Читать книгу С царём в голове. Мастерская современного каприза - Леонид Вариченко - Страница 6

1. (Воцарение)

Да, в восемьдесят первом час пробил:

Морозы отступили без апломба,

Угрозы не рассеяв над Европой,

И Гриневицкий разразился бомбой —

«Освободителя» – таки-убил.

И в тот же самый незабвенный день,

Второго марта – экая досада —

Пройдя иной походкою по саду,

Всевоцарился Третий Александр,

Небрежно на Россию сбросив тень.

За гробом, прежде нового царя —

Вдова, Княгиня Юрьевская. Боже,

Ее звезда теперь зашла. И что же,

Распоряженье было – не тревожить,

Поздней – не вспоминать, в душе коря.

Сам Александр давно уже женат.

Жена – принцесса Дании суровой —

Мила, миниатюрна, образцова.

Был с нею, что ни для кого не ново,

Сговорен Николай, умерший брат.

_________________

* Карант – одна глава романа, состоящая из сорока строк (quarante – сорок, фр.), или восьми пятистиший – сэнков (cinq – пять, фр.)

Итак: в семье любовь, любви той плод

В честь дяди назван тоже Николаем.

Трон – данность, хоть и не вполне желаем.

Страна – в либерализме, как мы знаем,

Как в чем-то жидком, в пищу не идет.

О фрейлине Мещерской память прочь

Давно прогнало осознанье долга.

Победоносцев ловит взглядом колким,

И растолочь, по-видимому, толки

О Конституции придется смочь.

Из многочисленных убийц отца,

Кого смогли, повесили уроком.

Анархия, как ни зови пороком —

Заразная болезнь. От Воли прока

Не много оказалось без свинца.

И время не стоит: и самолет

С Можайским прилетел, и генерала —

Героя Плевны спьяну вдруг не стало.

Смотря на все, пусть иногда устало,

Наш Царь был тверд и не спешил вперед.

2. (Дочь купца)

Купечества с искусством брак хорош,

Но для кого, пока что не решили.

Дозволенного рамки стали шире.

В Москве и Музы с властью задружили —

Открыл свой «Русский Драмтеатр» Корш.

Купец Фатеев ложу прикупил.

К открытию «Снегурочку» давали.

И хуже Римский-Корсаков едва ли,

Чем Глинка, да еще с Островским в паре.

Партер, как и галерка, полон был.

Уже и лету близился конец,

Фактически – открытие сезона.

В семнадцать лет и под венец резонно,

Уже пора. Какие тут фасоны!

И дочку в ложу усадил отец.

И возражений не было почти

У Анны по отечеству Петровны.

Что шутовство, что кушать макароны…

Приехала и села у колонны.

Отца не любишь, так насильно чти.

И началось, и хор себе вопит —

Сам не уснет и многих в зале будит,

И скрипки вряд ли кто-нибудь осудит,

Да и Островский, по либретто судя,

Довольно-таки непростой пиит.

Но лучший – Лель! Премного поразил,

Вернее что, конечно, поразила,

Поскольку женщина. И ариозо мило,

И видом не противна, не претила.

И досмотреть у Ани стало сил.

Впервые поглазеть на суету

Московских пустяков не возбранилось.

Потом не раз «Снегурочка» приснилась.

С затворничеством Анечка простилась,

Впервые вкус шампанского во рту.

И в довершенье выкинул отец

Один из номеров. Явился в ложу,

Купец-предприниматель, видно, тоже —

И двадцать пять, и не женат похоже —

Из Стружкиных, Мартын, ей-ей, хитрец.

3. (Аптекарь)

Владеть наследством начал он давно,

У Стружкиных мужчины жили мало.

Отца уж в семьдесят втором не стало,

До сорока немного не достало.

Глядь, и Мартын Миронычу вольно.

Но не творил сынок большого зла.

Строга маманя, Лидия Иванна,

Блюла хозяйство, как это ни странно,

Ложилась поздно и ставала рано,

И гордо честь вдовы купца несла.

В Борисовом фамильный дом стоял:

Конюшни – блажь покойного Мирона,

Поля, луга и псовые загоны.

Хозяйство и по тем годам огромно,

И челяди-прислуги счет не мал.

Хозяйка Лида успевала все:

Свое в порядке строгости хранила,

И к сестрам заезжала, не забыла,

Что неспособны править, хоть и милы.

А их Орехово доход несет.

Стоит в соседстве, не тяжелый крюк,

И все одно – завещано Мартыну.

Так что, как праздник, сластей на полтину,

В охапку нежелающего сына

И к теткам с пряниками, и не вдруг.

Однажды прихватило сердце враз.

На вид-то здорова была купчиха,

Но тут слегла. Мартын нежданно лихо

И лекаря сыскал в момент и тихо,

И научать себя не дал. Мать спас.

Потом и интерес завел себе

Таблетками да порошками боле,

С людьми связался, что уколы колят,

Клизм, ядов накупил, английской соли

И развернул «Аптеку» на Трубе.

С Фатеевым поставки завязал,

Открыл вторую на Таганке кряду…

Тут в опере Анюта, глаз отрада.

Мартын запал, женился – семьи рады —

Дегунино за ней в приданом взял.

4. (Порок)

Царь Александр трудился в меру сил:

Министров проверял – пусть не жируют,

А то свернет реформ – одну-другую,

Бомбистов припугнет и… затоскует.

Тогда и отдыхал, и водку пил.

Малютка Минни, как жену он звал,

Была строга и пьянство запрещала,

Сперва терпела и увещевала,

Позднее и решимость проявляла.

Но все ж он был любим и это знал.

Черевин Петр, вдруг вызванный с утра,

Как друг и адъютант, и вождь охраны,

День узнавал по толщине стакана

И фразе самодержца-великана

О том, что «голь на выдумки хитра».

И флягу доставал из сапога,

И обеспечивал отъезд внезапный

На ближний финский их северо-запад —

Туда, где уж царица точно сцапать

Дурную руку пьяниц не могла.

Конечно, поведенье не в пример

Такое ставить ни державным детям,

Ни тем, кто за историю в ответе.

Но сей порок, чем длительней на свете,

Тем неискорененней прочих вер.

Текли беседы без «мерси-пардон»,

Душа свои вытаптывала тропы,

Ловилась рыба и ждала Европа —

День проходил, другой… Был отдых допит,

И Царь с улыбкой возвращался в дом.

При всем при этом юный Николай,

И слабый, и ранимый с виду мальчик,

Воспитывался в строгости, тем паче,

Что обожал отца он и иначе,

Как «батюшка», не звал. У Бога, знай —

Свои границы для порока есть,

И перегары «бурого медведя»

Жена прощала с чопорностью леди.

И добр отец, и благоверны дети,

И трон их свят, как место, где присесть.

5. (Тезка)

К тому союз развитие имел

Фатеевой Анюты и Мартына.

Любовь ли, время ли всему причиной,

Но изменилась бытности картина —

В семье родился сын и здоровел.

Сперва должна была родиться дочь,

Но что-то, несомненно, помешало…

Досадовали, но не задержало

С попыткой новой горе. Дорожала

«Аптека» Стружкина, и слезы прочь.

И вот – награда, парень! Как назвать?

Откуда быть сомненью? Это что же,

Не помним, кто России всех дороже?

Единственно – наследник, правый Боже!

Державен будет тезка, так сказать.

И новый Николай взглянул на мир,

И рот открыл, и засучил ногами.

Такое повторяется веками,

И понимаем мы в словах и в камне,

Что этим-то нам вечный мир и мил.

Светилась Анна. Слезы позади,

Она уже согласна и на Нюру,

Как муж ее прозвал однажды сдуру.

Вновь обрела младая мать фигуру

И веру в то, что впредь должно везти.

Мартын Мироныч же, микстур гигант,

Москву уже опутал фарма-сетью,

Имел теперь наследника и метил

В старшины гильдии. Попутный ветер

Тому не дует, кто есть дилетант.

Но Стружкин благодарен был судьбе.

Он дорожил болезнями народа.

Все ладно, сыну, глянь, четыре года.

И вот, уж точно: ни война, ни мода —

Случись на всю империю «ЧП».

Крах! Царский скорый поезд поутру

В каких-то Борках перевернут. Драма!

Все, слава Богу, живы! Свечи в Храмах.

Тут с нарочным в Таганку телеграмма,

И вызван Стружкин в Питер ко двору.

6. (После крушения)

Все обошлось, и Царь с Царицей цел,

И дети все здоровы, и особо

Наследного Царевича особа.

И двор по насыпям и шпалам собран.

Министр путей прилично в лужу сел.

Когда Сан Саныч крышу головой

Держал вагона, где с семьей обедал,

О героизме он своем не ведал,

Лишь размышлял, намного ль вспухнут беды

Случайностей испорченной молвой.

Конечно, и комиссии отчет,

И милованье стрелочников битых,

И мудрые соображенья Витте,

И сопереживанье пестрой свиты —

Все чередом своим перетечет.

И преданный с рожденья личный врач

Поможет всем и словом, и слезами.

И все же Царь нахмурится усами,

Что пластыря не хватит, как сказали,

На ягодицу сыну… «Где палач?!»

Уже проехав Харьков, Государь

Спросил, как бы случайно, багровея:

«В столице две «Аптеки»? У еврея

И немца древнего? Теперь радею

За русских лекарей опять, как встарь!»

Желанье влет, опережая пыл

И поезда, и слов, и даже мысли!

Телеграфисты на ключах повисли.

Микстуры Шульца в тот же миг прокисли,

А Лившиц сам себя же погромил.

Лишь пара дней прошла, уже доклад:

«В Санкт-Петербурге, вызову согласно…

Да, в номерах поселен высшим классом…

Да, знает, что к нему вопросов масса…

Предприниматель встречи ждет и рад».

И был Мартын готов идти к Царю.

Он на земле стоял двумя ногами.

И были уж изучены все грани,

И расширяться мог. Не напугали:

«Извольте же, Вас ждут». «Благодарю».

7. (Время орла)

Сиял над миром и интриг не плел,

Поглядывая зорко на Европу,

И в Азию внимая без торопы,

Не забывая северные тропы,

О двух главах блистающий орел.

И Францию лукаво привечал,

И Пруссию не забывал, ругая,

Поглаживая Индию с Китаем,

Чтоб регулярно в Англии икали,

И в даль Востока выдвигал причал.

Любой второстепенный либерал

Готов ругать орла за повороты,

За высоту и чопорность полета —

За тем и в либералы лезет кто-то,

Чтобы не замечать, порой, добра.

Простым же людям в эти годы был

Царь-Миротворец и отцом серьезным,

И рыцарем души славянской грозным,

И даже двигателем паровозным —

И свят, и чтим, и симпатично мил.

Империя могла повиснуть вдруг

И, в чьи неясно руки, обвалиться,

Когда бы угораздило разбиться

Всех вместе, скопом, царственные лица.

Был потому неизмерим испуг.

И более неизмерим восторг,

Последовавший следом за спасеньем.

И фейерверк отметил воскресенье,

И «Люли-люли» – «Сени, мои сени»»

Сменяли у того, кто еще мог.

Все радовались: дети, старики,

И пожилые, как и молодые,

Вельможные, служилые, простые,

Гуляки праздные, шпыни пустые,

Писаки, что ни утра без строки…

Короче, с виду, счастьем в каждый дом

Отмечен год был «Восемьдесят Восемь».

Октябрь чудной, и золотая осень,

И через одного со свечкой просят:

«И трон храни, и помни нас при том!»

8. (Домострой)

В дому у Анны свой черед кипел.

Муж, вот те раз, замечен Государем,

При том, конечно, что он не бездарен,

И носится, как молодец, в ударе —

И видом красен, и стараньем бел.

Жена ж – в хозяйстве, более нигде.

Коммерция – не пустяки в концерте,

Другие и задачи, и акценты.

Хозяин дела, несомненно, в центре

И знает, места нет в тылу беде.

Но начал я неправильно главу,

Определивши место «домом Анны».

Конечно, Стружкины не очень чванны,

Но был «порядок Лидии Иванны»,

Как «Домострой», незыблем на плаву.

Из подмосковных нескольких семей,

Что врезались в Таганскую фактуру,

Была вдова заметною фигурой.

Она в своем дому терпела Нюру,

Хотя и часто улыбалась ей.

В Борисове все больше жить снохе

Она единолично отводила.

И Николашу Анечка растила…

От теток из Орехова не мило

Все чаще было. Дух ее плохел.

Ну, а супруг, бывало, спросит мать:

«Как там мои?» Она ему: «Прекрасно!»

И он довольный снова – в поезд красный,

За делом ли, без дела, всякий-разный

Предлог найдя, на всех хотел чихать.

И Лидии Ивановне не знать,

А более не видеть, было б странно,

Что ляжет криво, после встанет бранно.

Полеты в «империях», столь желанных,

Забрали, и Мартын стал попивать.

Объединить бы женских сил резон…

Но ведь – мужик! Купец! Хозяин дерзкий!

И тут при всем еще Царя поддержка.

Смутила Лидия с улыбкой детской

Семейную гармонию, как сон.

9. (Япония. 1891 г.)

Катило время свой имперский круг.

Занятий Цесаревича пределы

Отец, порой, передвигал умело.

Чтоб «не хлыщил по улицам без дела»,

Отправить решено в круиз. Не вдруг —

Маршруты отрабатывались год.

Посмотрит мир, обогатиться знаний,

Мать поддержала ценным указаньем,

От Князя Алексея внял к дерзаньям

Притонов. И турист, и мореход.

Вояж был начат: Николай и брат,

И греческий наследник – Принц Георгий.

Внимали берегам, чинили торги,

Благополучно избегали оргий —

Зван «Памятью Азова» их фрегат.

Вена, Триест, Афины, Порт-Саид,

Канал Суэцкий, Исмаил, Египет,

Аден, Бомбей, в Цейлоне чай весь выпит,

Брат заболел, туберкулез – не триппер,

Но возвращение отец велит.

А Ники и Георг Афинский с Яв

До Сингапура, на Сиам Тайланда,

В Сайгон, Гонконг, Шанхай, сказать вам надо,

И вот, уж Нагасаки, Храм Микадо —

При Солнце Восходящем в свете слав.

Рейд по стране: Киото и Оцу,

С обеда губернатора на рикше…

Конец апреля, день не стал чуть лишним

В календаре Романовых! Допишем

Со слов наследника в письме отцу:

«Мы ехали, вдруг вижу, полисмен,

японский меч держа двумя руками,

ко мне несется дикими прыжками

и бьет по голове. В шумах и гаме

лишь Жорж явить реакцию успел.

Отбил, настиг, скрутил и взял на крик,

и сдал властям. И все негодовали.

В уме был нападающий едва ли.

Целуй мама». Вояж сейчас прервали.

Сибирь мелькнула за окном, как миг.

10. (Мазь)

Итак, везенье – православный грек,

Принц крови в заварушке этой бранной

Был расторопнее любой охраны.

Наследник цел. След на челе – не рана,

Но шишка на его недолгий век.

Конечно, неприятный инцидент…

Но Александр не мог тогда предвидеть,

Как Цесаревич в извращенном виде

Решит войной Японию обидеть

В ответ, и где ума в том хоть процент.

Был Миротворец мудр, и наказать

Он не спешил налево и направо,

Реакция не прибавляет славы.

Все позади и, слава Богу, здравы

Из испытанья вышли все опять.

И шишку пробовали излечить:

Мочили и сушили, и кололи,

Меды прикладывали после соли,

И дули, и плевали, но – ни боли,

Ни радости. Понурились врачи.

Тут вспомнил Царь: «А где же наш Мартын?»

И Стружкин из Москвы с утра, как новый,

К вопросам резкой сложности готовый —

Болезневед, сам в принципе здоровый —

Явился, Государя верный сын.

«Да слышал… Рад служить! Уже пора?

От шелушенья, роста и от зуда

Индийская есть мазь – сплошное чудо.

Флакон с собой!.. И регулярно буду».

И вот уж, Стружкин – поставщик двора.

И главное, что шишка не росла.

Мироныч оказался на приеме

Среди других. Спеша, без экономий

Супруге сшили платье. Сам-то в хроме!

Ну, в общем, мазь им зла не принесла…

(И что есть зло, желаньем не горю

Я разбирать: погода ль, провиденье,

Или пороки человека тенью,

Терпенье ль, долг, стремленье, иль хотенье.)

…И Аннушка представлена Царю.