Читать книгу Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду - Леонид Фиалковский - Страница 29

Прошлую ночь отдыхал у калмыков в домике, где мне определили место для медицинского пункта. Хозяйка встретила меня довольно приветливо. Угощала молочными продуктами, но я отказался – боялся, что утроба не выдержит непривычную пищу. Попил чай с лепешками. Постелила мне на кушетке в комнате, отведенной для приема больных. Чистые простыни, подушка, одеяло. Я разделся до белья и провалился куда-то в бездну...

Утром проснулся поздновато. Когда пришел в расположение роты – завтрак уже раздавали. Выдачу разрешил старшина роты Николаев. Часть людей уже получила завтрак. Вокруг кухни стоял шум, слышалась ругань, люди отплевывались. Оказалось, что пшенная каша была с песком, с большим количеством песка. Я попробовал кашу и выплюнул. Сплюнул несколько раз, а хруст песка еще оставался на зубах. Пришлось сполоснуть рот водой. Такую кашу, конечно, нельзя было есть, и я запретил выдавать ее личному составу. Как сейчас быть? Людей надо кормить. Жалко было тушенку, которой заправили кашу, зря ее перевели, но черт с ней. Люди ждали завтрака. Как быть? Спросил у Шихалева:

– Как попал песок в кашу?

Он пожимал плечами, моргал глазами и ничего не говорил.

– Почему песок в каше? Где воду брал?

Ответа не последовало.

Я доложил о случившемся командиру. Он во всем обвинил меня. Мол, я должен присутствовать при заборе воды и закладке в котел продуктов.

– Мой приказ контролировать и отвечать за питание людей ты не выполнил. Под суд отдать?– повысил голос командир.

– Не я готовил кашу. Не моя обязанность сутками сидеть на кухне. Поваров нужно менять, раз они такие безответственные и бессовестные.

– Тебя гнать надо. А пока прикажу взыскать с тебя стоимость завтрака. Пришли мне старшину роты и повара, который готовил. Иди!

Я вышел.

Командир роты распорядился выдать завтрак сухим пайком: рыбные консервы, сухари. Позже я узнал, что у проверенного колодца была очередь, и Шихалев не стал ждать, поехал к другому колодцу, мелкому, и залил в котлы воду с песком. Ночью не заметил.

Узнал, что из роты должна идти машина в штаб бригады. Я решился в последнюю минуту обратиться к командиру за разрешением на поездку в медсанвзвод за перевязочным материалом, и он разрешил без слов, просто махнул рукой. Только успел вскочить в кузов, и машина нас умчала в степь.

Через несколько часов прибыли в совхоз им. Юркина. Меня подбросили до медсанвзвода и обещали заехать перед убытием. Пошел искать начальника аптеки Шепшелева, а встретил доктора Ложкину. Поздоровался, пытался пошутить, но она, всегда внимательная ко мне, на этот раз отнеслась совершенно безразлично, будто совсем к незнакомому человеку. Была чем-то озабочена, или беда стряслась какая. Для меня это стало неожиданностью.

– Где мне Шепшелева найти?

– Сторож я ему, что ли, – раздраженно ответила она.

Неприятно резануло ее отношение, и я пошел разыскивать начальника аптеки. Нашел.

– Привет, коллега! – Поздоровался за руку. – Приехал получить перевязочный материал, кое-что из медикаментов, спирт. Как это быстро организовать?

– Пиши заявку.

Я сел писать заявку и поделился с ним:

– Что-то резковата сегодня доктор Ложкина. Случилось что у нее?

– Она замуж вышла. Взвешивает, хорошо это или плохо.

– Как замуж вышла?

– По-фронтовому. За Садовского. Командир бригады не чета нашему брату. Сейчас она смотреть в нашу сторону не будет. Чего уставился? У тебя какие-то расчеты были? Опоздал. Да и с Майей у тебя пустой номер. Ей предстоит лететь выше.

– Постой. Что мелешь-то? Расчеты и прочее. А Майя при чем? Давай по порядку. Какое там замужество, когда кругом такое творится?

– Да, без свадьбы. В гости тебя не позовут. Можешь не рассчитывать. Я же сказал, по-фронтовому. Переспала и женой стала, или, как сейчас говорят, походно-полевая жена – «пэпэже» (ППЖ).

– В такой обстановке и замужество, – проговорил я, – выдумываешь все. Чем-то насолила тебе?

– Ничего не выдумываю. Позавчера позвал ее Садовский к себе в машину. Позвонил Гасану, что заболел, и просил ее, только ее прислать. Просидела там вечер. Вчера тоже позвонил, чтобы прислали ее, а пришла утром. Так что бобик сдох, – заключил он.

Мне стало грустно. Что-то потерялось. Не для меня, а для всех. Приобрел один, старший по положению, а потеряли все. Каждый при возможности заговаривал с ней, ронял шутку и был рад ответному доброжелательному слову, улыбке. В этой обстановке услышать доброе слово, а тем более увидеть улыбку, адресованную тебе, – это уже доставляло радость. А сейчас ее отобрали от всех.

– Да, что ты имел в виду, говоря, что с Майей у меня пустой номер? Разве похоже, что я чего-то добиваюсь?

– От меня нечего скрывать. Все заметно. Не прикидывайся простачком. К Ложкиной у тебя дел не было, а к Майе ты неравнодушен. Это я успел заметить, и всем видно. А сейчас на что рассчитываешь? Лакомый кусочек, но тебе не достать его.

– Не нравится мне твой тон, циник ты. Можешь сказать, что с Майей случилось? Да, ее судьба мне не безразлична. Она меня интересует. Я ей только добра желаю и ни на что не рассчитываю. Она врач и старше меня. Я ей ни к чему. Но ее неприятности огорчили бы и меня. Что же с ней случилось?

– Пока ничего. К ней подбирается Максимов. Цепко берет дело в руки. Вчера вызывал ее к себе, но она быстро вернулась, плакала. Что-то говорила Гасану, и он утешал ее. Последние дни Максимов захаживал к нам несколько раз. И решил бить наверняка, но пока, видно, ничего у него не вышло.

– Как же так? Очень уж старый он. Как ему не стыдно?

– О каком стыде ты говоришь? Сколько там жизни осталось? Хоть испытать какую-нибудь радость. Им можно, у них власть, отдельные машины – условия позволяют. Это нам с тобой ничего не достанется. А они не добром, то силой возьмут. Против воли Максимова Майя не устоит. Слопает ее. Куда ей деваться?

– Довольно! Скоро за мной приедут. Выдай мне это.

– Иди и подпиши у Гасана.

Во время получения встретил доктора Майю. Поздоровались. Она проходила мимо и ушла куда-то. Сложил полученное медицинское имущество у крыльца домика и присел в ожидании машины. В медсанвзводе было сравнительно спокойно. Приходили на перевязки красноармейцы и командиры, с травмами и с легкими ранениями, которых можно было оставить в части, приходили на амбулаторный прием больные.

– Чего задумались, приуныли?

Передо мной стояла Майя. Я вскочил, стал перед ней.

– Что вам грустить? Жив, здоров. И слава богу. Что у вас хорошего?

– Мне плохо, потому что вам плохо.

– Что вы знаете?

Я смотрел на нее. Короткий волос из-под пилотки даже шел к ней. Чистенький белый глухой халат с завязками сзади, юбка хлопчатобумажная. Хромовые сапоги на высоком каблуке, голые ноги. Гимнастерки не было – под халатом обозначался лифчик. Грустные черные глаза открыто смотрели на меня.

– Чего так рассматриваете меня? Что-нибудь опять не так? Впрочем, все мужики глазами доедают меня, когда встретишься взглядом, – задумалась, – если бы только глазами... Идемте пройдемся. Вы не спешите? Машину ждете? Чего вы молчите? Одна я и говорю. Скажите что-нибудь. Ну!

Она пошла по дорожке к саду, у первых деревьев которого виднелся столик с двумя скамейками.

– Так и будем молчать?

Она хотела выговориться, как я почувствовал.

– Как и все, как видите, поедаю вас глазами. И не могу отвести взгляд. Смотреть приятно. Мне очень хотелось вас увидеть и ради этого придумал получение медикаментов. Я даже не знал, что хочу. Захотелось увидеть вас – мою старшую сестру. Пожалуй, это настоящая правда. И если у сестры все хорошо, то и я рад, мне хорошо, а если у нее горе, то и мне плохо. Вижу, что вам сейчас очень плохо.

– Мне очень плохо, вы верно угадали. Но мне никто не поможет, – она присела на скамейку и указала мне напротив, – присядьте. То, что я пережила за последнюю неделю, считала самым страшным за всю свою жизнь, но оказывается, что есть нечто и похуже. Извините, что разнюнилась, зачем вам мои заботы?

– Я слушаю.

– Нет, нет, нет. Хватит. Я и так слишком много сказала, – она встала, поднялся и я. – Нам пора. Меня ждут больные, и за вами должны подъехать. Извините еще раз. Неудобно, что мы уединились. Еще один повод для разговоров. Пошли.

– Садитесь, Майя, и выслушайте меня. Садитесь. Больше такого шанса не будет. Вас добивается Максимов и добьется. У вас другого выхода не будет...

– Откуда знаете!? Шепшелев наговорил? Сплетник! Хотя он сказал правду, – и расплакалась по-детски: руки на столе с сжатыми кулачками, голова на руках и содрогается в рыданиях всем телом. Пилотка упала с головы, короткие волосы, тонкая, почему-то длинная худая шея, лопатки и сдавленные рыдания. Какой сникшей, беспомощной была она в эти минуты. Видно, накопившиеся переживания, тревога, все пережитое и неотвратимость ожидаемого нашли выход в этих рыданиях. Я дотронулся рукой ее плеча, погладил, потрепал нежно волосы и произнес:

– Поплачьте, поплачьте – легче станет. Надо выплакаться.

Рыдания стали более звучные, со стенаниями, тело еще больше стало содрогаться. Наконец стала успокаиваться, полезла в карман халата, вытащила кусок марли, стала вытирать слезы, сморкаться, всхлипывая проговорила:

– Извините, надо же так раскиснуть, извините, как я расклеилась... ну и размазня. Тысячу раз простите.

– Вы меня не дослушали. Выслушайте! Максимов уже старый человек. У него есть семья, дети, возможно и внуки.

– Не оскорбляйте меня, – и опять расплакалась, – вы хоть не оскорбляйте!

– Прошу выслушать меня. Ваша связь с ним будет бесстыдством и позором, и я предлагаю выход, если не хотите стать его «пэпэже». Уверен, что пока не стали.

Она уставилась на меня:

– Застрелюсь, убью себя, но не стану потаскухой.

– Зачем себя убивать? Слушайте. Объявим себя мужем и женой. И тогда он не будет добиваться вас. Можем оформить наш брак – фиктивный брак, и я обещаю, что не буду претендовать на вас как на жену. Может быть, нам придется бывать чаще вместе на виду у всех, уединяться для людей, но, повторяю, я ни на какой интимной близости не буду настаивать. Если останемся живы, разведемся, и каждый найдет себе кого захочет. Кстати, я обручен, вернее, дал слово девушке, что если останусь жив, то после войны женюсь на ней, и она обещала меня ждать. Так что вы меня не опасайтесь. Я сказал все.

Она смотрела на меня заплаканными глазами, сидя на скамейке. Я стоял напротив и также смотрел на нее. Ждал решения, но она молчала и все смотрела на меня немигающими глазами. Из оцепенения нас вывел зов старшины Николаева:

– Доктор, ехать пора, все ждут, поехали! Целуйтесь и поехали. Ну и тихоня...

Он шел к нам, остановился, увидев заплаканное лицо доктора Майи.

– Извините, не хотел мешать, не знал, – стушевался он и попятился назад.

– Ну как?– спросил я Майю.

– Спасибо. Я подумаю, это так неожиданно. Спасибо, дорогой мой брат. Я подумаю, подумаю. Уже не так страшно мне. Спасибо.

Она подошла ко мне, положила руки свои на плечи мои, поднялась на носки, притянула меня и поцеловала в щеку:

– Езжайте к себе. Спасибо, спасибо. Я все обдумаю.

Смутила меня и лишила голоса своим прикосновением и поцелуем эта маленькая, хрупкая и ставшая мне еще дороже женщина. Я стоял в оцепенении. Ничего вымолвить не смог – слова не приходили. Повернулся и пошел по дорожке из сада, обогнал старшину. Он продолжал стоять как вкопанный, поворачивая голову то к Майе, то в мою сторону, разводя руками, втянув голову в плечи.

– Что тут происходит?

– Поехали, поехали, старшина! – торопил уже я его.

Взял узелок с медикаментами, марлевый мешок с перевязочным материалом дал старшине и пошел к машине.

– Тут что-то очень важное произошло, очень важное, а что, я не усек. Раскройте мои глаза на событие местного значения, доктор, – шел следом за мной и причитал старшина.

– Старшина, вы ничего не видели и ничего не слышали. Значит, никаких вопросов и разговоров, – прервал я его.

Залезли в кузов машины и отправились в свое расположение.