Читать книгу Адам - Леонид Сергеевич Акимкин - Страница 12

– Знаешь, Александр, я бы помер на твоем месте, – Егорыч смотрел на меня широко раскрытыми глазами, полными восхищения, – ну, если бы не помер, то точно обделался бы!

Второй раз меня навещал мой начальник в больнице и второй раз восхищенно смаковал события моей встречи со львом.

– Я, когда первый раз запись смотрел, чуть не надудонил в штаны, – Емельянов продолжал свой монолог, при этом свои слова он сопровождал уймой движений. Он махал руками, приподнимаясь на носочки, в момент, когда руки резко взлетали вверх, кружился вокруг своей оси, как будто танцуя, и приседал.

– Игорь Егорьевич, да полно вам, – пытался я его успокоить, но эффект был обратным. Начальник еще больше таращил глаза, надувал щеки и, выкрикивая что-то поучительное и невнятное, хватал стул, теребил шторы и стучал пальцами себя по лбу. Странности трезвого Емельянова немного пугали.

Я еще никогда не был в такой больнице, вернее в больничной палате, всю больницу я не видел. Из рассказа лечащего врача я узнал, что привезли меня сюда в состоянии нервного срыва. Я был не в себе и не реагировал на внешние раздражители. Всю мою одежду выкинули, так как я был весь перемазан кровью, но каких-либо повреждений у меня не было, это была Силькина кровь. Что случилось со мной той ночью после Силькиного визга я не знал. На все мои расспросы Емельянов строго отвечал: «Это секретная информация! – а потом добавлял, – Подлечишься, все узнаешь. Знаешь, как тебя там все ждут!».

Кто эти все и где находится загадочное это там, он мне не сказал.

– Всему свое время, Саша, – говоря это, Егорыч на мгновение преобразился. В привычной всем несуразности проступил совсем другой человек. На меня с легкой иронией смотрел умудренный жизнью крепкий мужик с пронзительными цепкими живыми глазами, без намека белесости и многолетнего алкоголизма. А потом все прошло. И что есть наваждение, старый алкаш или суровый особист, я не готов ответить.

Палата у меня была огромная и светлая, как в американских фильмах, даже кровать была такая же с различными настройками, встроенным пультом от висевшей напротив плазмы и массажем. Но вот только взгляду не за что было зацепиться. Все белое, все стерильно чистое и ровное, все неживое. Несколько раз я ловил себя на привычном движении, рука моя опускалась вниз с намерением нащупать жесткую собачью шерсть. Но Сильки больше не было. У меня вообще больше никого не было. Пустая палата, пустая жизнь и на душе пусто.

Меня, в принципе, особо и не лечили, так как телом я был здоров, а нервный срыв вроде бы не нанес серьезных повреждений моей психике, все мои процедуры состояли из употребления укрепляющих препаратов и отдыха. Домой меня не отпускали, – «Я не буду скрывать, Александр, я бы вас выписал на третий же день, но у меня четкие указания», – мой лечащий врач оказался вполне нормальным человеком, но терять работу из-за моих капризов он не хотел. Да и я не хотел, чтобы он ее потерял и поэтому пил таблетки, спал и кушал фрукты, которые мне через день привозил Емельянов.

Не сойти с ума от всей этой стерильности мне помогало окно. Медицинский персонал пошел мне навстречу, и оно было открыто у меня всегда. Вид с кровати был никакой, так как, судя по всему, палата моя находилась на этаже третьем, а может и выше, поэтому виден мне был всегда один кусок неба, размером с окно. Обычно серый, по-городскому невзрачный кусок неба. Но я в свое окно не смотрел, я его слушал.

Привычный уличный шум стал для меня главным развлечением. Я старался придумать каждому звуку историю с продолжением. Придавал им самые неожиданные формы и это веселило меня. И только один звук я не любил, слыша за окном собачий лай, я старался затаиться и, почти не дыша, ждал, когда он исчезнет. Лай – это нехорошо, лай – это больно.

Наконец настал тот день, когда с утра мне сообщили: «Сегодня, товарищ Петров, мы с вами попрощаемся. Сегодня на выписку». Об этом сказал мне начальник отделения. Он любил сообщать хорошие новости.

Заметив на моем лице явные размышления о выписке при отсутствии одежды, доктор сообщил: «Игорь Егорьевич звонил, сказал заедет за вами».

Ближе к обеду Емельянов действительно приехал, привез мне довольно приличный костюм, правда, с размером обуви не угадал, туфли оказались малы, и при прощании с персоналом лицо мое выглядело измученно-огорченным. Начальник отделения счел это моим нежеланием покидать его райское отделение и был очень доволен этим фактом.

Слава богу, я выхожу на свободу, жалко только, что окно не взять с собой, но есть другие окна. Я не буду больше читать, у меня не будет никогда собаки, но я не буду один. Есть окна, а там живут звуки.

Впервые в жизни я ехал в таком роскошном автомобиле, в «Роллс-Ройсе», судя по реакции Егорыча, он тоже. Казалось бы, машина и машина, она же для езды, зачем вообще делать их разными, это же средство передвижения. Но этот автомобиль однозначно роскошь, я бы мог часами впитывать в себя все это великолепие внутренней отделки, чувствовать биение механического сердца этого шедевра, собранного вручную.

Я думаю, это же чувствовал и Егорыч, который аккуратно оглаживал кожу сидения. На лице его гуляла скромная улыбка, а глаза светились тщательно скрываемым счастьем. Интересно, водитель тоже счастлив, как мы, или он привык уже, или ему не положено по инструкции?

Вот так бы мчаться куда-то на заднем сидении статусного автомобиля, укутавшись в теплоту его дивана, думать о его душе, которую вкладывают в него механики. Поглядывать в окошко, делить мир на их там и мое тут, думать о хорошем и гнать одну назойливую мысль, которая не дает погрузиться в нирвану. Мысль о том, что «Роллс-Ройс» это не цель, а средство передвижения, он везет меня к новым переменам в моей жизни, а перемены ни к чему хорошему меня еще не приводили.

Мы так долго ехали куда-то на окраину, что я задремал. Разбудил меня Емельянов: «Александр, подъем», – сказал он это негромко, но как-то по-особому. Я не только открыл глаза, но и начал подниматься, не совсем еще понимая, где я, кто и зачем этот подъем. Мы быстро выбрались из люксового авто, потому что неудовольствие, поселившееся на лице водителя, не внушало ничего хорошего. Он и так больше походил на киллера, чем на водилу, а с недовольной физиономией запросто мог сниматься в кино в роли людоеда.