Читать книгу Ключ в двери. Бесстыжий мужской роман о сарказме и сексе - Лев Борисович Усыскин - Страница 6

И начался ад. Ну, то есть, не ад, конечно – но словно бы род цирковой эквилибристики, что ли, чьей-то злой волей или же заразным недомыслием обращенной в повседневный быт. Когда люди, подобно канатоходцам, балансируют вокруг неких тонких линий – при том, что линии эти лишь нарисованы на твердой земле и ничто не мешает сойти с них в любую сторону. Балансируют и, вдобавок, при этом еще и перекидываются зажженными булавами…

В общем, Карина вновь возникла у меня через неделю. Потом – опять в выходные, потом стала появляться и на буднях, оставаясь на два или три дня кряду. Однако ни разу не прожила у меня больше недели целиком – ни тогда, ни после. Если взглянуть непредвзято – это, конечно, мало напоминало семейную жизнь, во всяком случае, такую, какой ей подобает быть согласно привычным представлениям. Но что имели – то имели, как говорится. Впрочем, я тогда действительно был убежден, что иного нам обоим и не требуется.

Однако это мерцающее присутствие молодой женщины не помешало моему жилищу наполниться множеством принадлежавших ей предметов – заставляя постоянно натыкаться то на какую-нибудь кисточку для нанесения пудры, закатившуюся между подушками дивана, то и вовсе на свежевыстиранные трусики, вывешенные сушиться на хромированную трубу в ванной едва ли не на уровне моих глаз. Она словно бы метила территорию, но делала это как-то безалаберно, хаотично, ни одну вещь не оставляя там, где, на мой взгляд, ее следовало бы оставить…

Раздражало ли это меня? Еще как! Хотя, вру: в начале – больше забавляло. Напоминало игру или же странную такую переписку, что ли. Вскоре, однако, дела пошли хуже: Карина, вот-те раз, стала делать мне замечания, и даже чаще, нежели я – в ее адрес. Сознаюсь, я тоже не сторонник превращения жилища в музей – в конце концов, толстой, похожей на утку, Зариме из Ургенча, приходившей по четвергам вымыть полы, тоже надо отрабатывать свой гонорар – но все-таки это мой дом, я здесь король и папа римский в едином лице, и это мой род законного удовольствия – оставить, к примеру, на письменном столе чашку из-под чая, с налетом выпавшего в осадок сахара на донышке и засыхающим ломтиком лимона.

Ну я, конечно, вновь сейчас лукавлю. Если бы… если бы эта женщина… если бы она возложила хотя бы горстку собственных усилий на алтарь домашнего порядка – то и я бы, конечно же… несомненно и необратимо… начал бы работать над собой, угождая Пенатам все более и более… ведь не совсем же я чудовище по крови своей!..

Тьфу, опять в какие-то дрязги скатился… Короче, так мы и жили – не тужили: я – простой и понятный, как девятидюймовый гвоздь, и она – вся загадочная, как теорема Котельникова.

Скажем, вечереет, Карина сидит в кресле, поджав ноги и уткнувшись в свой розовый ноутбук. Я гляжу на эти самые поджатые ноги, гляжу как изредка шевелятся на них пальчики, как, не отрываясь от экрана, она потрогала руками изогнутый вовнутрь мизинчик с неровным ногтем… Жажда движения рождается во мне и требует выхода:

– Ты как, в суши-бар если свалиться сейчас прямо?

Пожимает плечами:

– Не знаю…

На миг лишь подымает глаза – и снова в экран. Там, видать, что-то интересное.

– Что не знаю? Ты б хотела или не хотела?

– Да не знаю я.

– Да или нет?

– Если тебе так хочется – давай пойдем.

– Но ответь, ты не хочешь никуда вообще? Или все-таки хочешь, но в другое место? Я же не собираюсь тебя насиловать.

– Нет, в суши-бар так в суши-бар, хорошо.

Отрывается, наконец, и даже улыбка как бы мелькнула на миг.

– Ты в этом уверена?

– Уверена, да.

Убирает ноутбук. Встает. Натягивает колготки, дразня меня нелепыми и одновременно томящими движениями: ноги, словно две необъезженные лошади, впервые попавшие в упряжь, подчиняясь человеческой воле, принимают сперва скованную, чуждую им позу, но вскоре осваиваются и, обретая свободу, демонстрируют еще большую, чем прежде, грацию, вновь подстегивая во мне потребность в действии.

Мы идем в суши-бар, где выясняется, что эти японские сырые кренделя она не ест от слова совсем. Мисо-суп она не хочет сейчас потому, что вечер. Всяческую свинину не ест, потому что свинина и потому что часто она сладкая. Рыбу не хочет тоже. Не вообще, но сегодня не хочет, да. Вот не хочет, и все. Короче, с трудом находится какая-то непрофильная дрянь в меню – я ее заказываю с чувством, что мне делают одолжение и что удовольствие утрачено на две трети: это меня сводили в ресторан, а не я.

Назад идем медленно и почти молча – то ли от сытости, то ли от выпитого темного пива, то ли от не оправдавшихся ожиданий.

– Ты доволен?

Киваю. Мне лень отвечать.

– Местами. Да.

– Какими местами?

Пожимаю плечами.

– Некоторыми. Всего лишь хотел угостить… тебя… этой прикольной лапшой… а ты…

Мотаю головой, не зная, что сказать еще. Карина в ответ прижимается к моему плечу и, взяв двумя руками за локоть, заглядывает в глаза:

– Не сердись! Ну не сердись только, хорошо?

Киваю и она тут же отстраняется.

– Просто у меня сегодня плохой аппетит. Весь день.

Дома устало плюхаюсь на диван, перевожу дыхание, затем, дождавшись, когда Карина, войдя в комнату, окажется рядом, без предупреждения хватаю ее за талию и валю к себе на колени.

– Аау… что ты… делаешь…

Все же не пытается сопротивляться – переворачиваю и легонько пихаю чуть вперед. Она вновь подчиняется, послушно подымаясь и перемещая тело в согласии с моими руками. Теперь ее колени проваливаются в мякоть обивки, в то время как грудь лежит на диванном валике. Голова опущена, волосы потоком струятся вниз…

Вот она, вся как есть: но воистину, эти, царапающие мой глаз, черные с узором колготки нестерпимы на белом теле! Приспускаю до середины Карининых бедер, обнажая девушкину попку, требовательно провожу по ней ладонью – от прикосновения Карина замирает вся, перестает – покорно ожидая своей участи – шевелиться вовсе, однако и я уже теперь не спешу: что там, мне нравиться гладить эту попку, смотреть на эту попку, представлять, как владелица этой попки еще совсем недавно выкобенивалась перед официантом, будто взрослая женщина. Что ж – спускаю черный обруч еще ниже, до щиколоток, раздвигаю бедра ребром ладони, потом, сжав руку в кулак, старательно раздвигаю еще и, вновь расправив ладонь, убеждаюсь, что нужное мне стало влажным. Расстегиваюсь, затем с приятным затруднением вхожу, обняв девушку сверху и, позже, перед самой кульминацией поцеловав в затылок…

Мыться идем в разные ванные, встречаясь потом уже в постели.

Помнится, на исходе лета, используя всегдашнее отпускной анабиоз моих заказчиков, затеяли прошвырнуться в Карелию на машине. Я предложил, Карина подхватила – даже с известным энтузиазмом, чем меня изрядно раззадорила. В самом деле, мы с ней еще никуда не выезжали дальше Павловска – в Карелии она, конечно же, не бывала, с прежним мужем на автомобиле не путешествовала (да у них и не было автомобиля). В общем, собрались и поехали, чего там.

Разумеется, в машине ее вскоре стало укачивать. Как-то в животе не так. Немножко плохо. Остановить? Нет. Едем дальше? Ну, да. Или все-таки остановить? Нет, поехали, поехали. Но можешь остановить? Я ж предлагал – давай остановимся, нет проблем. Хорошо, остановись. Вышла. Отдышалась, размялась, блевать, впрочем, не стала. Едем дальше? Ага. Поехали, минуты через две: останови пожалуйста. Что такое? Зачем? Опять укачало? Ну останови. Не укачало. Ну что такое? Писать хочу, вот что такое. Ладно, останавливаемся. Уходит куда-то в лес, надолго. Возвращается с букетом цветочков, довольная. Пописала, стало быть, вволю. Ну, что ж, завожу мотор…

В Петрозаводске забронировали гостиницу, как оказалось, в полном смысле слова на воде – в переоборудованном дебаркадере, красовавшемся прямо на серой глади Онежского озера возле впадения в него некой безымянной говнотечки. Какая-то, не вполне настоящая была гостиница: ни тебе вывески, ничего – да и других постояльцев мы ни разу на борту не встретили. Впрочем, внутри все было по-корабельному чистенько, аккуратно, все что надо – работало, лежало на предназначенных для этого местах, сверкало и даже пахло приятно. Мы словно бы оказались среди кинодекораций, где волею неведомого Хичкока должны были сыграть случайно остановившуюся на ночлег пару…

Ночью я вдруг проснулся от загадочного ощущения – словно бы что-то ударило беззвучно и коротко, ударило и отпустило. Решив, что все это идет изнутри меня и просто приснилось, попытался забыться вновь – но уже не смог. Так и лежал какое-то время, глядя в потолок, набранный, будто в сауне, узкой лакированной рейкой. И тут разбудивший меня удар повторился – на этот раз я почувствовал его вполне отчетливо, практически, всем телом. Собственно, это был никакой не удар: просто наш дебаркадер медленно сдвинулся с места, повинуясь движению воды или, может, ветра – в той степени, в которой ему позволяли швартовы. Сдвинулся вместе со всей вселенной, плавно закручиваясь, прошел короткий путь и затем остановился, встретив сопротивление натянувшихся канатов. Движение достаточно незначительное и в дневной суете практически незаметное – но теперь, в застывшей тишине ночи, и оно сумело сформировать даже в чем-то пронзительное и, честно сказать, довольно приятное чувство.

Лежа, по-прежнему, без движения, я дождался, когда все это повторится вновь, после чего встал на кровати и попытался выглянуть в расположенный почти под самым потолком иллюминатор. Увы, ничего я в нем толком не увидел (в ночной темноте едва угадывались очертания берега – и только). Соскочив на пол, я присел на койку и взглянул на Карину, безмятежно спавшую через проход от меня. Девушка лежала на боку, спиной ко мне, чуть поджав ноги и засунув под подушку правую руку. Мне показалось, я даже слышал ее посапывание. Недолго поразмышляв, я скользнул к ней под одеяло – и в этот момент дебаркадер опять поволокло.

– Мм?.. Ты не спишь?.. А?.. Что это… такое… с нами?..

– Ничего, – я провожу рукой по ее спинке, – мы отправляемся в плаванье… отваливаем от берега, затем по реке Свирь в Ладогу, оттуда Невою домой… машину придется оставить здесь…

Расслабленная со сна и слегка перегревшаяся, она прижимается ко мне велюровым своим телом.

– Ты хочешь… сейчас?..

Я начинаю, и оживший дебаркадер добавляет нам свои толчки, словно третий участник…

Мне нравится все это, нравится чувствовать, как просыпается тело женщины, как подчиняется моим движениям, как в какой-то момент, словно бы переступив невидимую черту, оно как бы впивается в меня, сжимает ногами все сильнее, сильнее, сильнее – и вдруг, разразившись коротким, чуть-хрипловатым, полувыдохом-полувскриком, отпускает меня, обмякнув.

Переводим дыхание.

– У?.. Ну, как?.. Ты кончила, что ли? (Опухший язык едва ворочается у меня во рту.)

– Ага!!! И ты тоже вместе со мной, да? Ми-илый…

Она прижимается ко мне вновь и начинает судорожно, радостно целовать.

– Так здорово!.. Теперь и у тебя… то есть, у нас вместе… получилось!..

Заснуть удается уже ближе к рассвету.

Сам же городок оказался – ну так себе, в общем. Северная наша скромная бедность. Разрозненные следы той эпохи, когда люди еще были людьми и жили по-человечески. Плюс несколько следов эпохи, когда жили не по-человечески, но все еще строили красивые театры с университетами. Вот, в общем-то, и все. Прилежно это осмотрели, затем прошвырнулись по положенным окрестностям – ну, там всякие церкви в Кондопоге да водопады-кивачи. Затем нам все это надоело, и мы поехали восвояси – северной дорогой, через Сердоболь.

Я, однако, на правах практически местного, предложил заехать в Рускеалу – опять-таки водопады, туда-сюда, этот их знаменитый мраморный карьер. Ну, Карина не против, естественно: ей-то что. Бодренько сворачиваю с Сортавальской трассы на Вяртсиля, доезжаем до водопадиков, где моя подруга полчаса изображает из себя Аленушку с картины Васнецова. Затем покупает банку сомнительного морошкового варенья, и едем дальше.

Мраморный карьер это, кто не знает, действительно штука стоящая. Там, значит, искусственное озеро, выдолбленное за два века в скалах, словно бы в кристалле таком – по нему лодки шныряют. А вокруг по периметру, высоко-высоко – оборудованная тропа: где надо – ступеньки, где надо – перила, ограждения из них. Гуляешь по ней и смотришь на озеро внизу под тобой. Впечатляет, чего там.

Ну мы и гуляли – как у них там заведено – против хода часовой стрелки. Обошли, значит, этот карьер неспеша, практически вернулись к исходной позиции – всем хорошо, все довольны: и я доволен, и Карина довольна тоже. Она, пожалуй, даже моего поболе: прямо, вижу, как воспряла вся, едва ли не крыльями машет… Ну, вот. И, значит, почти уже в самом конце маршрута – там есть такой выступ, мысок, отходит от этой самой огороженной тропы и нависает над водой на бог знает какой высоте Ласточкиным Гнездом – вот там Карина вдруг отпускает мою руку и, прежде чем я успеваю опомниться, за ограждение – шасть. Ну и встала там, на краю, практически – стоит, жмурится на солнышке… Стоит, стоит, стоит – а мне аж нехорошо. То есть, вот совсем нехорошо: дышу через раз. Я, вообще-то, и сам высоту переношу плохо, а уж тут… и, главное, не сделаешь ничего: только и остается дожидаться, пока она насытится своими разговорами с Космосом… Чем я, собственно, и занимался, выворачивая себе мозг сонмом матерных ругательств. Ей же – все нипочем, русалка и есть.

Короче, когда все кончилось, я как-то… не выразил восторга, ну вы понимаете. Ладно, поехали дальше. В Сортавале побродили немного, потом заночевали в каком-то клоповнике, а уже поутру следующего дня – двинулись домой на всех парах.

…В дороге она расплакалась. Я и заметил-то это, считай, случайно: захотел, кажется, что-то сказать, дождался подходящего момента, повернул голову и увидел, как лицо моей подруги набухает от подступающих слез. Вот буквально всеми своими частями набухает, а не одними только глазами!

– Что, Карина?

Мне стало не по себе.

– А чего плачешь?

Втягивает носом сопли.

– Я не плачу.

Однако взглянув в очередной раз вправо, я вижу, как блеснули на щеках первые слезы.

– Ты плачешь!

Вместо ответа она мотает головой, но затем сразу же закрывает лицо ладонями и принимается реветь в голос.

Съезжаю на обочину. Словно бы в рифму к Карининым слезам немедленно налаживается меланхоличный грибной дождик, капли его покрывают ветровое стекло, множатся подобно колониям бактерий в чашечке Петри. Включаю дворники в ленивый режим, жду. Наконец истерика вроде начинает спадать – я обнимаю девушку за плечи, она сперва поддается, но миг спустя с усилием отстраняется.

– Да что такое?

– Ничего…

Убирает от лица руки.

– Ничего… просто ты… ни о чем меня не спрашиваешь… хочу ли я чего-нибудь… или нет… все сам…

И тут же какая-то растерянность, вот те раз – да я просто не знаю, о чем она сейчас. И нехорошее такое чувство, – будто тебя подловили на ровном месте, посреди трудно давшейся безмятежности. Подловили, подловили и вывернуться будет теперь непросто…

– Все-таки о чем ты?.. Конкретно…

– Ни о чем. Обо всем. Обо всем вообще (девушка меж тем успокаивается). Ты же решил, что надо ехать… домой быстро…

– Решил. Мы решили. И что?

– Нет, не мы. Это ты решил.

– Ну, хорошо. Пусть я. Но что из этого?

– А то…

– Что «а то»?

– То, что я может быть хотела другого…

– Чего другого?

– Ну другого.

– Ну чего, чего другого? Вот скажи.

– Ну другого. Ну вот, скажем, грибы пособирать.

– Ну давай остановимся и пособираем.

– Теперь поздно.

– Но почему?

– Теперь поздно, я не хочу. Да и не в грибах дело.

– А в чем же? (Я, кажется, начинаю уставать.) Ну что не так? Что я, по-твоему, делаю неправильно?

Карина поворачивается ко мне лицом, смотрит пристально, как будто принимает у меня экзамен – и я этот экзамен безнадежно заваливаю:

– Тут не только ты… тут все… и мой бывший муж… и его родители… и мои родители тоже… Никто никогда не спрашивает, чего я хочу. Что мне надо, чего не хватает. Все и так это знают, без моей помощи. Очень хорошо все всё знают. Лучше, чем я.

Она, похоже, вновь собирается расплакаться.

– Прекрати.

Беру ее за руку. На этот раз она не отдергивается.

– Понимаешь… никто… никогда… не интересовался… вообще никогда… я для вас для всех… просто часть вашего замысла какого-то… и все… если меня и любят, то только в этом качестве… а не как живого человека… а ведь у меня свои желания есть… и свои проблемы!..

Я наощупь нахожу вторую ее ладонь. Тяну к себе, подношу к губам, целую.

– Ну, хорошо, маленький… хорошо… давай ты мне расскажешь… прямо сейчас… чего тебе не хватает… чего ты хочешь…

Карина отпускает мои руки.

– Ты правда хочешь это услышать?

Киваю.

– Я даже попробую догадаться… ты снова хочешь замуж, ведь так?

Старательно мотает головой.

– Нет. Уже не хочу. Правда, не хочу.

– Что же тогда?

Вновь этот взгляд – безнадежного экзаменатора.

– А ты недогадлив, Игорь!

– Да, я недогадлив. Так что же? Скажи, не томи, коли так. Мне, такому недогадливому.

– Я хочу ребенка.

– От меня? Ты хочешь, чтоб я сделал тебе ребенка?

Мотает головой вновь.

– Не важно. От тебя. Не от тебя. Я хочу ребенка, и все. Мне нужен ребенок. Но у меня… (Поперхнулась) У меня ребенка не будет.

…

– Почему?

– Ну вот так. Врачи сказали.

– Врачи?

– Я этой весной консультировалась в Отта, – там все подтвердили, увы. Беременность невозможна. Что-то было в детстве, какая-то инфекция, недолечили.

– И ничего нельзя сделать совсем?

Мотает головой, словно бы виновато.

– Ничего. У нас ничего, по крайней мере. Может быть, где-то в другом месте… но никто не слыхал…

Киваю машинально. Мне нечего сказать – да Карина и не ждет от меня слов. Лицо ее набухает вновь, темнеет, появляются слезы. Я пододвигаюсь к ней, вновь обнимаю за плечи и привлекаю к себе. Так мы и сидим минут двадцать, наверное. Затем, убедившись, что девушка успокоилась, осторожно отпускаю ее, завожу машину и мы молча едем домой сквозь установившийся дождь.