Читать книгу Волшебники - Лев Гроссман - Страница 4

Он и не думал смеяться – Квентин оценил это позже.

– Север? Это где Вассар[4], что ли?

– Я видел, как ты перешел, – сказал парень. – Пошли в Дом.

Он бросил сигарету и зашагал через луг, не оглядываясь. Квентин помедлил и стал догонять, испугавшись, что останется здесь один.

На лугу свободно уместилось бы полдюжины футбольных полей. Они тащились через него целую вечность, солнце припекало затылок.

– Как тебя звать? – с полнейшим безразличием спросил парень.

– Квентин.

– Прелесть какая. Откуда?

– Бруклин.

– Лет сколько?

– Семнадцать.

– Я Элиот. Больше ничего мне не говори. Близких отношений я избегаю.

Квентину пришлось сделать несколько очень широких шагов, чтобы с ним поравняться. У Элиота было что-то не то с лицом: рот перекошен, одни зубы растут внутрь, другие наружу. Это походило на родовую травму – может, при рождении на него неудачно наложили щипцы.

Несмотря на это, держался он так, что Квентину сразу захотелось с ним подружиться – нет, просто стать им. Такие, как Элиот, обладают естественной плавучестью в среде, вынуждающей Квентина постоянно выгребать по-собачьи.

– Так что же это за место? Ты здесь живешь?

– В Брекбиллсе? В общем, да… если можно так выразиться.

Через проем в живой изгороди они вошли в тенистый лабиринт из подстриженного кустарника. Зеленые коридоры ветвились, перемежаясь нишами и площадками. Сквозь плотные стенки не проникал свет, но сверху на дорожку ложились желтые полосы. Плещущий фонтан украшала пострадавшая от непогоды белая статуя.

Путь через лабиринт занял у них добрых пять минут. Выход с выстриженными по бокам медведями вел на террасу у самого дома. Легкий бриз создал у Квентина впечатление, что один медведь повернул к нему голову.

– Декан, думаю, скоро выйдет. Сиди тут, – Элиот командным жестом, как сверхвозбудимой собаке, показал Квентину каменную скамейку, – и делай вид, что все так и надо. А если скажешь, что я курил, запихну тебя в самый нижний круг ада. Я там не был, но молва гласит, что в нем почти так же хреново, как в Бруклине.

Элиот ушел назад в лабиринт, а Квентин послушно сел на скамейку. Держа рюкзак и пальто на коленях, он смотрел на серые плиты между начищенными парадными ботинками. Быть не может, сказал он себе, но эти слова шли вразрез с окружающим его миром. Как будто он принял наркотик с весьма приятными для себя последствиями. На плитах виднелся какой-то узор – не то переплетенные лозы, не то стершиеся от времени буквы. В солнечном луче плясали пылинки. Если это галлюцинация, то у нее чертовски высокое разрешение.

Самым странным здесь была тишина. Ни единой машины, точно он попал в фильм с выключенным звуком.

Французские двери с грохотом распахнулись, и на террасу вышел высокий грузный мужчина в полосатом костюме из индийского льна.

– Добрый день. Квентин Колдуотер, я полагаю?

Говорил он, немного недотягивая до британского акцента – считал его претенциозным, как видно. Открытое, добродушное лицо, редкие светлые волосы.

– Да, сэр. – Квентин, не величавший до сих пор сэром ни одного взрослого, вдруг почувствовал, что здесь это будет уместно.

– Добро пожаловать в Брекбиллсский колледж. Надеюсь, вы о нас слышали?

– Вообще-то нет…

– Вам предлагается сдать вступительный экзамен. Согласны?

Этот вопрос не входил в число тех, к которым Квентин готовился этим утром.

– Я… не совсем уверен.

– Вполне понятно, но боюсь, неприемлемо. Я должен услышать «да» или «нет». Это относится только к сдаче экзамена, – приободрил толстяк.

Интуиция подсказывала: стоит вымолвить «нет», и он снова окажется на усеянной собачьим дерьмом Первой улице. Будет стоять под дождем и недоумевать, с какой стати он так вспотел.

– В таком случае, – Квентин постарался не проявить особого пыла, – я скажу «да».

– Превосходно. – Толстяк принадлежал к тем наружно веселым людям, у которых веселье никогда не проникает в глаза. – Приступим к экзамену. Меня зовут Генри Фогг – все шутки по этому поводу я уже слышал, – а именовать меня можно деканом. Следуйте за мной. Вы, кажется, последний из тех, кого ожидали.

Никаких шуток по поводу его имени Квентину в голову не пришло. В доме, прохладном и тихом, пахло книгами, восточными коврами, старой шерстью и табаком. Глаза Квентина не сразу привыкли к сумраку, а декан шагал быстро. Миновав увешанную картинами гостиную и обшитый деревом коридор, они поднялись по ступенькам к тяжелой двери.

Она открылась, и Квентин оказался под прицелом множества глаз. В большой комнате стояли рядами одиночные парты, и за каждой сидел серьезный подросток. Классы, к которым привык Квентин, были совсем другими: кирпичные стены, доска объявлений, плакат с цепляющимися за ветки котятами и надписью «Не сдавайся, дружок». Тут стены были из дикого камня, а сама комната уходила куда-то вдаль, как в фокусе с зеркалами.

Ребята, в большинстве ровесники Квентина, демонстрировали тот же диапазон крутизны или отсутствия таковой – но не все. Здесь присутствовали панки с ирокезами и бритыми головами, имелся контингент готов и один ортодоксальный еврей. Долговязая девочка в большущих, с красной оправой очках улыбалась всем, как дебилка. У других девочек, помладше, были заплаканные глаза. Один парень сидел голый до пояса, с красно-зеленой татуировкой во всю спину. И куда только их родители смотрят, подумал Квентин. Другой был в инвалидной коляске, у третьего недоставало левой руки – пустой рукав его темной рубашки зашпиливала серебряная булавка.

На каждой парте лежал голубой экзаменационный вопросник, а рядом – остро заточенный карандаш № 3. Только эти вещи и были знакомы Квентину. Одна из задних парт пустовала; он с оглушительным скрежетом подвинул стул и сел за нее. На миг ему померещилось, что он видит впереди Джулию, но девочка тут же отвернулась, а разглядывать ее не было времени: декан Фогг откашлялся, собираясь что-то сказать.

– Итак, небольшое вступление. Во время экзамена соблюдается полная тишина. Заглядывать в чужие работы не возбраняется – вы все равно не увидите там ничего, кроме чистых листов. Карандаши подтачивать не потребуется. Если захочется пить, просто поднимите три пальца над головой, вот так, – показал он. – Если вам кажется, что вы плохо подготовлены, не волнуйтесь. К этому экзамену подготовиться невозможно – или, лучше сказать, вы готовились к нему всю свою жизнь. Баллов у нас всего два: проходной и непроходной. Сдавшие успешно переходят к экзамену второй ступени, не сдавшие – то есть большинство – возвращаются домой с правдоподобным алиби, почти ничего не помня о происшедшем. Продолжительность экзамена – два с половиной часа. Начинайте.

Декан нарисовал на доске циферблат часов. Чистая доселе экзаменационная тетрадь заполнялась вопросами – буквы проступали прямо у Квентина на глазах.

Класс зашуршал, как птичья стая на взлете. Головы склонились над партами, и по этому движению Квентин понял, что здесь собрались сплошные отличники.

Порядок. Он сам такой.

Квентин не планировал провести остаток этого дня – или утро, или что у них тут такое, – сдавая письменный экзамен по неизвестному предмету в неизвестном учебном заведении неизвестной климатической зоны, где до сих пор длилось лето. Ему сейчас полагалось морозить задницу в Бруклине и проходить собеседование с неким пожилым, недавно скончавшимся господином. Но логика обстоятельств пересиливала все прочие, самые весомые соображения – а с логикой Квентин не привык спорить.

В математике он неизвестно почему рубил так, что школе пришлось направить его для дальнейшего образования в Бруклинский колледж. Ничего страшного, решил он, ознакомившись с математическим разделом теста – разная там дифференциальная геометрия и линейная алгебра. Некоторые вопросы, однако, были совершенно бессмысленны. Так, например, тебе показывалась рубашка игральной карты – ангелочки на велосипедах, как водится, – и предлагалось угадать эту карту.

Задание перевести отрывок из шекспировской «Бури» на язык собственного изобретения сопровождалось вопросами по грамматике и орфографии этого языка, а дальше – подумать только! – шли вопросы по географии, культуре и общественному устройству выдуманной страны, где на этом языке говорили. Далее требовалось сделать обратный перевод с тарабарского на английский, обращая особое внимание на грамматические, стилистические и смысловые расхождения, получившиеся в итоге. Квентин, показывавший на экзаменах все, на что был способен, здесь не совсем понимал, что ему, собственно, следует показать.

Вопросы, помимо всего этого, еще и менялись. Из раздела «понимание прочитанного» исчез в процессе чтения требующий пересказа абзац. Какая-то новая цифровая технология – он, кажется, слышал об этом проекте. Кролик, которого Квентина попросили нарисовать, тоже не сидел смирно: как только у него появились лапки, он с наслаждением почесался, а после начал скакать по странице и грызть другие вопросы. Пришлось гоняться за ним с карандашом, чтобы как следует заштриховать шкурку. Художник утихомирил его наскоро изображенной морковкой и нарисовал вокруг него загородку.

Квентин строчил как одержимый, выполняя одно безумное задание за другим. Прошел час, прежде чем он поднял глаза и переменил положение отсиженной пятой точки. Солнечные квадраты под окнами сдвинулись, но его поразило другое – множество пустых парт. Разве отсюда выходил кто-нибудь? В животе у него сформировался холодный кристаллик: Квентин не привык, чтобы его опережали во время контрольных. Посмотреть бы на этих прытких, подумал он, вытерев потные ладони о брюки.

Еще через час Квентин, перевернув следующую страницу, увидел посередине единственное, выписанное курсивом слово КОНЕЦ.

Он прижал усталые пальцы к усталым глазам. Такого в его жизни больше не будет. Он так и не видел, чтобы кто-нибудь уходил, но из класса исчезли человек пятьдесят, и свободных парт стало больше, чем занятых. Как будто народ убирали втихую, пока он отвечал на вопросы. Голый до пояса татуированный панк оставался на месте. Он тоже, как видно, закончил и теперь развлекался, заказывая себе воду – всю парту уставил стаканами. Последние двадцать минут Квентин провел, глядя в окно и отрабатывая фокус с карандашом.

Декан, войдя в класс, сказал:

– Рад сообщить, что вы все переходите на следующую ступень. Второй экзамен сдается индивидуально преподавателям Брекбиллса, а в промежутке можно перекусить и пообщаться между собой.

Квентин насчитал за партами двадцать два человека – десятую где-то часть прежней группы. По классу уже циркулировал дворецкий в белых перчатках, раздавая подносики. Сэндвич с моцареллой и сладким перцем, большая груша, долька горького шоколада. Каждому студенту, кроме того, наливалось из отдельной бутылочки без этикетки что-то шипучее – грейпфрут-сода, как выяснилось.

Квентин прошел с ланчем в первый ряд, где собрались почти все остальные. Он, как дурак, радовался своему проходному баллу, не имея при этом понятия, почему он сдал, а другие нет. Дворецкий терпеливо собирал на поднос панковские стаканы. Квентин искал Джулию, но она то ли не прошла, то ли ее вообще здесь не было.

– Надо было сразу оговорить, сколько можно заказывать, – говорил панк, назвавшийся Пенни. Лицо у него, вопреки жуткому торсу, было мягкое и круглое, как луна. – Ну, скажем, максимум пять стаканов. Люблю такие примочки, когда система лажается на собственных правилах. А вообще скука. Двадцать минут на всю эту фигню.

– Двадцать минут? – восхитился мучимый завистью Квентин. – Господи, а я битых два часа впахивал.

Панк скорчил гримасу – мне-то, мол, что.

Общение лавировало между недоверием и чувством товарищества. Некоторые ребята сразу называли свои имена, города и обсуждали полученные задания, лишний раз убеждаясь, что варианты у всех были разные. Сюда они попали со всей страны, а двое и вовсе из саскачеванской резервации инуитов. Попали опять же по-разному, но некоторое сходство просматривалось: у кого-то мяч закатился в кусты, кто-то вытаскивал пропавшую козу из дренажной канавы, кого-то лишний провод в школьном компьютере привел в незнакомый доселе чулан. Потом зеленая трава, жаркое лето, гид, декан и этот вот класс.

Сразу после ланча преподаватели начали заглядывать в дверь и вызывать кандидатов. Происходило это в алфавитном порядке, и Квентину через пару минут досталась суровая женщина лет сорока с чем-то. Он прошел вслед за ней в узкую комнату с деревянными панелями, чьи окна смотрели на знакомый ему луг с неожиданно большой высоты. Закрытая дверь тут же заглушила разговор, слышный из смежной комнаты. По обе стороны обшарпанного стола стояли два стула.

Квентину казалось, что он все это смотрит по телевизору. Усилием воли он заставил себя сосредоточиться: ему предстояло выиграть очередное состязание с более высокими, против прежнего, ставками. На столе не было ничего, кроме колоды карт и уложенных в столбик монет.

– Я слышала, ты любишь фокусы, Квентин, – сказала женщина с легким трудноопределимым акцентом – исландским, что ли? – Не покажешь мне что-нибудь?

Квентин действительно любил фокусы. Это началось три года назад – отчасти из-за вычитанного в книгах, но главным образом потому, что это хобби, будучи достаточно интеллектуальным, не требовало общения с другими людьми. Он ухлопал сотни свободных часов, пряча в ладони монеты, тасуя карты, украшая пластмассовые стержни искусственными цветами. Без конца пересматривал затертые, не хуже порно, кассеты, где пожилые иллюзионисты демонстрировали на фоне простыни свои пассы. Никакой романтики, как обнаружил он, в этом не было – только бесконечные репетиции и обман.

Рядом с его домом был магазин, где продавалась нужная бутафория – а также уцененная электроника, запыленные настольные игры, декоративные камешки и искусственная блевотина. Тамошний продавец Рики, с бородой и бакенбардами, но без усов, как фермер из секты эмишей, иногда давал Квентину кое-какие наводки. Ученик скоро превзошел своего учителя: в семнадцать лет Квентин освоил «виски-соду» и сложный, исполняемый одной рукой съем Шарлье. Умел жонглировать тремя шариками, а в порыве вдохновения и четырьмя. Метал игральную карту с точностью робота, что принесло ему некоторую популярность в школьной среде: с десяти футов она у него втыкалась ребром в безвкусное буфетное яблоко.

Сейчас Квентин тоже первым делом взялся за карты. Для начала он стасовал их – не обычным, а фараоновским способом: вдруг эта женщина знает разницу и понимает, как трудна правильная фараоновская тасовка?

Вслед за этим он продемонстрировал свой обычный набор – обманную тасовку, обманный съем, подмену и прочее. Карты между фокусами струились из одной руки в другую, как водопад. Характерный треск звучал как-то глупо в этой просторной, полной воздуха комнате, в присутствии красивой дамы-профессора.

Она внимательно смотрела на Квентина, выбирала карты по его просьбе и нисколько не удивлялась, когда он извлекал их из раскинутой на столе колоды, или из кармана рубашки, или вообще из воздуха.

После карт он перешел к монетам, новеньким никелям. Чашек и носовых платков не было – пришлось обходиться без них. Преподавательница, молча понаблюдав с минуту за его пассами, тронула его за руку и попросила:

– Еще раз.

Он послушно повторил старый фокус «блуждающая монета», когда никель (вернее, три никеля) загадочным образом переходит из руки в руку. Он предъявлял монету публике, заставлял исчезнуть, терял ее и триумфально предъявлял снова, после чего она исчезала прямо с его открытой ладони. Эта серия движений, давно описанная в специальной литературе, включала в себя один особенно хитрый отвлекающий прием.

– Еще, – потребовала женщина и прервала возобновленный фокус на середине. – Вот здесь ты ошибся.

– Почему? Именно так это и делается.

Она, покачав головой, взяла из столбика три монеты и без предисловия начала показывать тот же фокус. Ловкости, с которой работали ее маленькие загорелые руки, Квентин даже у профессионалов не видел.

– Когда вторая монета переходит из руки в руку, – сказала она, прервав свои действия, – держать ее нужно вот так. Подойди сюда, посмотри.

Он стал у нее за спиной, стараясь смотреть на пальцы, а не на блузку. Монета исчезала между этими тонкими пальчиками, как птичка в ветвях. Она повторила еще раз, медленно.

– Но я делаю то же самое, – сказал Квентин.

– Хорошо, показывай. – Он начал, и она снова, уже с улыбкой, остановила его.

– А где же вторая монета?

Он повернул руки ладонями вверх. Монета… исчезла. Он пошевелил пальцами, посмотрел на столе, на коленях, на полу. Профессорша, что ли, стибрила, когда он отвлекся? Женщина с такими шустрыми пальцами и улыбкой Моны Лизы способна, пожалуй, на все.

– Так я и думала, – сказала она и встала. – Спасибо, Квентин. Передаю тебя следующему экзаменатору.

Квентин продолжал хлопать себя по карманам в поисках пропавшей монеты, впервые в жизни не зная, сдал он экзамен или, наоборот, завалил.

Профессора входили в одну дверь и выходили в другую. Это походило на длинный, бессвязный сон. Старик с трясущейся головой выкинул на стол кучу потрепанных веревок с узлами и стоял с секундомером в руках, пока Квентин эти узлы развязывал. Застенчивая красивая девушка, с виду сама студентка, попросила нарисовать план Дома и прилегающих к нему территорий. Большеголовый, без конца что-то бормочущий тип провел с Квентином очень странный шахматный блиц – может, это был тест на доверчивость? Важный рыжеволосый толстяк выпустил в воздух крохотную глазастую ящерку с радужными, как у колибри, крыльями и уселся на край стола, застонавшего под его тяжестью.

Квентин за неимением лучших идей стал приманивать ее на свой палец. Она спорхнула, тяпнула его за руку и стала биться о стекло, точно шмель. Толстяк молча протянул Квентину пластырь, забрал ящерицу и вышел.

Ближе к вечеру поток экзаменаторов остановился. Квентин, полагая, что это все, перевел дух и расправил плечи. Солнце садилось – отсюда этого не было видно, но чаша фонтана приобрела оттенок жженого сахара. Между деревьями безлюдного парка поднимался туман.

Квентин потер лицо руками. Интересно, что сейчас происходит с родителями, запоздало подумал он. Обычно их не слишком волнует, дома он или нет, но и у них есть свои границы. Уроки в школе давным-давно кончились. Может, они решили, что он задержался на собеседовании, хотя вряд ли помнят, что у Квентина на сегодня было намечено. А может, у них тоже лето, как и здесь – то есть, значит, каникулы. Он впервые трезво прикинул, что же с ним будет дальше: если это сон, то пора уже и проснуться.

За дверью рыдал какой-то парень – и как ему только не стыдно? Учитель что-то ему втолковывал, но парень то ли не мог, то ли не желал перестать. Этот звук угрожал прогрызть напускное спокойствие Квентина и добуриться до затаившегося в глубине страха. Потом плаксу увели, и декан холодно, сдерживая гнев, произнес:

– Знаете – мне, кажется, уже все равно. – Ему что-то ответили, но Квентин не расслышал, что именно. – Если не будет кворума, просто отправим всех по домам и переждем один год. Я лично буду счастлив. Сможем перестроить обсерваторию и превратить школу в санаторий для впавших в детство профессоров. Хватит уже, ей-богу. – Снова неразборчивый ответ. – Двадцатый должен где-то быть, Мелани. Мы будем шерстить школы и колонии для несовершеннолетних, пока не найдем его – если же этого не случится, я охотно уйду в отставку, и все это останется на ваших плечах. Уйду с радостью, честное слово.

В дверь на мгновение заглянула дама, экзаменовавшая Квентина по фокусам. Он хотел спросить ее насчет телефона – его сотовый превратился в бесполезную светящуюся коробочку, – но дверь снова закрылась. Ну и что теперь? Можно ему идти или нет? Приключения – дело хорошее, но как-то поднадоело уже.

В комнате становилось темно. Квентин поискал выключатель, но его не было. За все это время он не видел здесь ни одного электрического прибора – ни телефона, ни выключателя, ни электронных часов. После давнишнего ланча снова хотелось есть. Он подошел к окну. Стекло в рамах дребезжало от старости.

Чего они так долго? Может, он последний остался? На темно-синем небе клубились вангоговские завихрения звезд – в Бруклине их из-за светового загрязнения не увидишь. Что это все-таки за место и куда делся листок, который он так и не успел поймать? Тетрадь лежит в рюкзаке – зря он оставил его в классе, лучше бы взял с собой. Родители, наверно, ужинают сейчас; на плите что-то жарится, отец подпевает чему-то до ужаса устаревшему, на стойке два бокала с красным вином. Он по ним почти что соскучился.

Тут дверь распахнулась, и в комнату, разговаривая с кем-то через плечо, ворвался декан.

– Кандидат? Чудесно, – саркастически бросил он. – Давайте посмотрим на кандидата. И принесите свечи, черт побери! – Он сел к столу. Рубашка на нем вся пропотела – может, клюкнуть успел за то время, когда Квентин его не видел. – Привет, Квентин. Садись.

Квентин занял свободный стул. Фогг расстегнул верхнюю пуговицу и раздраженно вытащил из кармана галстук.

Вслед за ним в комнату вошли все другие преподы, которых Квентин повидал за день: фокусница, старик с узлами, толстяк с ящерицей – всего около дюжины. Выстроившись вдоль стен, они смотрели на Квентина и перешептывались. Последним, никем не замеченный, проскочил татуированный панк.

– Прошу, прошу, – с широким жестом сказал декан. – В будущем году надо будет приспособить оранжерею. Проходите, Перл, проходите. – Это относилось к блондиночке, заставившей Квентина нарисовать карту. – Квентин… присаживайся.

Квентин, уже сделавший это, сел чуть поглубже.

Фогг извлек из одного кармана нераспакованную карточную колоду, из другого примерно на доллар никелей. Столбик монет чуть не развалился, когда декан шмякнул его на стол, и оба визави одновременно его поправили.

– Ну-с, а теперь немного магии! – Декан потер руки, скрестил их и развалился на стуле.

Опять? Квентин растерялся вконец, но виду не подал. Медленно, оглушительно треща пластиковой оберткой, он распаковал колоду. Руки независимо от головы принялись тасовать карты, а он тем временем вспоминал, какой фокус еще не показывал. Кто-то из собравшихся кашлянул.

Как только Квентин приступил к делу, Фогг весьма бесцеремонно его прервал:

– Нет-нет-нет! Я хочу видеть настоящую магию. – И постучал по столу. Квентин не находил на его лице прежнего благодушия. Необычайно бледная, молочная голубизна глаз вселяла тревогу.

– Я не совсем понимаю… – Квентин чувствовал себя так, будто забыл реплику из роли в школьном спектакле. – Что значит «настоящая магия»?

– Не знаю. – Фогг весело оглянулся на стоящих у стенки учителей. – Это ты мне скажи.

Квентин, чтобы выиграть время, стасовал карты еще пару раз. Почему они просто не скажут, чего хотят? Сказали бы, он бы и сделал. Все, кто был в комнате, смотрели равнодушно или отводили глаза. Нет, от них помощи не дождешься – придется отправляться обратно в Бруклин. Квентин свирепо подавил подступившие слезы. Он проваливался куда-то в себя, и не было там ничего, что могло его поддержать. Вот и встретился ему экзамен, который он не сумел выдержать – ничего в общем-то удивительного. Вопрос в том, сколько еще это будет тянуться.

– Хватит волынить, Квентин! – гаркнул декан, щелкнув пальцами у него перед носом. – Проснись!

В следующий момент он схватил Квентина на удивление горячими, сухими руками и стал выламывать ему пальцы, приговаривая:

– Вот так. Вот так.

– Перестаньте, – сказал Квентин, но Фогг и не подумал остановиться. Под шарканье ног и тихие голоса в комнате он гнул пальцы назад и раздвигал так, что перепонки трещали. Квентину чудилось, что между его и Фогга руками мерцает свет.

– Да перестаньте же! – вскричал он и вырвался.

Удивительно, как хорошо бывает иногда разозлиться. В наступившей тишине он сделал глубокий вдох и выдохнул через нос, изгнав из себя некоторую долю отчаяния. Хватит с него экзаменов. Он сдает их всю свою несчастную жизнь, но даже у него есть предел.

Юноша не сразу заметил, что бормочет себе под нос – не по-английски, а на том самом языке, который изобрел не далее как сегодня. Свой диалект, где встречались весьма сочные выражения, Квентин присвоил тропическому архипелагу, знойному раю в духе Гогена – с черными пляжами, хлебными деревьями, обилием родников и грозным вулканическим богом. Изъясняясь на нем бегло и без акцента, не хуже туземцев, сейчас он не то молитву читал, не то произносил заклинание.

Все вокруг замедляло темп, как будто комнату наполнила вязкая, но совершенно прозрачная жидкость. Все, кроме самого Квентина. Взяв карты в ладони, он подкинул их к потолку, словно голубя. Они рассыпались, как метеорит в атмосфере, слетели на стол и сложились в импрессионистскую, но узнаваемую модель Брекбиллса. Опускаясь как бы случайно, они соединялись одна с другой, точно магнитные. Две последние, пиковый и червовый тузы, образовали кровлю над часовой башней.

Все, в том числе и Фогг, окончательно застыло на месте. Волоски на руках Квентина поднялись дыбом, пальцы оставляли в воздухе фосфорические следы. Зная теперь, что делать, он легонько подул на карточный домик, и карты опять сложились в колоду. Он раскинул их на столе веером, точно блек-джек сдавал. Только дамы – как привычных мастей, так и многих других, синих, зеленых и желтых. Дама фонтанов, дама часов, дама пчел, дама книг. Одни одеты, другие бесстыдно обнажены. У одних лицо Джулии, у других – красивой медички из «Скорой помощи».

Декан и все остальные пристально следили за Квентином. Ладно, смотрите. Снова собрав колоду, он без видимого усилия порвал ее на половинки, на четвертушки и швырнул полученным конфетти в честную компанию. Все, кроме Фогга, отпрянули.

Квентин встал, опрокинув стул.

– Скажите мне, где я. Скажите, что я здесь делаю.

Он зажал в кулаке столбик никелей, но это были уже не монеты, а рукоять светящегося меча, загнанного глубоко в стол. Квентин без труда его вытащил.

– Что здесь, в конце концов, происходит? – уже громче осведомился он. – Если это не сраное Филлори, то где я, черт побери? – Он навел острие на Фогга, подержал секунд десять и снова вогнал меч в столешницу, словно в масло.

Фогг не шевелился, меч трепетал над столом. За окном стояла черная ночь.

– Ну что ж. – Декан, достав из кармана аккуратно сложенный платок, промокнул лоб. – Думаю, мы можем признать, что он сдал экзамен.

Кто-то – старик с узлами – похлопал Квентина по спине, а после с неожиданной силой вытащил меч и плашмя положил на стол. Аплодисменты экзаменаторов переходили в овацию.