Читать книгу Месяц Безумного Волка - Леонид Нестеров - Страница 5

Вступление

Тебе посвящаются, жизнь,

сто строчек последней недели,

уж все мы глаза проглядели,

когда ты ударишь? – скажи!

Ни выпить нам, ни закурить —

мордастым твоим запевалам,

должны мы – ни много ни мало —

хоть в слове тебя повторить.

И черные камни – у ног,

и синее небо – в Начале,

и красная дрожь иван-чая —

как будто последний звонок.

Сейчас небеса разведут

и выпустят нас на арену —

нам лучше ослепнуть, наверно,

на эти пятнадцать минут.

1

Переложу себя на Голоса:

на реквием, а лучше на мазурку —

так опускают камешки в мензурку,

чтоб вычислить удельные веса.

О чем поешь, мой хриплый, пропитой?

О чем молчишь, мой ангельский, приятный?

Какие солнца и какие пятна

сокрыты за мелодией простой?

Во времени, как посреди травы,

в том Голоса по-своему правы,

что требуют вниманья и участья.

Все некогда прислушаться к себе —

своей эпохе и своей судьбе,

чтоб целое звучало тише части.

2

Чтоб целое звучало тише части,

пусть пламенем от головы до ног

пройдет по мне причастности поток —

вмешательство непрошеного счастья.

Замолкни, Голос счастья и ума,

чтоб не сказало будущее хмуро,

что за моей повадкой трубадура

скрывается расчетливость сама!

Оставь мне пропасть, чуждую другим,

сгустившееся время, серный дым,

рогов и крыльев редкие напасти,

кокетливый, ехидный Голосок,

крючок и рыбку, сито и песок,

шквал памяти – моей сильнее власти!

3

Шквал памяти моей сильнее власти,

корабль Благоразумия, прости —

достаточно сидели взаперти

оптовые и розничные страсти!

Крещендо, Голос – главная улика,

которую инспектор приберег:

как на две плахи – вдоль и поперек —

меня – вот так! – хватает на два крика.

Да! Виноват! Не умолчу, не скрою —

как потерявший ветер я не стою

расходов на такие паруса!

В защиту под сурдинку, анонимно,

на перекрестке шлягера и гимна

пусть жизнь себя споет за полчаса.

4

Пусть жизнь себя споет за полчаса —

пройдет передо мной зерно, помада,

гостиница, фабричная громада…

А может быть, июльская роса?

Перемелю, осилю эту кость

сомнительных вопросов и ответов,

ведь жизнь – в собачьем виденье предметов —

есть верность, выполнение и злость.

Я, понедельник начиная с драки, —

в житейском толковании собаки —

несу свой крест у Бога на виду.

Наверное, приятней в светлой лени

парить над суетою поколений,

сформировав за пазухой звезду.

5

Сформировав за пазухой звезду,

как пенсию – печатью и распиской:

«Сим подтверждается, что небо близко», —

я в дом суровый песенку введу.

А ну-ка потеснитесь, Голоса,

вам – барственным, почти что порционным,

вам – телефонным, полупокоренным,

отставки выпадает полоса.

Садитесь ближе, беглое дитя,

вернувшееся столько лет спустя,

и мебелишку не судите строго…

А в этот миг, особенно нужна —

как менестрелю долга и рожна, —

мне повторится дальняя дорога.

6

Мне повторится дальняя дорога

от праотцев до некоего дня,

пока сдирала песенка с меня

три шкуры подоходного налога.

Я временем платил и удивленьем —

бесценная валюта юных лет,

в итоге чтобы мне – физкультпривет! —

махнула правда хвостиком оленьим.

Но вскоре ветер зрелости моей

прошелся, словно древний суховей,

как засуху, вручил мне резкость слога

и, песенку оставив на земле,

меня вознес, как будто бы в седле,

пониже червяка, повыше Бога.

7

Пониже червяка, повыше Бога —

простецкий человеческий удел,

которым в совершенстве я владел

и думаю владеть еще немного —

настолько, чтоб сказать тебе, эпоха:

спасибо, что под солнцем и луной

есть расстоянье в песенку длиной

меж временами выдоха и вдоха!

Лишь песенка да скверная погода

останутся как продолженье рода

в нечаянно случившемся году,

когда в той высоте, где – против правил —

архангел сник и дьявол след оставил,

я с маршевою выкладкой пройду.

8

Я с маршевою выкладкой пройду —

задиристый кузнечик голосистый,

исчезнувший под скаткою ворсистой,

доверившийся Страшному Суду.

Но вещий сон мне снится иногда —

как Страшный Суд на одуванчик дунул

за то, что ничего тот не придумал

в свою защиту, кроме «да» и «да».

И я, лишенный как бы оперенья,

прозрачен стану до самозабвенья,

среди имущих душу сир и наг…

Я просыпаюсь, Голосам подвержен,

и понимаю – в сущности отвержен —

все будет так. Но будет все не так.

9

Все будет так. Но будет все не так.

Пол отскребут и вымоют посуду,

когда вне расписания отбуду

я в те пространства, где приспущен флаг.

Какой бы горн ни требовал меня,

какая бы заварка ни кипела,

не предложу я ни души, ни тела,

воистину спокойствие храня.

И так пойдет привычно служба эта,

как солнце отоваривает лето,

как дрозд поет и расцветает мак…

Но час придет, и Голос за стеною

напомнит все, не сделанное мною,

как молнию подчеркивает мрак.

10

Как молнию подчеркивает мрак,

являя в ней абстрактную возможность,

так некто, позабыв про осторожность,

откликнется на мой масонский знак.

Он, оценив судьбу мою – в уме —

и просчитав эпоху – больше телом,

отмерит горькое зерно: «Он сделал!» —

и сорок бочек дыма: «Он умел!»

О чем ты раньше думал, счетовод,

под вечер просвещающий народ?

Зачем ты утром не пришел за мною?..

«С эпохою кто был накоротке,

всегда потом – в дурацком колпаке!» —

сорвется Голос лопнувшей струною.

11

Сорвется Голос лопнувшей струною.

Багряный лист погаснет в ноябре.

И может быть, взаправду – на заре

я распадусь на облачко льняное.

Поэтому ответственному гену

позвольте заявление всучить:

«Прошу моей горчинкой огорчить —

как вылепить – очередную смену!»

У жизни есть замашки бюрократа,

а может быть – медведя иль солдата:

просителя не пустит на порог.

Бессмертия не сыщешь и в помине:

и в дереве, и в подвиге, и в сыне

лишь есть чередование тревог.

12

Лишь есть чередование тревог

добра и зла, как солнышка и снега,

и эта повторяемость набега —

бессмертия единственный залог.

Так что же вы хотите, Голоса?

Давайте рассчитаемся по кругу:

я – первый – брошу солнцепек и вьюгу,

а ты – последний – веру в чудеса!

Какой он есть – печальный и безгрешный,

живущий в общежитье и скворечне,

искомый идол, аленький цветок?

Не он ли часто прячется меж нами —

дитя природы с длинными ногами,

привычное, как пол и потолок.

13

Привычное, как пол и потолок,

сожительство тревоги и восторга,

вне запада звучащий и востока

навеет Голос – вечный ветерок.

Мой пасынок, любовный Голос мой,

для вечного мала моя арена —

так вечным клочьям полиэтилена

сегодня тесен бедный шар земной.

Статистик я – впервые на коне.

Зачем-то сверху поручили мне

все мерять бухгалтерией двойною:

внизу – пустыни, наверху – дожди…

Век двадцать первый пляшет впереди,

и тень любви – уловлена спиною.

14

И тень любви – уловлена спиною —

скользнет теплом и холодом по мне,

отчетливая, словно на Луне,

согнувшаяся, как бы под виною.

Но я по праву гения мороки

не повернусь, не отклоню лица,

чтоб взгляда осужденного стрельца

не оторвать от виденья дороги…

Я над моим грядущим днем сегодня

пройду, как истребитель всепогодный

проходит над обломком колеса,

и – не высчитывая, что дороже, —

сверкну, исчезну, растворюсь – и все же

переложу себя на Голоса.

Мадригал

Переложу себя на Голоса,

чтоб целое звучало тише части,

шквал памяти – моей сильнее власти.

Пусть жизнь себя споет за полчаса.

Сформировав за пазухой звезду —

мне повторится дальняя дорога —

пониже червяка, повыше Бога

я с маршевою выкладкой пройду.

Все будет так. Но будет все не так.

Как молнию подчеркивает мрак,

сорвется Голос лопнувшей струною:

лишь есть чередование тревог,

привычное, как пол и потолок,

и тень любви – уловлена спиною.

Послесловие

Спасибо сделавшему жизнь мою

не камнем, а прозрачной паутинкой,

летящей то на север, то на юг,

поющей песню, как бы под сурдинку,

в твое многоголосие маня

любого, чья душа на перепутье,

за то спасибо, что там нет меня

и памяти об этом лилипуте,

за то, что ты уста мои разверг,

и слышать мне себя почти не стыдно,

за то, что после дождичка в четверг

взойдет заря и солнце будет видно.