Читать книгу Фантазии. 18+ - Леонид Герзон - Страница 8

На школьной скамье я недоумевал. Как можно было оставить героя своего в столь неопределенном положении, да еще и в злую минуту? Мне было искренне жаль Онегина, да и Татьяну тоже, честно говоря, и даже ее мужа-генерала, которые совершенно не использовали свой потенциал. «Ну что же с ними было дальше?» – всё думал и думал я. Ну, понятно, генерал был великосветским человеком, и он этого так не оставил. Он принялся ругать Онегина за то, что тот, по его мнению, бесчестно пристает к его жене, притом в его же собственном доме, да еще и в отсутствие хозяина – ведь начал же Евгений свои, как генералу казалось, домогательства еще до того, как он вышел к ним, к тому ж, как сказано в произведении, Татьяна была не убрана. В общем, слово за слово – очевидно, дошло до дуэли. Конечно, не мгновенно. Онегин хлопнул дверью, но на следующий день, на приеме, генерал, который, естественно, не мог этого так оставить, подошел к нему и похлопал пальцами снятой перчатки по кончику носа пушкинского героя. Ясно: дуэль, и понятно, что Онегин убил его, этого старенького генерала, как и Ленского. Ну, он потом чувствовал кое-какие угрызения совести, меньшие, впрочем, чем после дуэли с Ленским, оттого что Ленский все-таки друг и юноша, а этот – старый и недруг. Татьяна же, как жена, верная бывшему своему супругу-генералу, понятно, какое-то время поносила траур, но затем сняла и бросилась в объятья Онегина. Она так его любила! И, конечно же, он ее. Казалось бы, счастливый конец?

Вначале я был удовлетворен этим концом, но потом стал размышлять: действительно ли герои реализовали свой потенциал до конца? Ну, генерал, положим, реализовал. Но как же Онегин с Татьяной? Неужели они так и останутся жить с этим «счастливым концом»? Шекспир бы не согласился. Мы помним, как Онегин – еще давно, когда только получил Татьянино любовное письмо к себе, – охлаждая ей пыл, сказал девушке, что он-де ее тоже, конечно, полюбил, но намекнул, что женитьба все испортит, сказав: «Женившись, разлюблю тотчас; начнете плакать: ваши слезы не тронут сердца моего и будут лишь бесить его!» Так и случилось, как это предвидел Онегин. Всё-таки он был очень прозорлив (конечно же, не он, а Пушкин). Через несколько дней после счастливой женитьбы Татьяна ему надоела. Она стала раздражать как раз тем, что раньше притягивало. Конечно же, тем, что «дика, печальна, молчалива» и «как лань лесная боязлива», но не только сим, а еще начитанностию, интеллигентностию и какою-то врожденною мягкостию. Добротою, что ли. Онегин стал сердиться, позволял себе повышать голос. Возникали ссоры. Татьяна плакала, но мужественно терпела. Она ведь была заблаговременно предупреждена, а главное, собиралась быть Онегину век верна, так же как в свое время генералу. Да и могло ли быть иначе в ту утонченную эпоху? Онегин же, чувствуя, что с трудом владеет собою, решил от греха подальше поехать в Петербург (а они после венчания поселились в том самом доме, где когда-то богатый дядя Онегина от скуки давил на подоконнике мух).

И вот Евгений снова в Петербурге, он немного отошел, стал ходить на балы и, казалось бы, почти что зажил прежнею жизнью. Но Татьяне хотелось узнать, чем же занимается в столице ее муж, но в то же время она не хотела там показываться, дабы своим появлением его не смутить. А послать слуг или даже верную кузину, коя бы все разведала и разузнала, не получалось. Слуг бы на бал не пустили, и они бы понасобирали пустых сплетен от других слуг – вздорных и дурных, и Татьяне от всего этого было бы не легче. А верной кузины у нее не было, потому что, как мы помним, еще сам Пушкин нам сказал, что Татьяна была нелюдимка и, кроме няни, ни с кем не общалась, а няня давно умерла.

Тут приходит Татьяне в голову блестящая идея – недаром же она столько книг в свое время прочла. Татьяна поехала в Петербург инкогнито, переоделась там в мужчину, а точнее, в юношу – потому как верно рассудила, что навряд ли смогла бы изобразить женским лицом своим лицо мужчины зрелого и, пожалуй, усатого, – и стала искать встречи с мужем. Тотчас же она его и нашла на балу у Г. и с негодованием увидела, как муж ее увивается за молодыми дебютантками. Тут глаза Татьяны наконец открылись и она поняла смысл увещеваний Евгения, который после ее памятного письма пытался в мягкой форме намекнуть девушке, что не может удовлетвориться лишь одною женщиною и что ему нужны многие. И вот мы видим перед глазами эту картину: блестящий бал, пенящееся шампанское, юные прелестные дамы и увивающийся за ними Онегин – а он сильно соскучился по этим балам, потому что всё это дело с генералом, дуэлью и похоронами, овдовением Татьяны и ее ношением траура по мужу, опять же затем приготовления к новой свадьбе, и прочая, и прочая. Татьяна – хоть и должна была знать (или хотя бы предполагать) это всё заранее, ведь Онегин ее честно предупреждал! – не поняла тогда его слов и, получается, вовсе и не знала, и не предполагала, и всё это явилось для нее полным сюрпризом. Переодетая юношей, она гневно взирала на это всё, кусала губы, с трудом удерживая готовые переполнить край слезы и гнев. Страсти кипели и рвали, можно сказать, на части ее оказавшуюся в такой непростой ситуации душу. Сама не осознавая, что делает, Татьяна быстро попросила кого-то, чтобы представили «этому блестящему господину», как назвала она мужа своего, Онегина, и с первых слов принялась сыпать эпиграммами и колкостями. Откуда они в ней только нашлись? Онегин вначале не осознал, занятый дамами, но потом вскипел, стянул с руки перчатку и хотел было постукать дерзкого наглеца пальцами перчатки по кончику носа, но Татьяна опередила и влепила мужу оплеуху. Дуэль была неминуема. Схватились было стреляться в тот же вечер, но опытный офицер-поручик, известный дуэлянт, убедил отложить до утра: дескать, темно в лесу, свечки света не дадут, только заряды зря растратите и друг по дружке наверно промахнетесь – зря только живы останетесь. Онегин был зол и холоден, Татьяна же горела и страстно желала драться.

На рассвете сошлись в лесу. Онегин не подозревал, какую злую шутку сыграла с ними судьба и что он сошелся не с юным глупцом, а с собственною женою. Стрелялись на пятнадцати шагах – надо ли говорить, что Онегин, понаторевший в двух предыдущих дуэлях, уложил Татьяну с первого выстрела? Он-то понятия не имел, кого убил. Злоба на дерзкого юношу вмиг прошла. «Ну, что ж? Убит», – услыхал он и вздрогнул, потому как эти слова напомнили ему их последнюю встречу с Ленским. «Неужели я только для того и создан на земле, чтобы убивать людей?» – с горечью подумал Евгений. Вскочив на коня, он вернулся в Петербург и вечером не пошел на прием у князя Ф., и в следующее же утро уехал на почтовых в деревню.

Что же было далее? В имении Онегин, естественно, узнал, что «барыня в бричке укатили тому три дни, куды – неведомо». Впрочем, он и не желал сейчас о ней ведать. Мрачная тоска свела ум его. Неделю не выходил Евгений из кабинета. Наконец вышел. Дворовые испугались. На барине лица нет. Приказал подать бричку и поехал назад в Петербург. Искать ее стал. Да нигде найти не может. Татьяна из деревни уехала с одной девкой дворовой, рябой и немой от рожденья. Сколько ни выспрашивал у нее Евгений: «Где ж вы с барыней жили?» – мычит, да и только. Повез ее в бричке по Петербургу, на домы показывает. Здесь? Нет. Там? Нет. Может, вон в том особняке с колоннами? Тоже нет. Мычит да головой мотает. Что с нее взять? Но тут страшная догадка мелькнула у Евгения в мозгу. Словно видение ему было. Еще до конца не веря, повернул коней – юношу того искать, которого убил. Поехал и к Г., и к Ф., да только никто ничего про того юношу не знает.

«Душа моя, – обнял его К., – очень даже разделяю твое беспокойствие, но поверь, милый друг, сам его первый раз на своем же балу увидал. Как он сюда попал? – думаю. Ума не приложить!» Евгений – к слугам К. Те знать не знают. Поехал искать двух поручиков, что им секундантами были, – обоих, как назло, убило на дуэли. Да как же так?! А вот так. Кухарка поделилась, слезу пустила. «Барин добрый был, царствие их благородию небесное, да очень уж любили, прости господи, во всем первыми быть. Приехал к нему другой барин, его друг, царствие и ему небесное, выпили, закусили, а тут муха по стене ползет. Спорим, говорит мой барин, я ее в стену вгоню с десяти шагов? А тот, другой, ему не верит. Нет, говорит, не вгонишь. А я тебе говорю, что вгоню! А я тебе говорю, не вгонишь! Тот вытащил пистолет, как в муху прицелится, а этот ему: куды ж ты целишься, тут и трех шагов нет. А барин мой: ты что ж мне, говорит, на слово, что ль, не веришь, когда я тебе сказал, что на десяти вгоню, что ж я, виноват, бусурман ты эдакой, что вся моя квартира, кою я нанимаю, о пяти шагах только? А этот: ничего, мол, не знаю, хвалился на десяти – так на десяти и вгоняй, а иначе, говорит, буду тебя бесчестным человеком считать. Ну, мой барин взвился, что твой жеребец. Так ты, говорит, меня за бесчестного человека почитаешь – так их благородие, царствие им небесное, и сказали: за бесчестного, говорит, почитаешь, так я тебе, говорит, на десяти, а хошь, на пяти шагах удовлетворение сделаю. Тот сразу вскочил, и этот вскочил, раскричались: честь да честь! Ну, ясно дело, дуэля, а мне опосля денщик ихний, Васька, сказал: господа офицеры, мол, прицелили пистолетики да и пальнули разом, цыкуданты глядь – а они оба мертвые. Так и убили друг друга, родимые. А такие видны из себя были господа, царствие им небесное! А тот, второй барин – друг моего – даже мне, старухе глупой, раз подмигнули да спряник на Страстной день и подарили. Назад три лета. Мож, четыре, не упомню. Ешь, говорит, Козлинишна! Козлинишной меня величал – а отец-то мой не Козёл, а Козьма, Кузьминишна я, стало быть, вот шалун! Ешь, говорит, старая, добрый я сегодня. Ну, я тот спряник в мешочек зашила, племяшке снесла, у самой-то во рте ни одного зуба – во, гляди!» Онегин рассеянно слушал болтовню старой бабы. «А где ж они теперь, милая?» – спросил он, когда та окончила разговор и закрыла беззубый рот. Старуха посмотрела на него и пустила еще одну слезу. «Господь с тобой, барин, говорю ж те, помёрли все, царствие небесное, ох как помёрли!» – «Да кто-нибудь хоть остался?!» – в сердцах крикнул он. – «Да я только!»

Так ничего от глупой бабы и не добился. Мрачный сидел он в петербургской своей квартире, отославши слуг. После всего, что случилось, он уж не мог возвратиться в имение. Оставаться здесь также не хотелось. По Петербургу ползли зловещие слухи про барина, убившего на дуэли собственную жену. Отчего-то к слову «барин» неотстанно прилепились «ревнивец» и «Отелло», что бесило Онегина. Чем угодно, а уж ревнивцем и тем более Отелло он не был. «Самая судьба велит мне ехать на Кавказ, – рассудил Евгений. – Кровь врагов отечества смоет кровь тех, кого я любил. С рук моих».

Реализовал ли оставшийся герой, Онегин, потенциал свой? И снова вынужден я отвечать отрицательно. Напротив, он его не только не реализовал, но и не растратил, и даже на протяжении всего времени только умножал. И вот только теперь, скача на Кавказ, потенциал этот начинает, наконец, действовать. Но с сего момента я чувствую себя не вправе решать судьбу великого пушкинского героя и вверяю ее перу его великого продолжателя, Михаила Юрьевича Лермонтова. Имя же, вытекшее из великой северной реки нашей Онеги, с гордостию понесет подруга ее и могучая соседка, Печора, где и окончит оно бренные дни свои, передав бремя вечной славе.