Читать книгу Июнь 1941. Запрограммированное поражение - Лев Лопуховский - Страница 6

Нехватка материальных средств и недостатки технического характера являлись отнюдь не первостепенными проблемами в предвоенной Красной Армии. Гораздо серьезнее обстояло дело с подготовкой личного состава войск. Эта проблема была связана с низким образовательным уровнем, характерным тогда для большей части населения СССР. В 1939 г. только 7,7 % его жителей закончили хотя бы семь или более классов, а высшее образование имели только 0,7 %. У мужчин возраста 16–59 лет эти показатели были заметно выше – соответственно 15%и1,7 %,но все равно оставались недопустимо низкими [123]. Это приводило к острому дефициту грамотных специалистов, особенно среди технических родов войск.

Да что говорить о рядовых специалистах, когда в РККА фактически не имелось полноценных младших командиров. В армиях других стран они назывались унтер-офицерами или сержантами и по существу являлись становым хребтом армии, делающим ее дисциплинированной, устойчивой и боеспособной. В Красной Армии они мало отличались от рядовых солдат и по своему образованию, и по обученности, и по опыту. Для выполнения функций, которые в других армиях поручались унтер-офицерам или сержантам, в РККА возникала необходимость привлекать командиров среднего звена. К тому же слабую подготовку тогдашних краскомов и, соответственно, низкую эффективность их работы приходилось компенсировать увеличением штатов командного и начальствующего состава, брать, что называется, числом. Поэтому, например, в управлении предвоенной советской стрелковой дивизии было втрое больше офицеров, чем в современной ей немецкой пехотной. И это при том, что немецкая дивизия насчитывала тогда на 16 % больше личного состава, чем советская. В связи с этим сложилась парадоксальная ситуация: несмотря на большое количество красных командиров (к июню 1941 г. – 659 тыс.), Красная Армия постоянно испытывала некомплект комначсостава относительно штата. В 1939 г. на одного командира РККА приходилось шесть рядовых. В то же самое время в вермахте их было 29, в английской армии – 15, во французской – 22, а в японской – 19 [124]. В большинстве своем красные командиры не отличались объемом и высоким качеством знаний. Да это и понятно, ведь им зачастую приходилось начинать свое освоение избранной специальности, не имея для этого необходимой базы. В 1929 г. 81,6 % курсантов, принятых в военные школы сухопутных войск, пришли туда лишь с начальным образованием. В пехотных школах таких было еще больше – 90,8 %. Со временем положение стало постепенно улучшаться, но очень медленно. Через 4 года доля курсантов с начальным образованием снизилась до 68,5 %, но в бронетанковых училищах она по-прежнему составляла 85 % [125].

Это объяснялось не только низким средним уровнем образования по всему СССР. Сыграла свою отрицательную роль и проводимая в стране последовательная политика предоставления преимуществ для поступления на учебу выходцам из рабочих и крестьян. Пролетарское или крестьянское происхождение служило пропуском в учебные заведения, но никак не могло заменить необходимые знания будущим командирам и воспитателям солдат. Полуграмотных курсантов приходилось прежде всего обучать элементарным вещам. Время на это тратилось за счет уменьшения часов на профессиональную подготовку. С настоятельной необходимостью ликвидировать безграмотность сталкивались не только курсанты военных школ, но и многие слушатели военных академий.

Но даже и таких выпускников в армии остро не хватало. Накануне войны высшим военным образованием могли похвастаться только 7,1 % командно-начальствующего состава Красной Армии, среднее было у 55,9 %, ускоренные курсы – у 24,6 %, а оставшиеся 12,4 % не получили вообще никакого военного образования [126]. Большинство командиров не имели военного образования или получили звание после окончания краткосрочных курсов. Таких командиров во всей предвоенной Красной Армии было 37 %. Но среди среднего комначсостава, от младшего до старшего лейтенантов, их доля была куда выше. А они, командуя взводами, ротами и батальонами, непосредственно обучали бойцов и готовили их к будущим боям. Именно от них во многом зависел реальный уровень боеготовности их подразделений. При этом им и самим надо было еще многому учиться.

О том же говорилось и в «Акте о приеме Наркомата Обороны Союза ССР тов. Тимошенко С.К. от тов. Ворошилова K. E.», подготовленном в мае 1940 г.:

«Качество подготовки командного состава низкое, особенно в звене взвод-рота, в котором до 68 % имеют лишь краткосрочную 6-месячную подготовку курса младшего лейтенанта» [127].

Из состоявших на учете 915 951 командира запаса армии и флота 89,9 % имели за плечами только краткосрочные курсы или вообще никакого военного образования [128]. Наглядной иллюстрацией недопустимо низкого уровня знаний советских командиров служит такой печальный факт: около четверти из них совершенно не умели пользоваться обыкновенной картой и компасом. Вот такая удручающая обстановка с образовательным багажом сложилась на нижних ступенях служебной лестницы РККА.

Даже среди 1076 предвоенных советских генералов и адмиралов высшее военное образование получили только 566, или немногим больше половины. При этом их средний возраст составлял 43 года, таким образом, и большим практическим опытом они тоже не обладали. Особенно печально обстояли дела в авиации, где из 117 генералов только 14 имели высшее образование. В результате ни один из командиров авиационных корпусов и дивизий его не имел [129].

Впрочем, и сама система военного образования страдала многими недостатками. Военных учебных заведений в предвоенном СССР было не так уж мало: 19 академий, 10 военных факультетов при гражданских вузах, 278 училищ и школ, 68 курсов усовершенствования командного состава. Одновременно там обучались свыше 300 тыс. человек. Но квалифицированных преподавательских кадров для них остро не хватало. Так, училища ВВС имели преподавателей 44,1 % от штата. Материальная база этих училищ тоже далеко не соответствовала требованиям учебного процесса. Например, горючим они были обеспечены на 41,4 % от потребности [130]. Но во главу угла ставилась задача, прежде всего, как можно скорее обеспечить быстро растущую перед войной армию командирскими кадрами. Качество их подготовки считалось делом если не второстепенным, то наживным.

Кадровую проблему Красной Армии, несомненно, усугубили предвоенные массовые репрессии, организованные с ведома и по инициативе Сталина. Главным проводником кампании репрессий в Красной Армии, которая нанесла громадный урон боеспособности войск, стал нарком обороны К.Е. Ворошилов[27]. Он был в числе вдохновителей расправы над высшим командным составом Красной Армии под видом ликвидации так называемого «военно-фашистского заговора» (дело М.Н. Тухачевского, И.Э. Якира, И.П. Уборевича и других). Сталин знал, что комсостав армии поделен на сторонников Ворошилова и Тухачевского. Многие руководители высших звеньев управления, прошедшие горнило Гражданской войны, знали истинную цену тому же Ворошилову, как военному деятелю, и не боялись высказать свое мнение о наркоме. Для устранения раскола в военном руководстве Сталин должен был сделать выбор между личной преданностью старых соратников и представителями передовой военной науки. Сталин выбрал первое.

Существуют многочисленные, хотя и зачастую весьма противоречивые сведения и мнения о масштабах и последствиях репрессий в армии и на флоте. Для максимальной объективности мы постараемся опираться на наиболее достоверную информацию. Она содержится, например, в отчете начальника Управления по начальствующему составу РККА Наркомата Обороны СССР Е.А. Щаденко «О работе за 1939 год» от 5 мая 1940 г. Согласно ему в 1937 г. только из Красной Армии без ВВС было уволено 18 658 человек, или 13,1 % списочной численности ее начсостава.

Маршалы Советского Союза. В первом ряду: М.Н. Тухачевский, К.Е. Ворошилов, Егоров; сзади С.М. Буденный, В.К. Блюхер.

Из них по политическим мотивам были уволены 11 104 человека, а еще 4474 подверглись аресту. В 1938 г. число уволенных составило 16 362 человека, или 9,2 % списочной численности выросшего к тому времени начсостава. Из них 7718 были уволены по политическим мотивам, а еще 5032 – арестованы. В следующем, 1939 г. масштаб репрессий резко снизился, уволено было только 1878 человек, что соответствовало 0,7 % списочной численности продолжающего расти начсостава. Из них по политическим мотивам уволили 284 человека, а арестовали – 73. Таким образом, за эти три года только сухопутные войска из 36 898 уволенных потеряли по политическим мотивам 19 106 человек, а еще 9579 человека были арестованы. Получается, что только прямые потери от репрессий и только в сухопутных войсках СССР достигли 28 685 человек. Причинами увольнения для еще 4048 человек за это же время было пьянство, моральное разложение и воровство. Остальные 4165 человек были исключены из списков армии по причине смерти, инвалидности или болезни [131].

Между тем положение с командными кадрами в Красной Армии становилось все более критическим. В 1938 г. некомплект комначсостава достиг 34 % от их штатной численности. Только кадровой армии недоставало 93 тыс. командиров, а командиров запаса требовалось гораздо больше – 300–350 тыс. [132]. В этих условиях репрессии пошли на спад, больше того, в 1937–1939 гг. были реабилитированы и восстановлены в армии 11 178 человек, из них 9247 уволенных по политическим статьями 1457 арестованных. Следовательно, безвозвратные потери советских сухопутных войск от репрессий за эти три года составили 17 981 человек [133]. Но далеко не все из них были физически уничтожены. По оценке известного ученого-историка д.и.н. О.Ф. Сувенирова, который многие годы посвятил изучению этого вопроса, в результате репрессий в предвоенные годы погибли примерно 10 тыс. человек комначсостава РККА [134]. Много это или мало? Сравнение названного числа с общей списочной численностью командного и политического состава показывает, что была утрачена только незначительная доля всех командиров и политработников. Но если рассортировать репрессированных по званиям и должностям, то мы увидим совершенно иную картину.

Наиболее тяжело репрессии отразились на верхушке командных кадров Красной Армии и Военно-Морского Флота, ее самой квалифицированной, опытной и образованной части. Возьмем, к примеру, два самых суровых в смысле репрессий года, 1937 и 1938-й. За этот период было арестовано только три младших лейтенанта и лиц, соответствующих им по званию, и столько же маршалов Советского Союза. На общей численности младших лейтенантов Красной Армии арест троих из них практически мало отразился. Зато из состоявших на службе в РККА в 1936 г. маршалов было арестовано 60 %. Тогда же были арестованы 14 командармов 1-го и 2-го рангов, что соответствовало 100 % имеющихся на сентябрь 1936 г., 84 комкора, или 135,5 %[28] их наличия в 1936 г. Для комдивов эти цифры составили 144, или 71,6 %, для комбригов – 254, или 53,6 %, для полковников – 817, или 47,7 %, для майоров – 1342, или 24,4 %, для капитанов – 1790, или 12,5 %, для старших лейтенантов – 1318, или 5,1 %, а для лейтенантов – 1173, или 2,0 % [135]. Надо добавить, что все эти цифры включают лиц, носивших звания, соответствующие вышеперечисленным, но не учитывают политсостав и тех арестованных, которых в 1939 г. успели освободить и восстановить в армии. В далеко не полном списке политсостава, репрессированного за 1937–1938 гг., числятся 14 армейских комиссаров 2-го ранга, 27 корпусных комиссаров, 72 дивизионных комиссара и 110 бригадных комиссаров [136]. Не были там учтены и флотские командиры, арестованные в 1938 г., но их мартиролог, хотя и очень неполный, уже опубликован и насчитывает, по меньшей мере, 16 человек [137].

В итоге, даже по неполным данным, только за два года Вооруженные Силы СССР безвозвратно потеряли 738 военачальников из своего высшего командного, начальствующего и политического состава, носивших звания, соответствующие генеральским. И это случилось в мирное время. Для сравнения: за долгие и трудные годы Великой Отечественной войны в общей сложности погибли и скончались по разным причинам 416 советских генералов и адмиралов [138]. Из них 79 умерли от болезней, 20 расстались с жизнью в результате несчастных случаев и катастроф, три покончили с собой при обстоятельствах, не связанных с боевыми действиями, а 18 были расстреляны и посмертно реабилитированы. Таким образом, боевые потери стали непосредственной причиной гибели 296 представителей советского генералитета. В плен во время войны попали 77 советских генералов [139], из них 23 погибших и умерших там уже учтены ранее. Следовательно, общие безвозвратные потери высшего командного состава СССР за годы войны составили 350 человек. Таким образом, безвозвратные потери высшего состава (известные нам далеко не полностью) только за два года репрессий (1937–1938 гг.) в два с лишним раза превысили безвозвратные потери за четыре долгих года самой кровопролитной в истории человечества войны.

Но убыль советских генералов в результате репрессий отнюдь не исчерпывается вышеназванными цифрами. К ним надо прибавить еще 13, которые были репрессированы накануне войны, а расстреляны уже после ее начала, и 18 вышеупомянутых, казненных и впоследствии реабилитированных ее участников [140]. Нет полной статистики и по тем из них, которые покончили с собой, не дожидаясь, когда за ними придут, как это сделали, например, армейский комиссар 1-го ранга Я.Б. Гамарник, армейский комиссар 2-го ранга A.C. Гришин, комкор Е.И. Горячев и бригадный комиссар С. Т. С о ломко.

Наглядной иллюстрацией опустошения, которое оставили после себя предвоенные репрессии в высшем эшелоне Красной Армии, является судьба членов Военного совета при Наркоме обороны СССР, созданного 19 ноября 1934 г. В него входил весь цвет тогдашнего высшего военного и политического руководства армии и флота. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть на звания этих людей. В феврале 1936 г. в его состав входили пять маршалов Советского Союза, пять командармов 1-го ранга, девять командармов

2-го ранга, 31 комкор, пять комдивов, один комбриг, два флагмана флота 1-го ранга, два флагмана флота 2-го ранга, один флагман 1-го ранга, один армейский комиссар 1-го ранга, 13 армейских комиссаров 2-го ранга, шесть корпусных комиссаров, два коринженера, один коринтендант и один корврач, а всего 85 человек. Из них до войны или в самом ее начале 67 были расстреляны, три покончили с собой, причем один из них – уже в тюрьме, маршал В.К. Блюхер замучен во время следствия, двое осуждены, а еще двое арестовывались, но впоследствии были освобождены. Командарм 1-го ранга

С.С. Каменев успел умереть своей смертью в 1936 г., но и его посмертно объявили «врагом народа». Таким образом, в начале войны из первоначального состава Совета в строю оставалось только девять человек… [141]. Можно представить, что могли присоветовать руководству оставшиеся члены, над которыми постоянно висел дамоклов меч репрессий, сразивших почти всех их соратников!

На должности репрессированных военачальников поневоле приходилось ставить тех, кто остался под рукой. О том, как это выглядело на деле, рассказал на заседании Военного совета 21 ноября 1937 г. комкор Н.В. Куйбышев, командующий войсками Закавказского военного округа:

«<…> самое скверное – это, безусловно, неудовлетворительно или совершенно неудовлетворительно обстоит дело с подготовкой стрелковых войск и войсковых штабов. Основная причина того, что мы не изжили всех этих недостатков, заключается в том, что у нас округ был обескровлен очень сильно…

А вот я вам приведу факты. На сегодня у нас тремя дивизиями командуют капитаны. Но дело не в звании, а дело в том…что, скажем, Армянской дивизией командует капитан, который до этого не командовал не только полком, но и батальоном, он командовал только батареей.

Почему мы его назначили? Я заверяю…что лучшего мы не нашли. У нас командует Азербайджанской дивизией майор. Он до этого времени не командовал ни полком, ни батальоном и в течение последних шести лет являлся преподавателем военного училища.

Голос с места. Куда же девались командиры?

Куйбышев. Все остальные переведены в ведомство НКВД без занятия определенных должностей[29].

У меня имеется дивизия Грузинская, которой командует майор. Он, то же самое, не командовал полком, правда, командовал батальоном, но последние 4 года занимал должность начальника военно-хозяйственного снабжения дивизии» [142].

Больше того, один капитан, чьим потолком в нормальных условиях является батальон, длительное время командовал войсками всего Сибирского военного округа [143].

Конечно, значительная нехватка командиров была вызвана, главным образом, быстрым ростом армии, за которым не поспевала система подготовки ее командно-начальствующего состава. Однако репрессии не только усугубили эту нехватку, но и заметно обострили и без того тяжелую ситуацию с обучением командных и технических кадров, особенно в высших военных учебных заведениях. Ведь их руководящий и преподавательский состав тоже серьезно пострадал в тот мрачный период. Из всех начальников военных академий уцелел лишь один. Были последовательно расстреляны пять сменявших друг друга начальников Военно-морской академии и шесть руководителей курсов «Выстрел» [144].

Характерную картину тогдашней действительности нарисовал в своем выступлении на совещании высшего руководящего состава РККА, которое состоялось 23–31 декабря 1940 г., начальник Военной академии имени Фрунзе М.С. Хозин:

«С преподавательским составом на сегодняшний день у нас обстоит не совсем нормально. Комплектование академии преподавательским составом в 1940 г. выглядит так: мы получили 75 процентов нового преподавательского состава. Это, как правило, командиры, имеющие до 2 лет перерыва службы в Красной Армии, оторвавшиеся от войсковой практики и не имеющие методических навыков в деле преподавания. В числе прибывших преподавателей имеются командиры, у которых нет высшего военного образования, и целый ряд командиров, которые были отстранены от занимаемых должностей, вследствие невозможности их использования в войсках.

Уровень знаний и подготовки прибывающего для комплектования академии преподавательского состава чрезвычайно разнообразен. В отдельных случаях (а таких есть примерно 20 человек) просто не пришлось их допустить к преподаванию. С такими командирами-преподавателями пришлось организовать курсы доподготовки и до мая месяца они у нас будут заниматься на организованных для этого курсах. Только после этого мы их поставим, если можно так выразиться, в строй для преподавания.

<…> из числа всех преподавателей, находящихся в академии, не имеют боевого опыта 81 человек – они ни разу, нигде, ни в какой войне не участвовали; с командным стажем в армии от 5 до 10 лет – 90 человек» [145].

Хозин имел все основания жаловаться на нехватку квалифицированных преподавателей в своем учебном заведении: в мае 1939 г. вместо 40 профессоров, положенных ему по штату, там было только 2, вместо 105 доцентов – 19, а вместо 75 адъюнктов – 12 [146]. Но Академия имени Фрунзе испытывала проблемы не только со своими преподавателями. В своем дальнейшем выступлении Хозин коснулся и ее слушателей:

«<…> Академия сейчас численно чрезвычайно выросла и имеет в своем составе 2500 человек. Когда в 1938 г. принимался тот состав, который должен быть выпущен в этом году, то из 610 человек были приняты 453 человека с плохими оценками, причем они имели не только по одной плохой оценке, но по 2–3—4 и даже больше. Все это создает такое положение, при котором мы в ряде случаев работаем с командным составом – слушателями впустую. Я считаю, что на будущее нам нужно отказаться от такой погони за количественным комплектованием академии слушателями и перейти на качественный отбор» [147].

Последствия предвоенных репрессий оказались для Красной Армии особенно тяжелыми еще и потому, что она имела очень небольшой резерв офицеров, обладавших боевым опытом Первой мировой войны, который в полной мере использовали немцы. Тому были свои объективные причины, ведь значительное число офицеров старой армии погибли или бежали из страны в ходе революции и Гражданской войны. Но даже многим из тех, которые защищали советскую власть с оружием в руках, так и не удалось заработать у нее полное доверие. А ведь им нередко приходилось сражаться против своих же бывших товарищей, воевавших на стороне белых, и тем самым на деле доказывать свою преданность новому государству. Таких к концу Гражданской войны служило в Красной Армии примерно 75 тыс. из 250 тыс. бывших царских офицеров. При этом многие из них занимали ключевые должности. Так, начальниками штабов дивизий РККА за годы Гражданской войны служило примерно 600 бывших офицеров. В межвоенный период их последовательно «вычищали» из армии, а в 1937–1938 гг. жертвами репрессий стали 38 из уцелевших к тому времени 63 бывших начштадивов [148]. В итоге из 600 бывших «военспецов», имевших боевой опыт на должности начштаба дивизии, к началу Великой Отечественной войны на службе в Красной Армии остались только 25, такая вот грустная арифметика… При этом большинство из них лишились своих должностей не по возрасту или состоянию здоровья, а только по причине неподходящей анкеты. Подобные меры окончательно добили преемственность Красной Армии со старой русской военной школой, и без того уже основательно разрушенную революцией.

Репрессии не только нанесли Красной Армии чувствительные потери в командных кадрах. Не менее тяжело отразились они на морали и дисциплине личного состава, существенно подорвав взаимное доверие бойцов и командиров. Да это и понятно: многие известные всем и каждому в СССР полководцы, легендарные герои Гражданской войны, воспетые в стихах и прозе, чьи портреты можно было встретить повсюду, включая школьные учебники, в одночасье оказались матерыми заговорщиками, двурушниками, шпионами, диверсантами и предателями. Причиной многочисленных проблем, ошибок и недочетов в армии и государстве была объявлена враждебная деятельность замаскированных «врагов народа». Поиск этих «врагов» и их разоблачение стали первейшим долгом всех граждан страны, в том числе и военнослужащих. И вот началась настоящая вакханалия доносов. Бойцы теряли веру в своих командиров и с подозрением следили за каждым их шагом. Командиры, в свою очередь, снижали требовательность к подчиненным, боясь вызвать их недовольство. Вдобавок ко всему этому в РККА вспыхнула нешуточная эпидемия пьянства. Красноармейцы пили, чувствуя свою безнаказанность, а их начальство пыталось залить спиртным тревогу и неуверенность в завтрашнем дне. Больше того, командиры и политработники нередко пьянствовали со своими подчиненными, стараясь таким дешевым путем завоевать их доверие, а на деле лишь окончательно подрывая свой авторитет. Широкий размах этого позорного явления вызвал появление специального «Приказа о борьбе с пьянством в РККА» № 0219, подписанного Ворошиловым 28 декабря 1938 г. Он начинался откровенным признанием:

«За последнее время пьянство в армии приняло поистине угрожающие размеры. Особенно это зло вкоренилось в среде начальствующего состава» [149].

Ему вторил и приказ наркома ВМФ № 010 от 17 января 1939 г., который открыто констатировал: «Пьянство стало бичом флота» [150].

Еще одним серьезнейшим последствием репрессий стало у многих советских командиров всех рангов нежелание проявлять инициативу из-за боязни ответственности за ее неудачу. Никто не хотел быть обвиненным во вредительстве со всеми вытекающими из этого последствиями. Гораздо проще и безопаснее было старательно выполнять спущенные сверху приказы, какими бы бессмысленными они ни казались, а потом пассивно дожидаться новых руководящих указаний и, главное, «не высовываться». Но то, что было выгодно для спокойного житья отдельных людей, очень часто наносило немалый вред общему делу, особенно в условиях войны.

Широкомасштабные репрессии в СССР и его армии во второй половине 30-х годов происходили на глазах у всего мира. И мало кто в этом мире верил постоянным заклинаниям в тогдашней советской печати, что, «очищаясь от военнофашистской скверны, Красная Армия тем самым укрепляет свои ряды». В этой связи особенно интересно узнать, как воспринимали происходящие тогда в Советском Союзе беспрецедентные изменения служившие там иностранные военные атташе. Ведь именно в их непосредственные должностные обязанности входила оценка военного потенциала страны пребывания и информирование о ней политических руководителей их государств.

Вот что докладывал своему правительству в июне 1937 г. французский военный атташе в Москве подполковник Л. Симон:

«Армия, которая до последнего времени находилась в привилегированном положении, более не избавлена от потрясений, которым подвержены и продолжают подвергаться другие органы. Меры в отношении армии приобретают все более явный политический характер, что не может не нанести ущерба ее боеспособности» [151].

Растущий вал разоблачений «врагов народа» поверг Симона в полное недоумение. Еще бы, ведь заместители наркома путей сообщения, как это было официально объявлено, устраивали крушения поездов, а заместители наркома обороны готовили поражение своей армии в будущей войне… Что можно было подумать о наркоме Ворошилове, который выдвинул на посты своих заместителей и командующих военными округами матерых шпионов и изменников? Все это просто не укладывалось в голове, но тогда у Симона возник вполне закономерный вопрос:

«Если же официальные объяснения не соответствуют действительности, то какова цена режиму, который стремится уничтожить энергичных и сведущих людей, служивших ему почти двадцать лет?» [152].

Симон сделал из разворачивающихся на его глазах бурных событий однозначный вывод:

«<…> следует признать, что переживаемый СССР внутренний кризис серьезно уменьшает его военный потенциал» [153].

Примерно в это же самое время, 17 июня 1937 г., военный атташе США в Москве подполковник Ф.Р. Фэймонвилл направил в Вашингтон свой доклад с аналогичными заключениями:

«Поскольку снижение уровня боеготовности Красной Армии отрицательно сказывается на безопасности Советского Союза, страна жестоко пострадала в результате событий 11 июня[30]…

В связи с тем, что сильная Красная Армия в последние три года была несомненным фактором мира в Европе, ее недавнее ослабление в результате казни маршала Тухачевского и его соратников существенно подрывает силы, выступающие за мир, и создает куда более вероятные перспективы для японской и фашистской агрессии» [154].

Весной 1938 г. после аншлюса Австрии французское руководство стояло перед важнейшим выбором: следует ли ему попытаться силой остановить растущие на глазах претензии Гитлера к Чехословакии или продолжать проводить политику его умиротворения? Одним из решающих факторов, повлиявших на это решение, был доклад французского посла в СССР Р. Кулондра своему правительству, в котором тот высказал мнение, что «СССР готовится, главным образом, к оборонительной войне». Кроме того, как он отметил, «грозной неизвестной величиной является реальная ценность командования». Поэтому Кулондр сделал однозначный вывод: в случае войны с Германией Франции не стоило рассчитывать на существенную военную помощь со стороны России, которая «подверглась такому кровопусканию, что не может не находиться в ослабленном состоянии» [155].

В то же самое время английский военный атташе подполковник Файэрбрэйс в докладе своему Министерству иностранных дел полагал, что Красная Армия по-прежнему сильна в обороне. Однако, по его мнению:

«<…> с военной точки зрения имеются значительные сомнения относительно того, способен ли Советский Союз выполнить свои обязательства по договору с Чехословакией и Францией, ведя наступательную войну» [156].

В конце июня 1938 г. новый военный атташе Франции в СССР полковник О.-А. Паласе, который постоянно выступал за тесное сотрудничество своей страны с Советским Союзом и был склонен оправдывать многие происходившие в нем тогда события, тем не менее доносил в Париж:

«1) Красная Армия, вероятно, более не располагает командирами высокого ранга, которые бы участвовали в мировой войне иначе как в качестве солдат или унтер-офицеров.

2) Разработанная Тухачевским и его окружением военная доктрина, которую наставления и инструкции объявили вредительской и отменили, более не существует.

3) Уровень военной и общей культуры кадров, который и ранее был весьма низок, особенно упал вследствие того, что высшие командные посты были переданы офицерам, быстро выдвинутым на командование корпусом или армией, разом перепрыгнувшим несколько ступеней и выбранными либо из молодежи, чья подготовка оставляла желать лучшего и чьи интеллектуальные качества исключали критичную или неконформистскую позицию, либо из среды военных, не представляющих ценности, оказавшихся на виду в гражданскую войну и впоследствии отодвинутых, что позволило им избежать всякого контакта с «врагами народа». В нынешних условиях выдвижение в Красной Армии представляет своего рода диплом о некомпетентности.

4) Чистка, распространяющаяся по лестнице сверху вниз, глубоко дезорганизует воинские части и скверно влияет на их обучение и даже на условия их существования. В этом отношении весьма показательны все более многочисленные нарекания на плохое обслуживание военной техники и учреждение Ворошиловым «комиссий по экономическому сотрудничеству». Примечательно, что деятельность этих комиссий, превращающая воинские части в сельскохозяйственные предприятия и затрудняющая обучение, тремя годами ранее была признана вредной и отменена.

5) Непрекращающиеся перемещения офицеров <…> против чего советское командование с 1930 г. решительно выступало, вследствие чистки стали как никогда многочисленными<… >

6) Учреждение института военных комиссаров[31], усилия, прилагаемые для того, чтобы поставить во главе воинских частей офицеров, служивших в отдаленных друг от друга местностях и незнакомых между собой, и все более непосредственное наблюдение со стороны органов государственной безопасности ставит кадры Красной Армии в положение невозможности полезной работы и лишает их всякой инициативы и увлеченности делом.

7) Даже дисциплина подорвана критикой со стороны подчиненных, которых к тому подталкивают и поощряют, своих начальников, постоянно подозреваемых в том, что завтра они окажутся «врагами народа».

Эта прискорбная ситуация, которая нанесла советским кадрам (по крайней мере, высшему командованию) более серьезный урон, чем мировая война, делает Красную Армию в настоящее время почти непригодной к использованию. Советские власти отдают себе в этом отчет и прилагают неослабные усилия по скорейшей подготовке новых кадров. Однако, несмотря на создание многочисленных новых училищ и интенсивное направление офицеров на курсы повышения квалификации, для того, чтобы зарубцевались тяжелейшие раны от катастрофы, вызванной чисткой, по всей вероятности, потребуются многие годы» [157].

Просим извинения у читателя за пространную цитату, в которой изложен весьма компетентный, на наш взгляд, анализ кадровой политики советского руководства и состояния боеспособности РККА в связи с репрессиями. Представители ближайших соседей СССР сделали те же самые выводы из происходящих там событий. Скажем, латышский военный атташе майор Гюнтер в августе 1938 г. написал в Ригу:

«Быстрая смена командиров и исчезновение имен прежних вождей из печати свидетельствуют о том, что армия понесла огромные потери за время чисток. <…> боеспособность Советской армии так сильно пострадала в результате недавних расследований и казней, что советский режим осознал свою неспособность воевать и пойдет на неограниченные уступки, лишь бы избежать сейчас большой войны» [159].

По оценке польского министра иностранных дел Бека, после больших московских процессов СССР стал «слишком слаб, чтобы начать военные действия» [160].

Такое низкое мнение о боевой готовности Красной Армии и уровне подготовки ее командного состава, несомненно, поощряло его врагов на агрессивные действия. В то же самое время и потенциальные друзья больше не рассматривали Советский Союз в качестве подходящего возможного союзника. Его перестали считать сильным в военном отношении и те, и другие. Причем именно тогда, когда Вторая мировая война была уже на пороге…