Читать книгу Комикс про то, чего не было… Часть первая - Леонид Владимирович Кузнецов - Страница 6

Только высохшие старики, которым уже ничего не надо, да разве что грудные младенцы в Магдале не слыхали о колеснице первосвященника, подаренной ему позапрошлым летом римским императором. Это диковинное сооружение, потрясавшее очевидцев своими циклопическими размерами и напоминавшее собой уже не карету, а скорее плывущий по пустыне корабль, не просто обсуждали, о нем горячо спорили. Случалось, взрослые люди, отцы уважаемых семейств, из-за этого роскошного дворца, путешествующего не на четырех, а аж на шести исполинских колесах начинали даже ругаться, чаще всего, когда пускались в бессмысленные рассуждения о том, подобает ли первосвященнику принимать столь драгоценные дары от поработителя. Добро бы еще это было подношение от Ирода, – какой ни есть, все-таки свой царь, – но не от римлянина же!

Высокому градусу благородного патриотического возмущения горожан, однако, мешали перейти взрывоопасную критическую отметку два веских обстоятельства: во-первых, в Магдале решительно все были в курсе, что первосвященник в подаренной Августом карете никогда сам не ездил и сыну своему не позволял, эксплуатируя это чудо заморской техники лишь в особых случаях. Исключительно в качестве парадного аксессуара. По-другому говоря – в представительских целях. К примеру, минувшей осенью именно в этом шикарном поезде на встречу с Иродом прибыл враждебно настроенный по отношению к римлянам Архелай – царь Каппадокии. С поваром и четырьмя своими советниками. А через неделю, без советников, но зато с женой и ее дочерью отправился из Ершалаима домой еще менее надежный друг цезаря – парфянский царь Артабан. Что в столице делали эти цари и правители еще четырех других государств неизвестно. О чем они разговаривали с Иродом – большая тайна. Может и ни о чем. А просто так встретились. И пили себе вино. Но весь Израиль радовался, чувствуя себя не последним царством на этом свете, раз такие люди сюда ездят. Во-вторых, первосвященник нашел в себе смелость уже дважды отказать Валерию Грату – прокуратору Иудеи, просившему взаймы эту диковинную игрушку на весьма соблазнительных условиях, в первый раз, чтобы прокатить в ней консула с супругой, прибывших к нему в гости из Рима, а во второй – проконсула империи, инспектировавшего восточные провинции. Без жены. Уперся и не дал! Что, конечно же, людям было приятно. В общем, разговоры об этом шедевре эллинских мастеров, которые при другом раскладе могли бы завершиться в Магдале вовсе не миром, начали постепенно терять свой накал и благополучно спустились из опасных сфер политики в область сугубо техническую. Что местному градоначальнику было, разумеется, на руку. Немного странными, правда, казались глубокомысленные рассуждения горожан относительно того, почему именно такого размера, а не меньшего, были изваяны четыре задних колеса, а также предположения, из чего сделаны неубиваемые ободья этих вращающихся колоссов. Еще глупее звучали фантазии местных кузнецов (к которым почему-то прислушивались) относительно того, что, вот если бы колеса обтянуть ремнями из овечьей кожи, а не буйволиной шкурой, то ход у колесницы сделался бы куда мягче. И уж совсем нелепыми являлись гадания обывателей насчет того, скольких пассажиров колесница в себя вмещает и какое количество лошадей в нее следует запрягать, чтобы не испытывать неудобств в пути, к примеру, чтобы она могла ехать с горы и в гору с одинаковой скоростью. Странными, если не сказать грубее, все эти дурацкие дебаты являлись потому, что никто из горожан этой проклятой колесницы никогда в глаза не видел. В самом деле, – где Ершалаим, и где Магдала!

У людей, стоявших на площади, начали сдавать нервы. Иосиф, боявшийся подойти к окошку, схватился за метлу и, проклиная куда-то запропастившегося Ава, святой обязанностью которого было выметать шелуху подсолнечника и хлебные крошки из-под лавок после каждой проповеди, начал остервенело гонять пыль по синагоге. А с юга из-за холмов на Магдалу поползла огромная, грозно сверкавшая золотой чешуей, змея. Какое-то время ее живой настойчивый зигзаг молча искал в долине путь к городу. Потом послышались отдаленные раскаты грома. Кто-то в толпе выразил надежду, что «может быть мимо проедут?», но отклика этот кто-то не нашел. Потому как проехать мимо было просто невозможно. Это знали все. Другой дороги не было. И тогда палки с желтыми тряпками подняли высоко над головами. А на лицах… Нет, лучше бы они не пытались изображать радость…

Клубящееся песчаное облако съело почти достроенную водонапорную башню, находившуюся в каких-то двух шагах от Магдалы.

– Точно, двадцать всадников, не меньше, — срывающимся голосом проинформировал онемевшую от ужаса толпу какой-то прыщавый умник и при этом громко закашлялся, чтобы не показаться уж слишком испуганным.

– Какие двадцать? Да их тут человек сто скачет! —

возразил ему чей-то возмущенный гадостный тенорок, на последнем слове сорвавшийся в фальцет. О ягненке забыли. Послышался далекий детский плач, и вдруг настала зловещая тишина, как будто молния уже располосовала небо, а гром решил помедлить, нагнетая ужас: – из-за поворота показались грозные лошадиные силуэты. Еще мгновение… Еще одно… И вот, словно плотину прорвало: раздался оглушительный грохот копыт.

– Брусчатка, — прокомментировал происходящее какой-то очередной идиот, – что прошлым летом положили. А я так думаю, лучше бы рынок в порядок привели, —

и, слава Богу, заткнулся, потому как и в его голосе послышались рыдающие интонации. Казалось, еще немного и человек расплачется. Величественная колесница первосвященника, мягко распоров бумажный воздух, вплыла на площадь, странным образом уменьшив ее размеры, описала красивую дугу и, не сломав ни одного из чудом прижившихся в этом раскаленном каменном аду пять дохлых кипарисов, застыла перед синагогой. Что любопытно, до момента полной остановки слышно было только цоканье лошадиных копыт. Сама же карета двигалась бесшумно. Точнее с тихим шелестом, словно бы она катилась по мокрому песку или по ковру из осенних листьев. – Вот именно, – шкуры на ободьях! И ведь это еще не все: карета была снабжена тормозами! Кто из жителей Магдалы видел прежде такое? Кто вообще слышал слово «тормоза»?

Спохватившийся градоначальник выхватил у окаменевших знаменосцев палки с желтыми тряпками и бросился с ними в синагогу. Что он крикнул Иосифу – неизвестно, но только раввин уже не мог остановиться. Он так и продолжал размахивать метлой. Похоже, Иосиф вообще не услышал градоначальника. Ну не был он никогда храбрецом! И что теперь?…

Накрывший площадь и быстрой волной сбежавший вниз по мгновенно заполнившейся зеваками улице стон восхищения стал заслуженным аплодисментом вознице, показавшему себя большим мастером. Потрясенные горожане не могли оторвать глаз от прекрасного исполинского жука, принесенного случайным ветром в их убогий серый мир из какой-то сказочной страны, расцвеченной огнями вечного праздника. И, как будто так и надо, как будто сказав себе, что все в порядке, что здесь живут точно такие же люди, что и в Ершалаиме или, скажем, в Риме, заблудившееся насекомое спрятало под брюхо свои лапки и мирно уснуло прямо на дороге. Как будто действительно ничего особенного не случилось. А ведь случилось! Еще как случилось!! И мозги обывателю взорвала даже не сама карета с ее гигантскими колесами, которая, казалось, сейчас продавит мостовую из-за непомерной тяжести вылитого на нее настоящего золота, хищными жирными щупальцами сдавившего выточенное из красного дерева драгоценное тело. Гипнотический эффект вызвали живые участники картины, а именно: восемь высоченных вороных коней, запряженных четырьмя парами – одна за другой, которым не доставало лишь крыльев, чтобы взлететь, и невообразимых габаритов возница. Чтобы правдиво описать участников сказочного действа, развернувшегося перед глазами онемевших жителей Магдалы, понадобилось бы, наверное, множество слов, но, если попробовать сделать это каким-то одним, то этим словом было бы даже не «громадное», а скорее «волшебное». Вот именно – волшебное!

Никто уже не вспоминал про элазаровцев. Толпа остолбенело пожирала глазами то, чего не может быть, как если бы чья-то теплая рука легла на ее усталый затылок, запустила ласково шевелящиеся пальцы в мокрые от жары волосы и, погружая в сладкое оцепенение, принялась с чуть слышным хрустом небольно ломать ее представление о возможном. При этом неожиданно замолчали не только собаки, но, странным образом, стих даже ветер. И мало-помалу недавний, оказавшийся к счастью напрасным, страх вытеснило совсем иное, но столь же, впрочем, беззащитное чувство, какое мы испытываем в театре, когда гасят нарисованное на потолке солнце и на сцену выходят каменные великаны разыгрывать перед нами, притихшими муравьями, свои величественные мистерии, которые мы опасливо, боясь нечаянно быть раздавленными, подсматриваем и в которых даже не помышляем участвовать. Лошади, – ладно, Бог с ними, слыхали про зверя и побольше, – слон называется, – но возница! Нет, ну в самом деле, где первосвященник умудрился отыскать двухметрового израильтянина?!…

И тут случилось невероятное. То, что всех окончательно добило. Задняя часть кареты ожила и разломилась. Две пыльные скульптуры рогатых гигантов, одетые во что-то мохнатое, неуклюже спустились на землю и, неторопливо обойдя экипаж с разных сторон, складно встроились в очередную каменную композицию, центром которой служила миниатюрная краснодеревая дверца, из-под которой начали медленно выползать ступени. Даже у тех, кому не посчастливилось занять места поближе, финал представления вызвал головокружение. Без шуток! Обмороков, правда, не было, но, говорят, таковые нередко случаются с теми, кто, по неосторожности проникает в запретное и нос к носу сталкивается со стражем внутреннего Ершалаимского храма. И только через некоторое время понимает, что рядом с ними находится не изваяние, не гранитная глыба, а живой человек. Причем его двухметровый рост – это еще не все. Парализующее, совершенно убийственное воздействие на психику производит внешность древнего экспоната. И ведь при этом нельзя сказать, что он страшен. Это слово здесь вообще как-то обессмысливается. Или, к примеру, что он ненастоящий. Нет, он, конечно же, и настоящий, и живой. Просто это существо, учуяв тепло нашего дыхания, просыпается и, разбивая прозрачное стеклышко эфемерной придуманной защиты, проникает в нашу расслабленную неподготовленность из другого тысячелетия. Из уже чужого нам мира. Из сказки, в которой богатыри на равных боролись с богами. Из того мифа, в который ни один нормальный человек поверить уже не в состоянии. И вот, этот безмолвный исполин в одно мгновение переносит нас в непостижимо далекое, туда, где, если и дышат, то не нашим, а каким-то густым, бирюзовым, очень вкусным воздухом. А, если кто там и умирает, то тоже не по-настоящему. Не навсегда. Мы оказываемся в том, чего больше нет. А было ли? – В том-то и фокус: в этой ситуации многое становится возможным. Очень многое! Ведь есть же он, грозный страж! Вот он стоит. В твоем сне…

Что интересно, покрашенный благородной патиной осколок невозможной древности – отнюдь не трухлявая декорация. И на его могучее тело не просто так надеты грубые звериные шкуры и почерневшие от времени железа. Ведь был же случай, когда подгулявшие римские легионеры забрались в храм, чего делать им, конечно, не стоило… В действительности имела место досадная ошибка, которую, будь на то добрая воля, можно было бы выдать за неудачную шутку, ну в крайнем случае за хулиганство. Но не преступление же это было! – Злого точно никто не замышлял. Солдаты просто не приняли во внимание тот факт, что в Риме и Ершалаиме люди по-разному относятся к своим святыням. Откуда они могли знать, что здесь до сих пор многое воспринимается всерьез? Так, кстати, потом и объясняли прокуратору. Когда обе стороны старались замять скандал. Потом, когда, увы, было уже слишком поздно…

Так вот, пьяные солдаты, отворив никогда не запирающуюся дверь, дуром ввалились в храм и, запалив факелы, стали подниматься по скользким от жертвенной крови ступеням туда, куда ходить, вообще-то говоря, никому не позволено. При этом, чувствуя себя в безопасности, они шутили и громко смеялись. Еще бы, – их было четырнадцать и все с оружием! Им было очень весело. А он стоял наверху один. Охраняя в полумраке дыхание тысячелетий. В этом своем доисторическом камуфляже. Со старомодным и фантастически неудобным мечом в руке, который раз в семь тяжелее римского. Таким особо и не помашешь. Хорошо, если вообще его поднимешь. Допотопное старье, списанный театральный реквизит. Казалось бы… Легионеры его даже и не сразу заметили. Приняли поначалу за статую. А чем дело кончилось? – Когда ночью разъяренный Валерий Грат примчался в Ершалаим, намереваясь разъяснить первосвященнику, кто на этой земле хозяин, и кто здесь может безнаказанно убивать римских солдат, а кто нет, его подвели к храму и показали, кто именно и, главное, чем превратил четырнадцать его доблестных рубак, выигравших вместе с ним десятки сражений, в мелкий винегрет. Стража сильно подранили, но он был жив. Он сидел на нижней ступеньке лестницы, опершись обеими руками на меч, который, однако, с удивительной легкостью поднял, когда римлянин приблизился к нему, чтобы получше его разглядеть. В общем, прокуратор вынужден был принести Каифе извинения…

Звали того стража Гавриил.