Читать книгу Леший - Леонид Кириллович Иванов - Страница 18

Слава богу, всё обошлось! И народ не узнал, и не затяжелела. А ведь могло бы быть и худо дело.

Вёдро выдалось на удивление! Лонись вон весь сенокос непогодило, ни одного стога поставить не могли, всё в зародах сушили, а нынче уж месяц как жарило. Работы ещё дня на два осталось, а многие уж и совсем с покоса домой убрались. И Дарье со Степаном последний стог сметать оставалось, да Иван Степанович отрядил мужика в район на моторке, а стог сметать, мол, и Валерий Иванович поможет. Мужик он сильный. Свой сенокос закончил, а на складе ещё заведовать нечем.

Поможет-то поможет, только у них на последний стог аж пудов пятьдесят набралось. Неловко чужого человека утруждать. Не думала Дарья, что столько накопнит, площадь-то вроде невелика, да только трава на пойменных лугах этим летом уродилась хорошая. По уму-то лучше бы два стога сделать, да только Степан одну жердь из леса притащил и одно подстожье изладил. Ну, да ладно, ветра нет – можно и в один скидать.

Покос за рекой всегда дружно проходил. Из года в год переправлялись туда чуть не все работоспособные. На этой стороне оставались доярки да телятницы, ну и старые совсем, от которых на лугу проку никакого. Да те дома были, кому скотину не на кого оставить. Зато эти хлеб и рыбники пекли, чтобы косарей обеспечивать.

А на покос – как на праздник отправлялись. Хоть и весело там было, но работали от зари до зари. И то – колхозное стадо сеном обеспечить и своим коровам накосить на зиму. Нормы-то немалые: тридцать процентов себе, остальное – общественное. Это колхозникам тридцать, а если кто посторонний, так и всего десять. Но кто на Кьянде посторонний?

Ставили зимой на собрании на голосование. Председатель Иван Михайлович. Он же власть! Ему не то что за тридцать процентов, ему льготу давали – пополам. Продавец Зинаида. У кого же рука поднимется назвать Зинаиду посторонней? Это для кого она торгует? И кто против проголосует, когда она чуть не каждому под роспись в школьной линованной тетрадке товар отпускает с последующей оплатой? Так что «против» – нет, «за» – единогласно.

Александра Михайловна – учительница. Хоть и восемь ребятишек на четыре класса осталось, а без неё – никуда. Не отправишь малых детушек в интернат на всю неделю за десять километров. И потом, кому-то за десять, а вон из Патрушево так и все двадцать. Так что тоже «за» – единогласно. К тому же муж Евген самый что ни есть настоящий колхозник. К тому же всегда при партийных должностях: то секретарём, то народным контролем избирается.

Настя – фельдшер. Так ей сена и не надо, потому как хозяйства не имеет. Ей молока-масла любая хозяйка даст. Ещё Анемподист Кенсоринович. Он не в колхозе, а при связи. Так и ему тоже сено совсем ни к чему, потому что как только его Настёна сгинула безвестно, так Леший свою корову и привёл Верке. Мол, у тебя ребятишки малые, не гоже только на мамкино хозяйство рассчитывать, своё заводить надо.

Валерки на те поры дома не было, а Верка сразу в слёзы! Мол, извини, Анемподист Кенсоринович, нету у нас таких денег, чтобы корову покупать.

– Да ладно тебе, девка, – отмахнулся Леший. – Куда мне с деньгами-то? В гроб, што ли, класть? Да и кто у меня за скотиной ходить будет? А так мимо пойду – молочка нальёшь, творожку положишь. Вот и в расчёте. Тебе же двоих мальцов кормить надо, а куда им без молока?

– Так мы у мамы берём, – стала оправдываться Верка.

– Не дело всю жизнь за мамку прятаться. Валера у тебя мужик хозяйственный, обзаводитесь домом как надо.

А больше на собрании и обсуждать некого. Так что все на равных и переправлялись на пойменные луга Зареки. Из ближних деревень вечерами домой уезжали, а дальние так там и жили. Место было выбрано давным-давно. Чтобы не донимали комары, на высоком пригорке, который не затопляло даже в самое сильное половодье, ремонтировали шалаши, из веток сделанные туалеты, навес с длинным столом из широких досок. И по команде председателя заселялись.

Поскольку снедь у всех одинаково нехитрая, делить нечего. В каждом доме летом еда одинакова: малосольные огурцы, картошка, сметана да творог с молоком. Ну и к сенокосу старался Анемподист Кенсоринович. На день-два он уходил в лес со своим Буяном, а как помнили деревенские, всех своих собак он называл только этим именем, будто полагая, что душа прежнего верного друга переселяется вместе с кличкой и к новому её обладателю. А там уж, как водилось, загонял поближе к деревне лося и обеспечивал косарей свежатиной. Так что мясо у всех было, можно сказать, общественное.

Общественной была и рыба, которую мужики ловили ниже по течению. В начале сенокоса ставили там сети, а потом каждый вечер на лодке ездили патровать. Обычно сети стояли на отмели, но нынешним жарким летом рыба ушла на глубину. Там её было меньше, но косарям вполне хватало.

Мелкая шла в уху в общий котёл, а крупную переправляли в деревни, где оставшиеся дома пекли пироги. Поскольку погода стояла необычайно жаркая, днём печи топить боялись, поэтому утром косарям доставляли пироги и хлеб прямо из печи.

Жары в деревнях боялись. Особенно после того, как несколько лет назад в Линёво в самом начале сенокоса вот таким же знойным летом посреди дня молнией запалило самый большой дом Рябчиковых, что стоял посреди деревни. Пересохшая дранка занялась моментально, и поднявшийся ветер перенёс огонь на соседний, потом – на третий… Пока люди бежали с покоса, горело уже полдеревни. И поделать было нечего, потому что в пересохших колодцах воды едва хватало для скотины.

Сенокос начинался торжественно. Вечером Иван Степанович возле навеса проводил небольшой митинг, говорил, насколько важно для страны и для колхоза, да и для каждой отдельно взятой семьи иметь хороший запас кормов на предстоящую зимовку, чтобы не допустить падения надоев и не дать мировому империализму повода для торжества, обогнав нашу Родину по таким показателям, как обеспечение населения высококачественным продовольствием. Он на этом коротком митинге говорил долго, хотя все и так уже знали наизусть каждое его слово, потому что слышали эти речи из года в год по несколько раз: на большие праздники, по случаю сессии Верховного Совета депутатов трудящихся, очередного партийного съезда или партийного же Пленума и на собрании по итогам года.

После напутственной речи садились ужинать и укладывались спать, чтобы, как только рассветёт, дружно выйти на луг. Сашка с Венькой накануне переправляли через реку лошадей, те воды не боялись, топляков тоже и потому охотно входили в воду и брали курс на другой берег, буксируя ухватившихся за гриву коневодов. За рекой хранились две конных сенокосилки, на которых ребята начинали стрекотать с самого раннего утра свою половину луга. На другой половине звенели правилками косы. Работали все молча. Тут было не до разговоров.

На Руси исстари говорили: «Коси, коса, пока роса, роса долой, коса – домой». В этом изречении заключалась мудрость, что во время росы трава мягче и косить её намного легче. Но даже в нынешнюю жару на пойменных лугах Зареки роса держалась долго, поэтому скашивать успевали много.

Потом завтракали, забирались на пару часов в шалаши отдохнуть, чтобы с новыми силами начинать делать перевалы. Собранное в валки сено быстрее высыхало и проветривалось. И копнить из валков было удобнее. Уже к вечеру тут и там вырастали новые стога, похожие на церковные маковки.

Когда Дарья закончила копнить, поднести сено к центру помогли идущие к шалашам бабы. Настя попила молока из бутылки, спрятанной в углублении под сеном в остожье, чтобы не так нагревалось, села в тень копны и тут же задремала.

Кажется, и вздремнуть не успела, не то чтобы отдохнуть, как услышала голос Валерки:

– Есть кто живой, или одному метать придётся?

– Да здесь я, – поднялась Дарья.

– Ну что, начнём?

– Ты извини, Валера, у нас тут много получилось.

– Скидаем!

– Скидать-то не проблема, не пал бы стог-то. Ты ведь первое лето дома, забыл уж, поди, как подавать. На флоте-то другим делом занимался.

– Руки с детства работу помнят. Я ведь сам с пяти лет на стогу стоял.

– Дак, может, ты укладывать будешь, а я подавать стану?

– Да ты сдурела? Мужик на стогу, а баба снизу подаёт. Баба снизу в другом деле.

– Ой, да ну тебя! – отмахнулась Дарья. – У вас, мужиков, одно на уме.

– Да у нас не только на уме. Мы ещё кое-что и на деле могём! – Он воткнул вилы в уже набросанное Дарьей на остожье сено, чтобы ей легче было взобраться наверх.

– Ну, с почином! Сейчас изладим стожок такой же красивый и ладный, как ты сама.

Дарье комплимент был очень приятен, от Степана-то уж сколько лет таких слов не слыхивала, но опять отмахнулась:

– Да ладно тебе, балабол, подавай уж. А то вон люди почти все работу заканчивают. А нам только начинать. Да и сена столько, что управиться бы до вечера.

– Не управимся, на стогу переночуешь, а завтра Степан сам докидает, – пошутил Валерка. – Да я больше боюсь, что завтра погода испортится. Так-то и подождать бы можно было, но Леший дожди обещает.

– Вот я уж от многих слышал: «Леший дождь обещает, Леший дождь обещает»… Он что у нас тут – барометром работает? У нас на флоте точные приборы погоду правильно предсказать не могут, нередко шторма врасплох застают. А тут Анемподист Кенсоринович один за всю метеослужбу.

– Ой, не скажи! Он и вправду ни разу не ошибался. Не зря ведь говорят, что с Лешим знается.

Леший и впрямь предсказывал погоду безошибочно. А была в этом деле хитрость, про которую на Кьянде никто не знал. На северной стене дома приколотил Анемподист длинный еловый сук. С комля закрепил накрепко, и в зависимости от предстоящей погоды сук то выпрямлялся, то, наоборот, сгибался.

Этот народный барометр не уступал по чистоте предсказаний настоящим фабричным. Особенно чётко предсказывал он скорые грозы, но секрет свой Анемподист хранил в строгой тайне, тем самым лишь укрепляя в народе веру в своих связях с Лешим.

А действительно ли отметил тот его чем-то особенным, оставалось тайной и для самого Анемподиста. Он не раз задумывался о причине своей удачи на охоте, о загадочном сватовстве в лесной избушке, о неожиданно обретённой там же жене и таком же загадочном её исчезновении через много лет совместной жизни, от которой не осталось потомства.

Валера действительно мужиком был сильным. Часа через полтора на земле оставалось лишь пяток копен.

– Ты там сильно-то не зауживай, – скомандовал он Дарье. – Сена ещё много. Лучше пусть не хватит, с боков наскребем, чем добавку у соседей искать.

– Да я и так стараюсь напускать на бока. Боюсь, пузатым бы не сделать.

– Пузатой бабу делают, а стог надо как-нибудь иначе называть.

– Вот опять ты за своё! – откликнулась сверху Дарья, но Валерка не мог не уловить в голосе нотку игривости.

– За своё, за своё! Смотри, не успеет корова это сено съесть, как хозяйка с пузом ходить будет.

– Да куда уж мне, хватит. Годы не те, чтобы с пузом ходить.

– Да ты у нас ещё хоть куда! Я не помню, ты же всего на два класса старше меня училась?

– А на пять не хочешь?

– Да ну! А мне вообще казалось, что мы ровесники.

– Давай-давай, балабон! Подавай, хватит лясы точить.

Разговаривать уже действительно было непросто. Стог всё-таки заузили – с головой бы не сделать, не осрамиться. Вот, скажут, морячок, стог сметать как следует и то не сумел. Только языком чесать и может. Высота получилась такой, что навильник едва дотягивался до верха, да и стожара почти уже не осталось.

Дарья стояла на крохотной площадке, вынужденная наклоняться, чтобы одной рукой держаться за едва торчащий конец жерди, второй брать с навильника небольшими порциями подаваемое сено. Грабли, которыми она принимала сено и раскладывала его ровным слоем, приминая ногами, давно уже были спущены вниз.

Если на земле не чувствовалось даже лёгкого дуновения, то наверху поднявшийся к вечеру ветерок игриво раздувал полы широкого платья, обнажая полные ноги Дарьи. Валера откровенно любовался открывшимся зрелищем, оно волновало кровь молодого мужика и наводило на грешные мысли.

Вот Валера граблями собрал вокруг стога остатки сена, подал наверх. Настя обмотала его вокруг стожара, закрепила поданными ей связанными в пучок длинными ивовыми прутьями, чтобы не трепал сено ветер, пока стог не даст усадку.

Валера по-хозяйски обошёл вокруг, внимательно осмотрел, похлопал носилкой по ровным склонам, приминая замеченные неровности. Отошёл подальше, посмотрел со стороны. Стог получился на зависть ладный.

– Ну что, красавица, там куковать останешься или с небес на грешную землю спустишься?

– Ой, Валера, хватит шутить. Устала я сегодня, сил никаких нет.

Валера поднял носилку, приставил к стогу с той стороны, где, как ему казалось, была небольшая выпуклость. Носилка не доставала до верха метра полтора-два. Пришлось вытянуть руки и даже привстать на цыпочки.

– Дарья-краса, ты берись крепче, я сначала носилку опущу, в землю упру, потом тебя ловить буду.

– Да уж не учи, не рони только.

Дарья со страхом стала опускать ноги с узенькой верхушки стога, нащупала обутыми в сапоги ногами носилку, взялась за её верхний конец.

– Давай опускай.

Валера собрал силы и начал медленно опускать отполированную жердь, чтобы упереть её в землю. Хоть Дарья и оказалась не такой тяжёлой, как предполагал, потребовалось немало усилий, чтобы не уронить. Вот конец носилки упёрся в постриженную косами луговину.

– Осторожно, сейчас я тебя буду ловить. Не торопись.

Снова вытянув вверх руки, Валера приготовился ловить сползающую вниз женщину. От трения по стенке стога её платье задралось чуть не на голову, полностью открыв ноги и даже аппетитный зад, обтянутый лёгкими трусиками.

– Сползай, уже совсем рядом, – сказал Валера и в подтверждение этого похлопал по расположенному чуть выше головы сапогу женщины. – Давай, давай, не бойся! Поймаю!

– Да не боюсь я, только ничего же не видно.

Дарья стала смелее сползать вниз, почувствовала на голых ногах руки мужчины. Чтобы не ставить себя в неловкое положение, стала спускаться быстрее. Ладони Валеры скользнули по бедрам, по животу и уже у самой земли поймали прямо за голые титьки.

«Вот, дура, утром лифчик не надела, чтобы не так жарко было», – успела подумать Дарья, отпустила из рук жердь носилки и рухнула вниз. Жердь брякнулась в одну сторону, они с Валеркой упали в другую.

Валерка не торопился убирать руки с грудей, Дарья тоже не шевелилась. Голова слегка кружилась. То ли от того, что перегрелась, будучи целый день на солнце, то ли от того, что долго находилась на высоте. От усталости, от того, что наконец-то смётан последний стог, от какой-то истомы не хотелось двигаться. И было приятно ощущать себя в руках сильного мужчины. Валерка вытащил руку, повернул женщину лицом к себе и прильнул поцелуем. И в голове всё окончательно поплыло…

И вот чужой мужчина уже на ней, вот уже в ней…

«Какая колючая стерня», – мелькнуло в голове, и в тот же миг Валерка, будто прочитав её мысли, подсунул свои ладони ей под ягодицы. И стало совсем хорошо…

Потом они молча шли к шалашам.

«Боже, только бы никто не видел, – думала Дарья. – Только бы не залететь. И как я теперь буду смотреть в глаза Степану?!»

О чём думал Валерка, никто не знает. Он шёл на шаг сзади и чему-то сладко улыбался.

Под навесом уже почти никого не оставалось. Они поели холодной ухи, и все стали переправляться на лодке на свой берег.

От берега Валерке и Дарье надо было идти в разные стороны.

– Спасибо тебе, Валера! – сказала Дарья.

– Да не за что! Если что, зови! Подсоблю!

Два километра до дома Дарья шла, как во сне, из-за предстоящей встречи с мужем, которому изменила первый раз в жизни. Мучила совесть, и страшила необходимость признаваться. Но признаваться и смотреть в глаза мужу не пришлось – Степан пьяно храпел на постели, даже не раздеваясь.