Читать книгу Оскомина - Леонид Бежин - Страница 33

Прежде чем деда увели, у нас в квартире был обыск, продолжавшийся всю ночь.

Конечно, никто из нас не спал. Наскоро прибрав постели, все полуодетыми сидели в креслах и при свете огромной желтой луны, висевшей за окнами и размытой, как марево, казались призраками или ожившими кошмарами из собственных снов.

Все молчали, и затянувшееся молчание угнетало, сдавливало горло, как удушье. Несмотря на духоту, тетушки зябли. Их лихорадило. Тетушка Зинаида и тетя Олимпия завернулись в одеяла, как в коконы. Они то закрывали, то вновь открывали, рывком распахивали окно – так, что дрожали стекла.

Им вдруг до безумия захотелось киселя, который мать сварила накануне вечером, но они не стали его тогда пить, потому что он был очень горячим. А сейчас – захотели, но не решались попросить и от жалости к себе… заплакали, таким нелепым показалось им это желание – дурацкого киселя во время обыска, и сами они – нелепыми, и этот обыск, и вся их неудавшаяся жизнь…

Они тихонько подозвали меня, погладили по голове и шепнули мне на ухо:

– Дружочек, принеси-ка нам… будь столь любезен…

– Пирожное? Бизе?

– Жорж Бизе – это композитор. А пирожное – это безе. Сколько тебе повторять. Вечно ты путаешь.

– Сейчас принесу. – Я метнулся за пирожным.

– Нет-нет, не пирожное, – остановили они меня. – От пирожного пить хочется. Принеси нам… ну, знаешь, там на кухне, в кастрюльке…

– Куриный буль? – Так я для краткости называл бульон, но тетушки не стали меня поправлять.

– В синей кастрюльке, синей с цветочками. Помнишь сказку, мы тебе читали: «Съешь моего киселька с молочком»? Вот киселька нам и принеси…

– А обыск?

– Что – обыск?

– Ничего. – Я не знал, что ответить и как соотнести проводимый у нас обыск с киселем.

– Что – обыск?! Что – обыск?! Если ты такой трус, попроси маму.

– Мама рассердится. Она не любит, когда ее не вовремя просят…

– Она рассердится, а мы тут сейчас умрем. Умрем от жажды… – Тетушка Зинаида обхватила себя ладонью за горло с выпирающим кадыком, показывая, как душит жажда.

– И от неудавшейся жизни… – добавила тетя Олимпия.

– И оттого, что ты трус.

– Я не трус, но мне жалко дедушку, потому что его били.

– Дедушку били? А мы не видели… Мы даже не предполагали. Кто посмел? Какой ужас!

– Его три раза ударили кулаком и выбили зуб.

– Три раза? Ты видел? Что ж ты не заступился? – Этим вопросом тетушки меня явно испытывали.

– Мне было страшно, – честно сознался я.

– Считать удары не страшно, а заступиться страшно? Все измор, истощение, стратегия обороны – вот вам и результат. Врагов же надо сокрушать, да только не тебе, милый. Ты еще должен подрасти.

– Киселя принести? – спросил я плаксиво, мысленно прикидывая, сколько же мне еще расти, прежде чем я смогу совершать настоящие подвиги.

– Не надо нам этого дурацкого киселя. И маму не проси. Лучше обними дедушку.

– К нему не пускают. Он под стражей.

– Где? В кабинете?

– Тогда тихонько приоткрой к нему дверь и пошепчи, как все мы его любим, – напутствовали меня тетушки на мой первый подвиг. – Ты маленький. Тебе разрешат. К тому же ты у нас храбрый. – Тетушки часто заморгали, умиляясь моей храбрости, которая недавно – по недоразумению (или их неразумию) – казалась им трусостью.