Читать книгу Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду - Леонид Фиалковский - Страница 27

Наступило время обеда. Направился в расположение кухни. Пробу снять надо, продукты посмотреть. Старшина получал из бригадного склада свежее мясо в эти последние дни. Выдавали на одни сутки из списочного расчета личного состава и прикрепленных, стоящих в роте на довольствии. Привозили мясо к вечеру для выдачи на следующий день. Больше чем на одни сутки не решались брать, ибо стояла днем довольно теплая погода, а хранить негде. Хотелось покушать свежего мяса, которое не видели почти около месяца. Сколько его там попадет на человека. Считай, на довольствии около ста семидесяти человек. На обед сто граммов на человека. Это восемнадцать килограммов. Половина костей. Утром посоветовал поварам отварить мясо с костями в котле и на мясном бульоне сварить суп, а в кашу положить мелко нарезанную мясную мякоть. Должны получиться вкусный суп и каша. Так они обещали сделать. Возле кухни на кирпичах стояли два противня. Под ними еще тлели угли.

– Так что там у вас жарится?

– Смотри, ежели желаешь.

– Почему вы со мной разговариваете на «ты», когда я с вами на «вы»?

– Вы еще очень молоды, и я могу быть на «ты»...

– В армии положено обращаться на «вы». Итак, что там жарится?

– Картошка и мясо.

– Для кого это?

– Для командира, его зампотеха, политрука, особиста, старшины роты, я попробую, Шихалев, и ты можешь покушать.

– Предупреждаю еще раз – обращаться положено на «вы». Чего-то очень расхрабрились за эти дни, пока меня не было здесь.

У него появилась какая-то наглость в поведении, но об этом я ему не стал говорить.

– Открывайте крышки, покажите, что там.

Он снял проволочным крючком крышки.

– Откуда свежий картофель?

– Старшина привез и сказал: только для командира и его заместителей.

На другом противне жарилось нарезанное мелкими кусками мясо – сама мякоть.

– Мяса тут будет килограмма три, что же осталось для всех других?

– То, что осталось, в кашу положил.

– Прошу вас, товарищ Харитонов, мясо из противня выложить в котел с кашей, и пусть все кушают из общего котла. Сейчас же переложите мясо. Выполняйте! Что касается картошки, выясню, если она выдана для всех, то добавите жареную картошку в суп. Суп не испортится от жареной свежей картошки. Итак, выполняйте мое приказание.

– Вам попадет от командира. Ох, как попадет. Предупреждаю!

Мне отступать уже некуда. Тем более что стали собираться красноармейцы и прислушиваться к нашей перепалке. Я знал, что меня ожидают большие неприятности от командира. Он меня и так не жаловал, а сейчас приобрету врага в его лице. Но после всех событий, пережитых на разъезде, после того, как насмотрелся на страдания и муки воинов там, в пекле войны, и здесь, в Зетах, среди гражданского населения, для меня, видно, стало безразлично, как он отреагирует на мой поступок, и я уже не мог поступить иначе. Какой-то голос мне шептал: «Найди удобный повод уйти от кухни, пусть останется так, как есть, не нарывайся на конфликт». А другой заставлял держаться принятого решения.

– Еще раз прошу выполнить мое приказание: немедленно выложите все мясо из противня в котел, если хотите работать поваром.

– Еще посмотрим, кто останется работать, – сказал Харитонов и добавил: – Я пойду, доложу командиру.

– За питание личного состава отвечаю я. Последний раз приказываю!

Видно, в голосе на высоких нотах прозвучала решимость и настойчивость, от которых отступления уже не будет, и это до него дошло. Он посмотрел на меня, развел руками, стал осматриваться по сторонам, остановил взгляд на втором поваре, который стоял растерянный навытяжку с отвислой дрожащей челюстью и за все время не вымолвил ни одного слова, будто что-то застряло в горле.

– Мне что, я солдат, мне что. – Вытер сухие руки о фартук, приложил правую руку к уху и произнес: – Есть выполнять приказ!

Подхватил противень и все его содержимое опрокинул в котел, а противень швырнул на траву.

– Выполнил ваше приказание. Сейчас довольны? Радуйтесь, но и наплачетесь.

Взгляд его выражал злобу. Впервые видел его таким.

– Прекратить, товарищ Харитонов!

– Что же это будет, что будет, ай, что будет?– стал причитать Шихалев.

Вокруг уже стояло немало красноармейцев, командиров – пришли за обедом. Стояли молча. Я никого не видел, не смотрел никому в глаза, но чувствовал затылком, спиной одобрение. Хотел ли прославиться перед личным составом? После прибытия с разъезда на меня уже смотрели другими глазами. Смотрели как на своего, равного, который наравне с другими переносит все тяготы войны и делает свое, нужное для всех остальных дело. Впервые почувствовал уважительное ко мне отношение людей, почувствовал, что люди мне верят и надеются, что в нужную минуту я помогу, окажу необходимую помощь. И я не мог не оправдать их веру в меня. Поэтому, возможно, я так и поступил. И я был рад своему поступку, как ратному подвигу.

Обед готов, многие собрались вокруг кухни. Не слышно обычных реплик, галдежа. Никто не торопил выдавать обед. Стояли и ждали.

– Дайте попробовать приготовленную пищу, – обратился я к Харитонову. – Соли достаточно, крупа, сушеный картофель разварились. Жир и томат-пасту не положили. Добавьте заправку.

– Шихалев! Заправь суп, – крикнул Харитонов помощнику, а сам пошел к котлу с кашей.

Второе блюдо показалось мне очень вкусным. Этими несколькими ложками решил ограничить свой обед. Посмотрел за работой Шихалева. Он положил в кастрюлю томат-пасту, налил растительного масла, видно по норме, что получили для обеда, добавил туда немного жидкого супа из котла, размешал и все вылил опять в котел, где варился суп. Должен был все это прокипятить, но я за это в данный момент не сделал замечания.

– Разрешаю выдачу пищи, – официально сказал я и ушел в кошару автовзвода, где был мой медицинский уголок.

Вынес носилки из кошары, положил под кустарник и улегся. Мои мысли прервал голос красноармейца:

– Товарищ доктор, вас вызывает командир. Еле нашел вас.

– Где он?

– В своей машине.

– Сейчас иду.

Что меня ждет? Если начнет орать, то и я отвечу дерзостью, скажу все, что думаю о нем, скажу, что нечестно отрывать крохи от красноармейцев и командиров, что все живут одной жизнью, одинаково подвергаются опасности и узаконенные нормы питания должны быть одинаковы для всех. Возле кухни заканчивался обед, мыли котелки, расходились. Поднялся по лесенке, вошел в летучку командира и доложил, что прибыл по его вызову.

– Прошу, комиссар, тебя и Калмыкова, оставить нас.

Они вышли из машины. Командир долго смотрел на меня, затем спросил, как ни странно, очень спокойно:

– Знаешь ли ты свои обязанности, что ты, как фельдшер, по уставу должен делать?

– Что вы имеете конкретно в виду?

– Чем ты должен заниматься в роте?

– Перечислить пункты устава?

– Почему ты лезешь не в свое дело?

– Что было не моим делом?

И здесь его прорвало:

– Какое твое собачье дело, что готовят командиру кушать? Твое дело питание красноармейцев. Там и проявляй себя. Запрещаю впредь совать нос в ложку командира. Это неприлично и низко! Славу себе решил заработать, подрывая мой авторитет. Отправлю в один из наших батальонов. Там и завоевывай себе славу под пулями, а не на кухне.

– Я уже был там, как видите, вернулся. От пули и осколка и здесь никто не застрахован.

Потом я взорвался:

– Постыдный разговор затеяли, товарищ командир. Как можно в такое время делать такие вещи?!

– Учить меня вздумал, мальчишка? Молчать!

– Нет уж! Такое нельзя допускать, и я вмешался, вот. Что я не по уставу сделал?

– Смотрю на тебя и думаю: притворяешься ты дурачком или ты такой есть на самом деле? Ладно, иди. Пришли ко мне старшину Николаева.

Я повернулся и вышел. Опять пошел к автотранспортной кошаре и улегся на носилки, животом вниз, обдумывая, правильно ли я поступил. А как было бы правильно? У кого спросить? С кем посоветоваться? Из раздумья вывел меня Манько. Он держал в руках два котелка и протянул их мне. В одном был суп, в другом – каша и сверху два сухаря.

– Покушай, а потом будешь думать.

Есть не хотелось, но не мог пренебречь его заботой. Я сел на носилки. Достал из-за голенища ложку, накрошил и намочил сухари в супе и стал есть. То, что принес еду, говорило больше слов.

– Вот где они скрылись! Поплакаться решили? Чего приуныли? Хорошим обедом ты сейчас нас накормил, доктор. Суп с сухариками с жареной картошкой и кашу с жареным мясом. Я все знаю, мне рассказали, как ты воевал на кухне. Молодец! – Сел на траву, подогнув под себя ноги по-восточному, воентехник Саркисян.

– Интересно, – продолжал он, – после войны останутся подлецы? – и сам себе ответил: – Может быть, даже больше, чем честных. Подлецы лучше выживают, чем честные. Ген, скажи, как ты думаешь, после войны останутся подлецы? – обратился он к подошедшему Гену.

– Трудную проблему решаете, то-то призадумались.

– Призадумаешься, когда свои же клюют почем зря, – заговорил молчавший до этого Манько. – Больше всего меня возмущает Титов. Вин, что ни на есть – комиссар, а пасется возле командира и дует в одну дуду. Не подскажет ему, что к чему.

– Он себе враг?

– А дело, ради которого он есть?

– Против командира комиссар не пойдет – себе дороже. По работе к командиру не придерешься – старается, но хапуга.

– Дело комиссара его образумить. На то он и комиссар.

– Но так оставлять тоже нельзя.

– Что ж предлагаешь сделать?

– Командир – хозяин. Против него не попрешь.

– А я не хозяин, ты и все остальные рабы или бараны? – вскипел Саркисян. – Скажи ты, Манько! Скажи мне прямо. Должны они кормиться отдельно от нас? Скажи Гену и всем нам. Скажи!

– Я ж о том же и толкую. Саша вертит хвостом, а сам так же думает. Командир–хозяин. Ты партиец и Саркисян партиец. Командир и комиссар–партийцы. Вот вам и сказать ему.

– Пристыдить командира! – взорвался Ген. – Он не изменит своей натуре.

– Если бы еще был один, а то вокруг кормится такая орава: комиссар, Калмыков, старшина, кладовщик, повара и разные другие, – промолвил я.

– Думаю, с комиссаром говорить надо, – сказал Саркисян. – Доктор дал нам хороший урок и командиру также. Надо им воспользоваться. Я буду говорить с комиссаром. Нельзя упускать момент. Самих себя будет стыдно.

– Бог тебе в помощь.

– Без бога обойдемся. Чего ушли от ответа на мой вопрос? Отвечай, Саша.

– Ты о чем?

– Будут ли подлецы после войны?

– Не должны быть. Кто выживет, будет внимательным и предупредительным к другим, уважать будут друг друга, всем делиться. Ведь так мало останется людей, которые переживут это страшное время. Не должно быть подлецов.

– Нет. Будут и подлецы. Если хапают себе сейчас, то после войны, где бы они ни работали, будут так же хапать себе, заботиться о себе за счет других. Такая порода не умирает, а быстро плодится, если ее не иссечь с корнем.

– Вырубить с корнем не удастся. Всю жизнь так было. Возле чего пасешься – того и наберешься, – заговорил Манько пословицами, – кладовщик ли, повар ли, начальничек ли – себя не обидит. Что руками перебирает – к рукам и прилипает.

– Разводишь кулацкую философию, все должно измениться после войны.

– Это после войны. А сейчас чем поможем доктору? Что сказал тебе командир?

– Сказал, что вытурит из роты. Думаю, что будет добиваться этого.

– Да не такой уж он плохой человек. Сгоряча, может, и сказал. Строгий, требовательный. Без этого нельзя. Да, кстати, и тебя, доктор, он представил к правительственной награде после разъезда. Команда была из штаба бригады, и они с комиссаром и Калмыковым быстро сварганили списки, – сказал Ген.

– Кого они еще представили, Саша? – спросил Манько.

– На участвовавших в сражении в районе разъезда составлял список Воропаев. Он включил и доктора, Короля, Цветкова, Нагибу, Круглякова и еще несколько человек из ремонтников. А кого из роты включили, не знаю. Все это тайно делалось. Наградные листы писал Мезенцев, но он не говорит. Ему приказали не распространяться. Делалось это тайно.

– Бог с ними, живы – это и есть самый лучший орден. Пошли в мастерские.

– Да, засиделись мы, пошли.

Мы все пошли к личному составу в мастерские. Саша Ген подошел ко мне, придержал меня, пока все отошли, и сказал:

– Зря зарываешься. Ты командиру становишься помехой.

– В чем я зарываюсь?

– Как бы тебе сказать, не противоречь ему. Себе только вредишь.

Я промолчал. Как себя вести?

– Видишь ли, – продолжал Ген, – он все же представил тебя к награде, хотя мог и не внести в списки. А после этого случая он тебя выживет из роты, не простит он тебе. Я понимаю тебя, но стоит ли портить себе жизнь? Постарается он от тебя избавиться. А мы привыкли к тебе.

– Нет, Саша, извиняться я не смогу. Не смогу! Да ничего я такого плохого и не сделал. Это моя работа.

– Не будь наивным. Не противоречь ему. Хрен с ним.

Мы подошли к кошаре и разговор прекратили. Там уже привыкли к тому, что перед обедом или ужином, а часто и после и к концу работы, если предполагался конец, я делал перевязки. И на этот раз развернул свой «ПФ», и ко мне стали подходить воины для перевязок. Меня будто случайно нашел здесь старшина Николаев. Видно, он меня искал.

– Доктор, поговорить надо. Пройдемтесь немного.

Я закончил перевязку, закрыл комплект, и мы вышли из мастерской.

– Случилось что, старшина? – спросил я.

– У меня все нормально, вот у вас не все правильно. Извините, что смею указывать, но выслушайте.

– Поучать решили?

– Выслушайте меня, пожалуйста. 3ачем на рожон лезете с командиром? Зачем себе жизнь усложняете? Командир – хозяин положения, и не вы ему, а он вам может испортить все.

– Что вы имеете в виду, старшина? – прикинулся я незнайкой.

– Зачем мясо и картофель выкинули в общий котел? Это я распорядился, чтобы ему готовили отдельно. Продукты для этого выдаю сверх нормы, не за счет солдат и командиров.

– У вас свои продукты есть? Запасы, излишки? Откуда?

– Это уже мое дело. От солдатской нормы отрывать не стану.

– Кроме командира, Харитонов готовил еще на восемь человек. Какое они имеют право на улучшенное питание? Стыдно перед остальными.

– Это уже Харитонов перегнул. Я буду выделять впредь дополнительно продукты только на командира, комиссара и Калмыкова. Они живут вместе и вместе кушают. Сам прослежу, чтоб других не кормили.

Я промолчал. Действительно, если командир не возражает, а может быть, и приказывает отдельно ему готовить, то правильно ли мне вмешиваться? Что я могу изменить, кроме как себе навредить. Но с другой стороны, где-то пятую часть мяса от общего котла отдавать командиру и его нахлебникам – это надо совесть иметь. А если будет давать дополнительные продукты сверх нормы, то пусть готовят. А как людям объяснить? Они-то все видят. Не станешь же объяснять, что готовят из дополнительных продуктов. А откуда будет брать старшина дополнительные продукты? Все равно воровать будет из красноармейского пайка.

– Смотрю, уж очень наивны вы, доктор, никакого житейского опыта у вас нет, – прервал мои мысли старшина, – война идет, стоит ли о таких пустяках задумываться. Да и спишет все война, доктор.

– Человек живет среди людей, старшина, и в любой обстановке все должно быть по-человечески. Тем более в войну, тут и так много по-звериному. Так я понимаю жизнь, хотя вы правы в том, что у меня действительно нет никакого житейского опыта.

– Жизнь научит, еще как научит! – заключил старшина. – Мне пора. – Отдал честь моей наивности, повернулся и ушел.