнит, как тот шрам ему достался, и об этом лирическом отступлении в их общении можно будет забыть. С Эванс всегда нужно держать ухо востро, даже сейчас, когда она в столь уязвимом состоянии. Особенно сейчас, когда он не менее уязвим. И ее закрытые глаза не повод расслабиться, сбитое дыхание не причина забыть, кто рядом с ним. Ей, в свою очередь, стоило бы так же помнить, кто сейчас с ней, и кем он является на самом деле.

И она понимает. Молчит и понимает. Быстро сориентировавшись в обозначенных для прикосновений границах, Эванс опять настойчиво идет в наступление, отказываясь услышать голос рассудка, заглушенный звоном пряжки ремня его брюк. И вот теперь, когда маски и карты сброшены, и оба блефуют до последнего, у Адама больше нет сомнений, что в их блефе намного меньше самого блефа, чем правды. Он сдается первым, но только чтобы им обоим не проиграть.

– Стой, – с неимоверным усилием вырывая губы из столь сладкого плена, шепчет он, не повышая голоса, и едва слышимый шепот громом звучит в ушах обоих. Голос в пределах слышимости, но без его истинного звучания обрушивает на них обоих лавину сомнений.

– Я делаю что-то не так? – ее мягкие губы совсем близко возле его уха, а теплое дыхание щекочет шею.

«Все так! Все слишком, мать ее, так! Все, рядом с ней – слишком», – думает он, коснувшись ее лба своим, снова едва касаясь ее губ и тут же отпрянув. Не зная Эванс, можно было бы подумать, что она действительно сомневается в своих действиях, но для него не секрет, что дело не в этом. Вопрос возник из-за отсутствия опыта, боязни ошибиться, и внезапного желания зайти намного дальше, чем банальная игра в поддавки, раунд в которой на этот раз за ней.

– Подожди, – чуть слышно из-за шумного дыхания ответил он. – Я не железный, – неубедительное предостережение, когда его руки на ее голой спине и спускаются ниже. Пусть она поймет насколько они близко от пропасти, почувствует последний шаг перед невесомостью и обрывающим всё внутри чувством полета. Пусть хоть кто-то из них одумается, если не он, то хотя бы она, и если не из благоразумия, то хотя бы из-за страха перед неизвестностью. А перед неизвестностью ли? И стены детской комнаты давят на него, ломая волю.

– Очень на это надеюсь, – соглашается она, когда его инъекция реальности оказалась на чистом плацебо и не берет ее ни на йоту.

От сладкого, тягучего поцелуя мягких губ в шею ему становится дурно. И не от того, что поцелуй плох, а совсем наоборот. Его мозг отключается окончательного ровно после момента, когда он с гортанным рыком стаскивает с нее брюки, а затем снова приподнимает над полом и прижимает собой к стене.

«Слава Armani», – едва не восклицает Адам, когда плотный костюм надежно защищает не только снаружи, но и изнутри. Сшитый на заказ, он не тряпки из масс-маркета, его не снять на «раз-два», как он думает, а на «три-четыре», он уже слышит щелчки застежек на своем поясе, и выдержка Адама, подобно его хваленому самоконтролю, трещит по швам.

– Хватит, – сдался Адам, осторожно отодвинул ее от себя и усадил на стопку коробок в углу комнаты, кладя лоб ей на макушку, чтобы отдышаться, но не тут-то было. Пока успокаивался он сам, некому было успокоить Эванс. Ремень упал поверх пальто, когда он едва успел перехватить ее руку.

– Все настолько плохо? – ее тихий голос звучал расстроено, подстегивая, подталкивая, нашептывая, что можно, даже когда нельзя, если очень хочется.

«Ненормальная», – с иронией отметил Ларссон. И, правда, откуда ей знать, какого сейчас ему держать внутри все, что накопилось за долгие годы, начиная от вполне невинных объятий и заканчивая вполне осознанными желаниями. Не ее вина, что как суррогат без личности он для нее желаннее, чем вполне конкретный человек, но и он не виноват, что еще одного груза эмоциональных проблем ей не вынести. Эванс едва справляется за себя, куда ей еще и за того парня.

– Неэтично, – почти оправдался Адам и почти поверил в свое оправдание, когда последний кусок ткани, надетый на ней, уже стянут вниз и запутывается на худых лодыжках.

Ее: «Серьезно?» – было заткнуто в горло грубо протолкнутым в ее рот языком. «Вот сейчас?» – скептически возмутилась бы она, но воздуха в легких не остается из-за поцелуя, больше напоминавшего атаку дикого зверя на ее губы.

Менее удобного момента порассуждать о морально-этической стороне вопроса их близости подобрать не смогла бы даже она сама, причем на трезвую голову. Миа уже готова была высказать ему на чистом местном диалекте английского, что, мол, кто-то попутал берега, Мэн, но последнюю функционирующую рациональную часть ее мозга закоротило, когда широкая мужская ладонь, коснулась там, где была сейчас желаннее всего.

– Ах, – и от резкого и немного грубого проникновения ничего более развернутого ей выдать не удалось, и стройные ноги сами собой обвили чужую поясницу и прижали его ближе.

Очень хотелось высказать, что ломаться, как стеснительная барышня, ему не к лицу, и незачем было тянуть так долго, но уверенное движение его руки опять помешало сформулировать мысль и сказать хоть что-то более-менее внятное, за исключением громких и жарких стонов, вырвавшихся, казалось, из самого горла.

«Чтоб тебя, Эванс!» – выругался Адам, едва справляясь с дрожью, пробегавшей по позвоночнику острыми разрядами электричества. «Плохая идея! Очень плохая идея!» – колоколом зазвенело у него в голове вместе с ее стонами. Слушать их было просто невыносимо. Вернее, не так. Слушать их и не быть в ней, теперь было опасно для здоровья, а в данной ситуации еще и причиняло вполне ощутимую физическую боль. Адам очень старался сосредоточиться, абстрагироваться от острого тягучего желания, бившего по оголенным нервам, и призвать последние крупицы рационального, но извивающаяся на его руке девушка со срывающимися с губ стонами удовольствия в ответ на столь грубые и непристойные ласки действовала на мозг сродни сильным психотропным препаратам.

– Да, черт! – полностью взяв процесс в свои, а точнее в его, руки, она сама открывалась ему навстречу.

Все мизерные шансы на попытки сосредоточиться улетучивались с каждой секундой, хоть Адам, честное скаутское, пытался. Но разве можно так сладко стонать, так бесстыдно насаживаться на одеревеневшие от ступора пальцы, так призывно откидывать голову, открывая такую желанную для поцелуев шею и демонстрировать лицо с плотно зажатыми веками, а затем так ошеломительно и оглушающее, черт возьми, кончить, эгоистично оставив его умирать без воды посреди адской, жгучей Сахары под палящим Солнцем ее рваного дыхания и теплоты внутри нее. Ее финальный крик запечатлен в подкорке, въелся глубоко и надолго, выжжен в его памяти опалявшим губы дыханием. Его не вытравить ни неудовлетворенным желанием, ни обманутыми надеждами, и ее сладкая дрожь передается ему.

«Ох, мать ее, Шарлотту, срочно Эванс под капельницу», – ужаснулся Адам. Если она сейчас творит такое то, что будет дальше? Через неделю это будет психотропное оружие массового поражения, и по сравнению с ней Ашер Эванс просто милый парень с соседней улицы, и вся природная харизма истинного лидера померкнет рядом с ней, как светлячок рядом с ядерным взрывом. Адам не может не смотреть на нее, не может не чувствовать. Только не сейчас, когда она живая, настоящая, когда она рядом с ним. Облизнув пересохшие губы, он держит ее, давая пару секунды отойти от сладкой тряски, и удерживает себя, чтобы, не дай бог, не продолжить и не впасть в тряску уже самому.

– Ваша очередь, – ее тошнотворная честность сейчас как нельзя к месту. На выдохе она перехватывает его дыхание, поцелуем не давая ответить, а его рука так и не хочет подчиняться, желая остаться внутри нее подольше.

И вот теперь, как бы ни хотелось, но нет. Игры кончились. Ее руки нужно держать от него подальше для ее же собственной безопасности.

– Буду держать руки при себе, – чересчур быстро догадывается она, давая нехилый такой пинок самоконтролю Адама, чтоб тот проваливал к чертям, и тот проваливает, – обещаю, – как последняя крупица в песочных часах, отмерявших его терпение.

«Сжалься!» – он едва удерживает крик, а руки уже расстегивают брюки до конца.

– Плохая идея, – вот в принципе и все, что он может сказать по этому поводу, так как мозг сейчас не самая насыщенная кровью часть его тела.

– Катастрофа, – будто бы смирившись, соглашается она, не споря, и, видимо, причина ее согласия та же, что и у Адама.

Отведя ее руки за спину, он уже заранее согласился на все условия, а она давно не протестовала против ограничений. И на пресловутое «Slow-quick-quick-slow» четверной поворот был окончен, предвещая смену позиций, когда звук вставляемого ключа в замок входной двери заставил их замереть в пропитанной пылью и плесенью комнате.

«Slow-quick-quick», – считая, она затаила дыхание, абсолютно забыв где, с кем и в каком компрометирующем виде сейчас находится, и выдохнула только на последнем и завершающем: «Slow», которого ждала сейчас примерно так же, как и человека открывавшего входную дверь.

– Это… – повисло в воздухе над ее головой.

– Да, – ответила она с испугом.

В прихожей раздался громкий хлопок закрывшейся двери, от которого сквозняк прошелся по голой и покрывшейся испариной коже, и торопливый топот, сродни тому, что издавало стадо скачущих бизонов. Топот прервал протяжный женский стон, за ним низкий полузвериный рык мужчины и удар чего-то большого о смежную стену комнаты.

Эванс даже не успела произнести привычное: «Шухер!», как мужчина осторожно опустил ее на пол рядом с собой.

– Одевайтесь! Быстро! – скомандовала она, хватая в темноте свои и его вещи с пола. Не поднимая головы и впихнув ему в руки ремень и пальто, девушка отвернулась, быстро натягивая одежду.

– Мы были здесь первыми, если что, – сказал он ей на ухо чуть громче привычного шепота, который бы точно заглушили женские и не только стоны теперь уже из гостиной.

– Так идите и скажите им об этом, – Эванс оделась так быстро, что спичка, используемая в качестве хронометра, не то, чтобы догорела, она бы не успела и зажечься.

Адама ее идея не устроила, и, не зная радоваться ли незваным хозяевам, пришедшим к себе домой, или благодарить, быстро вернул себе полное облачение. Стоны из гостиной становились громче и горячее, и уничтожали все сомнения по поводу того, чем именно там занимаются, что оставляло легкий укол зависти у обоих людей, так и не обнаруживших свое присутствие.

– Идем, – Эванс накинула пальто и заправила Кольт обратно в кобуру.

– Шер! – громко позвал женский голос из комнаты.

– Валим, валим, валим! – Эванс заткнула уши и затрясла головой.

– Через дверь? – застопорился Адам и, чтобы не быть услышанным, говорил шепотом.

– В саванне, когда у слонов брачный период, их даже львы обходят стороной, не то, что мыши! – усмехнулась Костлявая и кивнула на окно, в приоткрытый створ которого Адаму точно не пролезть.

Ларссон только покосился на Эванс, все еще надеясь выйти отсюда так же, как и зашел.

– Зайдем в комнату и попадем под раздачу, – Эванс развела руками, – может вы и не против, – на что Адам одарил ее многозначительным взглядом, – но для меня это перебор, – опустив ладони вниз, твердо обозначила, что выбора у них нет.

– Отойди, – отодвинув девушку подальше, Адам подошел к окну, поднимая старую деревянную раму, которая не сразу, но поддалась. Стекло в створе задребезжало и треснуло, быстро и ровно одним сколом прямо пополам, и не привлекло к ним никакого внимания. Он вылез на хлипкую пожарную лестницу, проржавевшую от времени, рискуя упасть вместе с ней на асфальт.

Вопли людей в комнате достигли кульминации, и Эванс не просто готова была сгореть со стыда, она готова была выскочить в окно, а перед этим забаррикадировать дверь шкафом изнутри.

– Остаешься? – и уже привычный ехидный голос позвал ее с улицы.

– Нет, спасибо. На лечение этой травмы у меня точно нет колес, – вылезая в окно, она ухватилась за услужливо протянутую руку.

Поднятие на крышу для нее оказалось намного проще, чем для тяжелого мужчины, опоры ржавой лестницы под которым грозили рухнуть в любую секунду, но они оба быстро вылезли на вспухший от времени и влаги шифер, распугав своим появлением местных кошек и голубей.

– Мда, путь домой на неделю вперед мне точно заказан, – Эванс села на парапет и посмотрела вниз с досадой.

– Неделю? – в едком голосе послышался смешок. – Его не было десять лет, зайди лучше через месяц, – уточнил Ларссон, перетаскивая ее за талию с парапета на крышу.

– Вам виднее, – согласилась она, подавив улыбку, чтобы не рассмеяться, пока он ставил ее рядом с собой.

Адаму уже хотелось ответить ей что-то колкое и едкое, но вспомнив, что все его выпады против кого-то из Эвансов оказывались абсолютно бесполезны, он просто улыбнулся. Черт возьми, он по-настоящему улыбнулся, чего не делал уже очень долгое время, и спрятал улыбку, отвернувшись от ее взгляда. На его удивление, мисс Я Не Могу Вовремя Заткнуться ничего не добавила, и между ними повисло неловкой молчание, нарушаемое мяуканьем и гурлением местной фауны.

В обычное время, улучив подходящий момент, он бы просто исчез с этой крыши, пропахшей кошачьими метками и голубиным пометом, но развернуться и уйти прочь от девушки, с которой только что едва не переспал, ему не позволило воспитание. Адаму Ларссону, конечно же, не циничной скотине, хотя для нее второе почему-то оказалось предпочтительнее. Она же только молча закурила и предложила сигарету ему, на что он вежливо отмахнулся.

– А ну да, до вас дело не дошло, – усмехнулась Эванс и спрятала пачку в карман, а мужчина посмотрел на нее с прищуром.

– Мне виднее, – его голос звучал без какой-либо эмоциональной окраски, но Эванс расслышала в его словах что-то похожее на сожаление.

В один шаг преодолев расстояние между ними, он забрал сигарету из тонких пальцев, глубоко затянулся и вернул ее девушке фильтром вперед, и она приняла ее без возражений.

– Нашли, что искали? – всматриваясь в его лицо, вновь спрятавшееся под маской цинизма и безразличия, и сплетая их пальцы, Эванс пыталась прочесть эмоции на ошарашенном от вопроса лице и выразившимся в стыдливо отведенном взгляде.

– Я не… – подавившись дымом, Адам закашлялся в кулак, разрывая легкие хрипами.

– Ох, да ладно вам, – снисходительно прервала она его оправдательную речь, – не парьтесь, никто не в минусе, все в плюсе, – успокоила его Эванс, будто бы все произошедшее несколькими минутами ранее рядовая ситуация.

Он задумался на пару секунд. «Мда, ей бы в высшую школу экономики», – снова в его мыслях дипломат брал верх над циничной скотиной. Оставалось только восхититься ее хладнокровием, а самому ругать себя за недальновидность и неосмотрительность. Многим бы поучиться у 小姐 Костлявой умению поиметь кого-то, в то время как пытаются поиметь тебя, а потом еще и ткнуть в это, как котенка в лужу, носом. Что скрывать, порой Адам – птица столь высокого полета, забывал, что он не единственный, кто умеет думать. Привычка – вторая натура, и ему пора избавляться от таких вредных привычек.

– Ты скучаешь? – смирившись с тем, что Костлявая на шаг впереди, Адам мог винить только себя, что попался на нее, как на наживку. Она взяла его план и использовала для собственной выгоды. Где-то он уже это проходил, только последствия были, куда более плачевными.

– Ему лучше с отцом, – ее голос снова стал ровным и спокойным, таким, к которому Адам привык, а на девичьем лице застыло бесстрастное выражение. На нем опять была знакомая пустота и ничего. Большое оглушающее ничего.

Теперь они вернулись к тому, с чего начали: маски на лицах, скрывающие личности, и измененные голоса, скрывающие чувства. Здесь и сейчас на крыше разваливающегося дома в глубине старой части города друг перед другом опять стояли не мужчина и женщина, совсем недавно сгоравшие от желания друг к другу, а мистер Тотальный Контроль и 小姐 Костлявая вот-вот готовые начать следующий раунд в их помощи-противостоянии – нужное подчеркнуть, друг другу.

– Куда ты пойдешь? – посмотрев с края крыши, спросил ее Ларссон, словно не замечая натянутости в их разговоре после раскрытия его плана по поиску следов ее человечности, шитого белыми нитками.

– Поеду к Крису, – Эванс пожала плечами и, казалось, не злилась на него за очередную диверсию и неумелую попытку залезть к ней в голову, чтобы найти там следы привязанности к сыну, которые она прятала на людях.

В ее глазах свернули знакомые базальтовые скалы. Костлявая точно умела брать над собой контроль, когда в деле была замешана третья сторона. – Сумерки же надо досматривать, – обреченно свесила она голову и стряхнула пепел с сигареты.

– Подвезти? – в общем-то, весьма неуместный вопрос от циничного скота, но сейчас дипломат говорил от его лица.

– Возьму машину Ашера, – вежливо отказалась девушка.

– У тебя нет ключей, – уточнил он, но Эванс только скептически покосилась на него.

– А у Кельта не будет машины, – злобно оскалилась она в ответ.

Готовый поклясться, что Эванс элементарно пытается от него избавиться, Адам не верил ей ни на квант.

– У тебя пальто нараспашку, – первым сделав шаг ей навстречу, он потянул ее к себе за полу с оторванными им самим пуговицами.

– А у вас глаза невыспавшиеся, – отступила она, указав на причину его дискомфорта, виной которой сама же и стала прошлой ночью. Врубила бы электрошокером посильнее, и Ларссон спал бы как младенец, а не мотался бы по городу, спасая девиц из капкана на Гризли.

– И все же я настаиваю, – склонившись к ее лицу и поймав ее взгляд своим, он надеялся увидеть в нем гнев, обиду, раздражение, но там опять не было ничего. В серых омутах застыли недвижимые темные остовы с острыми гранями, не пропускавшие наружу ни тени эмоций, совсем недавно сносивших вихрем с ног. Она опять отгородилась от него свинцовым панцирем и спрятала живую себя глубоко внутри.

Адам знал, что сам виноват. Каждый раз он прижимал, а потом отталкивал, копал в поисках истины так глубоко, что, вороша ее чувства и воспоминания, делал больно, ненамеренно вытаскивая сразу всех дохлых кошек с ее заднего двора. Он оправдывал благими намерениями свои истинные, и она, едва подпустив ближе, опять ставила перед ним многотонный заслон, спрятавшись за ним. Он пытался уличить ее в двуличности перед братом, но в итоге сам выглядел продажной тварью. Напомнил ей о смерти Мастерса, и она бросила ему в лицо низость этого поступка. Вытащил наружу переживания о сыне, желая удостовериться, что они все же существуют, а она обошла его с тыла, получив выгоду для себя, и использовала в качестве суррогата – человека без личности, бездушного манекена для удовлетворения витальных потребностей. И сделала все так же легко, как он пытался удовлетворить свое любопытство. Он хотел контролировать ее, положившись на свою неотразимость, а она ставит шах и мат одной лишь пешкой, когда король остался с ней один на один. И теперь он ждет от нее доверия? Глупо, Адам. Очень глупо. Она всегда на шаг впереди. Он делает ей больно, а она возвращает ему старицей, оставляя мучиться в угрызениях совести, коли таковая еще у него имелась. Он сам виноват, что она отталкивает, когда он прижимает, потому что отталкивает, когда прижимает она.

– Мне жаль, что так вышло. Он и твой сын тоже, – неосознанно вырвалось у него – будущего спасителя многомиллионного города, который, как оказалось, ничем не лучше 小姐 Костлявой, манипулирующей человеческими слабостями ради выгоды. Его выгоды. В этом она была намного честнее, ведь в случае Эванс не было никаких благих намерений, кроме истинных.

«Низко», – сказал бы Ашер. «Неэтично», – осудил бы Крис, и оба были бы правы. Прижав ладонь в черной перчатке к худой щеке, Адам стер большим пальцем невидимые слезы с ее лица. Они должны были бы быть, не закройся она с ног до головы в скорлупе бесчувственности, как он прятался под ледяной коркой из цинизма и безразличия.

– Не говорите, как все. Вы не такой, – Эванс посмотрела на него с таким пониманием, которого он не ожидал и не видел ни в ком: ни в отце, ни в Беатрис, ни в Лиаме, и даже в Шарлотте. Она не злилась и не осуждала, а видела, казалось, его настоящего: без маски, без лица, без личности. Только его – черствого, эгоистичного, беспощадного скота, лишенного элементарных жалости и сострадания. Это, казалось, ее совершенно не пугало, зато теперь уже пугало его.

Осторожно убрав его руку от своего лица, она бросила окурок под ноги и затушила его носком ботинка, выпустив из легких дым, в мгновение окутавший их. Провокация, которая больше с ним не сработает. Адам не отступит. Ни разу не отступал, и сейчас не исключение.

Эванс только горько усмехнулась, посмотрев в зеленые глаза. В радиоактивном море стоял полный штиль. Ни ряби на яркой и сочной торбернитовой глади, ни кругов на воде от упавших в него обломков базальтовых скал. Сир Безупречный опять опустил забрало шлема и скрылся за блеском сверкающих лат, пряча внутри свою ущербность. Того и гляди, ослепленные их сиянием не заметят, что скрывается за его притворными улыбками и лживыми приторными речами. Увы, другого лидера они не заслуживают. Этот город прогнил настолько, что даже лучшие из его представителей поражены вирусом циничной скотины с рождения, а снобизм впитали с молоком вскормивших их матерей. Возможно, Ларссон – меньшее из зол, и уж точно лучшее, из того, что они имеют, а порой и заслуживают. Осталось лишь вбить ему это в голову и, во что бы то ни стало, спустить Его Высочество, витавшее в кислотных облаках, на бренную землю. Сегодня ей это почти удалось, возможно, удаться и в будущем, где вместо радуги их ждет маслянистая пленка на лужах от пролившегося токсичного дождя.

– Доброй ночи, Символ Нордэма, – натянуто улыбнулась она, разворачиваясь к двери и засунув руки в карманы распахнутого пальто. – Сладких снов, – и, наверное, искренне пожелала ему на прощание, но ее удаляющийся голос звучал переливами маленьких металлических колокольчиков и прошелся изнутри Ларссона когтями, сдирая кожу, садня и обнажая душу.

О чем он вообще думал, когда решился на подобное. Он мог просто спросить, но нет же. Он Адам Ларссон – Тотальный Контроль над всеми. Спросить напрямую – ниже его достоинства, которое теперь валяется растоптанное ею непонятно где, но зато он докопался до истины, залез ей в трусы в буквальном, а не в переносном смысле.

Вопрос о его методах не первый раз ставился на повестку дня, и первым обратил на них внимание Крис в ночь, когда Адам превратил каждый телефон в городе в источник слухов о воскресшем Кельте. «Неэтично», – сопровождало его на протяжении последние несколько часов его жизни. «Эффективно», – жалкое оправдание, ведь эффективность никогда не ставилась этике в противовес.

И уже вернувшись в пентхаус посреди ночи и рассматривая по кадрам видео с опросом свидетелей более чем двухлетней давности, выторгованное у копов под честное слово о взаимном сотрудничестве, Адам постепенно понимал, какое же он херово ничтожество, копающееся в грязном белье и сующее свой нос туда, где ему ни хрена не место.

– Что-то ты припозднился, – поинтересовалась София, проскользнувшая в незапертый кабинет и давно уже ходившая возле него кругами, пока Адам потерянно пялился в экран ноутбука, так и не поговорив с матерью должным образом накануне. – Ты чем-то расстроен, милый? – сразу же заметила она удрученное состояние сына, вернувшегося едва ли не под утро.

«Чем-то расстроен», – как нельзя мягкая формулировка, но его мать всегда умела подобрать правильные слова, чтобы он, наконец, заговорил.

– Друг вернулся домой из долгой поездки, – не сводя глаз с изображения девушки на экране, на пальце которой красовалось обручальное кольцо, оповестил ее Адам.

– Это должно бы тебя обрадовать, но вижу, что это не так, – София оперлась о край стола и смерила расстроенного сына сочувственным взглядом.

– Сам момент его возвращения меня точно не обрадовал, – хмыкнул Ларссон, забыв убавить ехидство в голосе, за что тут же получил легкий шлепок по макушке, и отпил виски из стакана прямо на глазах у матери, чего никогда себе не позволял, чем выдал свое подавленное состояние с головой.

– Все переживания из-за смерти Томпсона? – София посмотрела на экран, а затем опять на Адама, но ничего не добавила, ожидая готовности сына продолжить разговор.

– М-да. Как же отец был прав, мэм, – с грустным смешком ответил он.

София только понимающе улыбнулась, стараясь не донимать сына расспросами. Если бы она каждый раз получала бы доллар за подобные слова, то и Адам, и сам Грегори точно бы остались на мели.

– Теперь я и смотрю, и вижу, и, кажется, я влез туда, где мне было не место, а теперь уже ничего не исправить, – вздохнул он, усомнившись в верности принятого много лет назад решения, – зря я настраивал Лиама против нее, – задумайся он над этим раньше, того и гляди, Томпсон был бы жив и здоров.

– Думаю, не стоит так об этом убиваться, – София расслабилась, услышав ответ. – Лиам бы и сам пришел бы к этому выводу, с тобой или без тебя, – и оба понимали, что это правда, но именно Адам подтолкнул брата, тогда пять лет назад, к мысли, что Эванс не из их круга, и ей не место рядом ни с кем из них.

– Я вложил в его голову идею, и теперь понимаю, что она оказалась верной, – Адам поставил стакан на стол и уронил голову на ладони, – слишком верной, – тихо добавил он, чувствуя, что все рядом с той мерзавкой было слишком.

– И это вроде бы хорошо, – запуталась София, поглаживая его по голове и нежно приговаривая, – но мне кажется, что ты об этом жалеешь?

– Я совершил ошибку, – с принятием в голосе ответил Адам, подняв опущенную на руки голову и посмотрев на мать.

– Ошибку? – София непонимающе посмотрела на него.

– Я смотрел, но не видел, – Адам не оставлял себе шанса на оправдания и уперся взглядом в крышку стола, допив перед этим виски.

– Ты слишком требователен к себе, дорогой, – успокоила его женщина. – И к окружающим тоже. Не стоит забывать, что ты в итоге всего лишь человек, – тепло улыбнулась она сыну.

– Где сейчас Ник? – казалось, Адама волновал только этот вопрос.

– Спит в своей комнате, – успокоила его София. – Она опять догадалась, когда ты… – от щекотливости ситуации София не знала, как продолжить. Для нее был давно не секрет, каким именно образом ее сыновья добивались расположения окружающих. Да, неэтично, но она их мать, и осуждать их точно не станет, по крайней мере, за это. И каким бы мастером подбирать слова не была София Ларссон, но фразу «залезть в трусы» не могла даже она облачить в приличные для озвучивания формы.

– Быстрее, чем ее брат не дал мне совершить непоправимое, – тяжело выдохнул Адам, и разобрать облегчение ли было в его голосе, или разочарование, не представлялось возможным даже для самого Адама.

– Адам… – София не знала, что сказать, как утешить, как помочь жить дальше, или как заново начать жить после гибели и Шарлотты, и Рид, что была не таким уж и плохим другом, хотя этот этап они уже проходили. Сейчас самый родной для нее человек загонял себя в еще больший тупик – лабиринт, откуда не было выхода, как из проклятых катакомб, в которых гулял северный ветер.

– С волками жить – по-волчьи выть? Это ты хочешь мне сказать, – с надрывом едва ли не прокричал Адам и стукнул ладонью по столу. – Жить обычной жизнью после… – продолжать не было смысла, жить дальше, как ни в чем не бывало, тоже.

Он не умел иначе, да и не хотел учиться. Проще мерить всех по себе и видеть во всех и каждом опасность и предателя. Чем слепо доверять, лучше полностью контролировать. Всё и всех, «от» и «до», ждать от каждого подчинения и карать за непослушание. Никаких исключений. Ни для Эванс, ни для Лиама, ни для Криса и даже для себя.

– Насколько все плохо? – София пододвинула стул и села рядом с сыном, положив руку ему на плечо и сжав его.

– Я не знаю, – Адам только обессилено покачал головой. – Уже нет, – уронив голову на руку от усталости, он даже не мог поднять ее, – больше нет.

– Всем нам порой приходится спускаться с небес на землю, Адам, и выбирать между тем, что правильно, и тем, что легко, – искренне утешала его мать – пока что единственный человек, чьи слова звучали искренне. – Не относись к себе слишком строго, ты всего лишь человек, – и, все, что она могла сейчас добавить, ставя своего первенца перед правдой лицом: – Люди не всесильны, – ужасная правда по мнению Адама, жестокая реальность по мнению Софии.

– А Адам Ларссон? – Адам с трудом поднял голову и посмотрел на мать с такой надеждой, что сердце женщины защемило от переполнявшей боли во взгляде.

– Он близок к этому, – надежда, единственное, что София могла ему сейчас дать, ведь ангелов, как известно, не существует, а если они и спускаются с небес, то в Нордэме они уже давно мертвы.

Ему предстоял еще долгий путь наверх, а он не мог подняться после сегодняшнего падения. Он лишь ненадолго выпустил вожжи, и теперь все, кого он контролировал, зажили собственной жизнью, а его неумелые попытки опять загнать их под колпак воспринимались в штыки. Брат вырос, его подружка очерствела, Томпсон потерял тормоза и двинул кони, а Оулли, казалось, было уже глубоко плевать на все. В итоге Адам остался один на сером поле и не знал, кому из своих он мог доверять. Все вроде бы слушали его, но делали все по-своему. Слишком сильно сегодня он ударился о землю, спустившись с небес без лестницы, без крыльев, без страховки. С одной стороны, он сделал все правильно, выбрал верный путь к намеченной цели, но от удара о реальность внутри все горело, как в жерле только что вулкана. Долго же еще ему предстояло падать, а он все никак не мог вспомнить, что такое летать.

1

小姐 (Xiǎojiě), китайский – Мисс

Гамбит. На сером поле

Подняться наверх