Читать книгу 1812, год зверя. Приключения графа Воленского - Лев Портной - Страница 2

Я наблюдал в окно за движением на Невском проспекте. Озабоченные купцы и приказчики спешили по своим делам. Мещане подгоняли подводы, груженные скарбом. Их лица, движения выдавали напряжение. Вероятно, напуганные Наполеоном, они покидали Санкт-Петербург в расчете укрыться в отдаленных местах.

Но часть публики выглядела праздной. Барышни совершали дневной моцион. За юными созданиями волочились кавалеры. Кажется, меня в Лондоне боевые сводки волновали больше, чем их. Они полагали, что война где-то далеко и никогда не коснется их.

Люди такие разные могли позабавить досужего наблюдателя. Беглецы избегали смотреть прямо в лица праздным гулякам, но в косых взглядах читалось осуждение легкомыслия. А блистательные франты и барышни отвечали презрительными усмешками и, хотя вынуждаемы были уступать дорогу подводам со скарбом, делали это с чувством превосходства и снисхождения к паникерам.

А порой проходили юноши с золотыми эполетами, в шляпах с султанами. Щегольское обмундирование привлекало внимание толпы. Все знали, что со дня на день они отправятся на фронт. А пока золотые эполеты вызывали любовь и уважение, которого так хотели снискать юные ополченцы, снискать заблаговременно, еще до подвигов, потому что позднее многим будет не суждено насладиться славой.

– Сударь, какой платок-с вы изволите-с выбрать? – отвлек меня камердинер.

– А знаешь, Жан, чего я боюсь? – спросил я, пропустив вопрос о платке.

– Чего?

И в этом его «чего?», а точнее в голосе, звучала филиппика «а разве вы вообще чего-либо боитесь?»

– А боюсь я, Жан, того, что царь батюшка выслушает мое сообщение и мне же поручит разбираться с этим делом, – промолвил я, сам размышляя, как бы и впрямь не получить от его величества этого задания.

– А что это, сударь, за дело-с? – поинтересовался мосье Каню.

– А что за тело, не твое дело, – отшутился я.

– Как же-с, сударь, я дам вам совет, когда вы толком-с не говорите ничего, – посетовал Жан.

– Don’t be curious don’t make me furious!1 – ответил я.

– Ну-с, как знаете-с? – буркнул французишка и поставил короб с платками на диван.

– Жан, ты ничего не напутал? Сколько мне еще ждать этого надворного советника?! – возмутился я.

– Барин, сударь вы мой, – французишка от обиды вытянул губы трубочкой и повел ими так, словно хотел щипнуть себя за правый ус. – Ничего я не напутал-с! Надворный советник-с Косынкин сказал, что заедет-с за вами…

– Ну и где его носит, этого Косынкина?!

Французишка не ответил, только бровями повел.

Я еще некоторое время наблюдал в окно за санкт-петербургскими франтами, а затем повернулся к зеркалу.

– Жан, ты уверен, что я не похож на иностранца? Я просил тебя внимательнее приглядеться, как нынче одеваются в России.

– Что я вам-с, модистка что ли? – огрызнулся французишка.

Я не успел ответить, как зазвонил колокольчик, и камердинер пошел встречать гостя.

– Ваше превосходительство, – переступив порог кабинета, выпалил надворный советник Косынкин. – Дали необходимые распоряжения. В Кронштадт отправится команда.

– Что ж, великолепно, – ответил я.

– А вас ждет канцлер, ждет с нетерпением! – напомнил надворный советник.

– Собственно, дело было только за вами. Я давно готов. Почти готов, – сказал я, схватил за рукав мосье Каню и толкнул его за коробом с платками.

Я прибыл в Санкт-Петербург для личной аудиенции его императорского величества. Но заодно выполнял и частное поручение государственного канцлера графа Николая Петровича Румянцева. Впрочем, частным такое поручение можно было назвать per abusum2.

А для меня лично самым главным делом был перевод в действующую армию. Я рассчитывал поскорее передать государю секретные донесения и хлопотать о своем назначении. Находиться на дипломатической службе, когда корсиканский недомерок, заразив полоумием всю Европу, вторгся со своей La Grande Armee3 в Россию, я не мог.

– Уверен, государь не откажет мне, – промолвил я, выбирая платок. – Сейчас я хочу одного – бить французов.

Жан, державший передо мною короб с платками, шмыгнул носом. А надворный советник Вячеслав Сергеевич Косынкин с жаром откликнулся:

– Эх, Андрей Васильевич, как я вас понимаю! И я хочу! Хочу бить французов!

Глаза его загорелись. А мосье Каню вытянул губы трубочкой вправо, словно хотел ущипнуть себя за ус, еще раз шмыгнул носом и покосился на гостя с опаской.

– Так что же не бьете? – спросил я надворного советника.

– Хех, – выдохнул Вячеслав Сергеевич. – Да я…

Он запнулся и скользнул глазами по ковру, словно в персидских узорах искал подсказку. Я следил за ним через отражение в зеркале. Вдруг он решительно поднял голову и продолжил:

– Я служил в Смоленске, я просился в действующую армию, но… так сложились дела. Пришлось податься в Петербург. Да вот и его высокопревосходительство Николай Петрович настоял, дескать, и в тылу дельные люди нужны. Прямо-таки вырвал у меня согласие. Теперь сам сомневаюсь: не смалодушничал ли я, что поддался на уговоры.

Я выбрал синий платок, приложил его к шее, глянул в зеркало и остался собою доволен.

– Ступай себе, Жан, – отпустил я камердинера.

И французишка удалился, умудрившись одною спиною выразить нам немой укор.

Надворный советник вздохнул и добавил несколько странную фразу:

– Ну, ничего, – сказал он, – когда французов погоним за границу, всенепременно поступлю в армию.

Я ничего не ответил. Вячеслав Сергеевич смотрел, как я повязываю платок, и вдруг выдал:

– Вы, Андрей Васильевич, прямо как денди лондонский.

– Я провел годы в Англии и решительно больше похож на англичанина, чем на русского. Но смею вас заверить, душою остался русским, – ответил я, смахнул пылинку с рукава и добавил. – Окей, дед Мокей, я готов.

– Канцлер ждет нас, – надворный советник Косынкин приподнялся с дивана.

В то же мгновение в кабинет вернулся мосье Каню.

– Барин, сударь, тут человек-с к вам пришел. Сказал-с, что от генерала Вилсона.

– От Вилсона? – удивился я. – Давай-ка сюда его…

Грохот и звон бьющейся посуды, раздавшись за дверью, прервали мои слова. Удивленный камердинер пошел выяснять, что случилось. Мы с надворным советником двинулись следом. Жан Каню топтался за столом и разглядывал на полу что-то, столешницей скрытое от нашего взора. Неожиданного гостя видно не было. Вероятно, опрокинув какую-то вещь, он смутился и убежал. Что бы ни разбил незнакомец, а только сведения от генерала Вилсона были намного важнее. И огорченный исчезновением гостя, я буркнул:

– Куда же он делся?

– Так вот же он-с, – откликнулся французишка.

И мы, пройдя еще пару шагов, увидели распростершееся на полу тело. Человек лежал, уткнувшись лицом в скатерть, – ее он стянул со стола, когда падал. Осколки сервиза разлетелись по гостиной.

– Вот те на! – воскликнул надворный советник Косынкин.

Я склонился к незнакомцу и приподнял его голову. Он был мертв, сюртук на спине под левой лопаткой пропитался кровью.

Я бросился к выходу, вниз по лестнице, выбежал на улицу и оказался на Невском. Купцы и приказчики все так же шли по своим делам. Кавалеры флиртовали с дамами. Напротив парадного остановилась подвода, ее хозяин поправлял грозившие свалиться тюки.

– Сударь, сударь! – я подскочил к нему. – Вы не видели, кто только что выходил из этого дома?

Он вытаращил на меня глаза, удивляясь, как это я мог подумать, что он приметит случайных прохожих, когда он занят своими пожитками.

– Простите, ваше благородие, но мы никого не видели.

На подводе сидели мальчик и девочка. Толстая баба, жена этого мещанина, развернувшись вполоборота на козлах, придерживала детей. Их отпрыски поверх материнской руки смотрели на меня волчатами. Баба на мой вопрос только покачала головой и скороговоркой прибавила:

– Простите, барин, да мы не смотрели по сторонам.

На улице появились надворный советник Косынкин и мосье Каню. Я развел руками, показав им, что упустил убийцу.

– Вот что, Жан, – сказал я камердинеру. – Найди дворника и позови полицеймейстеров. А мы поедем к графу Румянцеву. Государственный канцлер ждать не будет.

– Дом у вас большой, нужно бы и прислуги побольше, – посоветовал по пути надворный советник Косынкин. – А то ж вот убийца зашел и ушел, никто и не видел.

– Я не рассчитываю надолго задерживаться в Петербурге, – ответил я.

Спустя полчаса мы были на Английской набережной. Поднялись к парадному подъезду, встреченные свирепыми взглядами каменных львов, и швейцар отворил высокие двери. Мы вошли в дом государственного канцлера.

Известие о том, что графа Румянцева хватил удар, застало меня в Лондоне перед самым отбытием в Россию. Выглядел он неважно. Впалые щеки посерели, фигура его сделалась угловатой, запах от него исходил нездоровый. Я улыбнулся ему, но не стал скрывать озабоченности, вызванной нынешним состоянием государственного канцлера. Я подошел к креслу, наклонился, обнял Николая Петровича, и мы трижды расцеловались.

– Смотри-ка, – сказал он присутствовавшему в кабинете Александру Дмитриевичу Балашову. – Андрей Васильевич русских обычаев не забыл!

Несчастье сказалось и на его речи, говорил он с трудом, растягивая гласные и спотыкаясь на согласных.

Я поклонился Балашову. Министр полиции ответил кивком. Державшийся в стороне надворный советник Косынкин не ожидал столь радушного приема, но теперь улыбался искренне.

– Не бережете вы себя, ваше сиятельство, – покачал я головой, обратившись к графу Румянцеву.

Николай Петрович махнул плохо слушавшейся рукой и с болью в голосе ответил:

– Мир не сберегли! Что уж себя беречь!

– Мир восстановим, – сказал я. – А вы нужны здоровым сейчас, а в мирное время тем более.

– Ну, если стану совсем немощным, уж бокал, смею надеяться, ко рту поднесут, – буркнул канцлер. – Лучше поведайте, милостивый государь, что в Лондоне?

– Я доставил в Кронштадт ружья, закупленные за ваш счет. Вячеслав Сергеевич, – я повернулся и кивнул надворному советнику, – любезно взял на себя хлопоты о приемке оружия и передаче в армию.

– Хорошо, хорошо, это мой маленький личный вклад в победу, – промолвил Николай Петрович.

– А с нами произошло нечто совершенно невероятное по пути к вам, – сказал я и продолжил, повернувшись к Балашову. – Очень хорошо, что вы здесь, ваше высокопревосходительство. Только что в моей квартире убили человека.

– Как это – убили человека? – благодушие на круглом лице министра полиции сменилось удивлением.

– Пришел неизвестный, попросил доложить о себе как о посыльном английского генерала Вилсона. Пока мой камердинер докладывал, кто-то еще вошел в квартиру, ударил посланника Вилсона ножом в спину и скрылся.

– Вот те на, – протянул граф Румянцев.

– Вы прибыли только вчера, – промолвил Балашов. – Значит, человек от Вилсона поджидал вас. Что ему нужно от вас?

– К сожалению, он уже не ответит, – сказал я.

– Но у вас есть какие-либо предположения? – с небольшим нажимом в голосе спросил Балашов.

– Предположений сколько угодно, но ничего конкретного, – я развел руками.

Александр Дмитриевич не отводил пытливого взгляда, рассчитывая на какое-то откровение с моей стороны. Но я рассудил, что не стоит рассказывать государственному канцлеру и министру полиции о том, что российский посол не доверил бумаге. Мои донесения предназначались для личного доклада его величеству, но аудиенцию Александр Павлович еще не назначил. Некоторые сообщения требовали немедленных действий, но став достоянием ненадежных сановников, могли принести больше вреда, чем пользы. Безусловно, потом государственный канцлер и министр полиции не простят мне утайки. Особенно, после этого убийства! Ведь одно из сообщений касалось перехваченного донесения генерала Вилсона.

И Балашов, и граф Румянцев ждали, что я пролью хоть какой-то свет на случившееся или хотя бы дам зацепку для следствия, но я молчал.

– А что же заставило вас лично покинуть Лондон? – насупившись, спросил Николай Петрович. – Вы же знаете, со дня на день произойдет назначение. Новому послу понадобится ваша помощь, особенно на первых порах. А вы бросили все! Кого испугались – Христофора или Христофоровны4?

– Уверен, его светлость Христофор Андреевич прекрасно справится. А у меня дело-то простое, – я улыбнулся со всей непосредственностью, на какую был способен. – Я намерен просить его величество о переводе с дипломатической службы в действующую армию.

Государственный канцлер и министр полиции смотрели на меня с разочарованием.

– И вы туда же, – поморщился Николай Петрович. – Вы же не юнец, а зрелый муж.

– Тем более! Раз уж мы, зрелые мужи, допустили такое бедствие, наша святая обязанность встать на защиту отечества! А юнцов нужно поберечь! Юнцы – это будущее нашей родины!

Я умолк, испугавшись, что переборщил с патриотическим пылом. Николай Петрович кивнул на господина Косынкина:

– Вот и наш Вячеслав Сергеевич тоже в армию просится…

Надворный советник просиял, осчастливленный тем, что государственный канцлер подтвердил его готовность отправиться воевать.

– Между тем, милостивый государь, – продолжил граф Румянцев, – сложить буйную голову дело не хитрое. Юнцов, конечно, жалко, не спорю. Но вы можете применить свои незаурядные способности с большей пользой для отечества…

Государственный канцлер патетически повысил голос и оборвал фразу на полуслове. И он, и Балашов испытующе уставились на меня.

– Осмелюсь спросить, ваше сиятельство, в чем заключается ваше предложение? – произнес я.

– Как вы посмотрите на то, чтобы перейти на службу к Вязмитинову? Санкт-Петербург кишмя кишит всякой сволочью, завербованной Бонапартом. Да вам ли это объяснять! После случившегося! И чтобы вычистить Авгиевы конюшни, нужны надежные люди! И не просто надежные, а с живым умом! Ваши способности здесь принесут большую пользу.

Надворный советник Косынкин находился сбоку и чуть за спиной, вне поля зрения. Но я нутром почувствовал, с какою жадностью ждал Вячеслав Сергеевич моего ответа.

Смысл присутствия Балашова сделался ясным. Александр Дмитриевич с началом войны получил новое назначение и состоял при особе его императорского величества для особых поручений, оставаясь министром полиции и генерал-губернатором Санкт-Петербурга. Управление министерством полиции он передал Сергею Кузьмичу Вязмитинову.

Но я-то зачем ему понадобился? Неужели Александр Дмитриевич так во мне заинтересован? Или граф Румянцев и Балашов неведомым образом узнали о секретном донесении, предназначенном государю императору?

– Перейти на службу в полицию? – переспросил я с удивлением. – Но только что вы меня попрекали, что покидаю Лондон накануне прибытия нового посла!

Глаза Николая Петровича оживились и обеспокоено засверкали из-под густых, кустистых бровей. Похоже, он испугался, что я надумаю вернуться в Англию. Так вот оно что! Граф Румянцев при всей его любви к французам на поверку был византийцем. Затею с назначением меня в министерство полиции они придумали, чтобы обеспечить новому послу в Великобритании вакансии для его выдвиженцев.

В другое время я бы обиделся. Но сейчас желание князя Христофора Андреевича Ливена совпадало с моими устремлениями. Ему требовались вакансии в Лондоне для своих людей, а я рвался прочь из Англии, в Россию, в действующую армию.

Николай Петрович хотел было что-то сказать, но Балашов опередил его и с благодушным смешком промолвил:

– Если уж я, будучи полицейским, выполнял дипломатическую работу, то отчего же вам, дипломату, не испытать себя на полицейском поприще?

– И каковы ваши успехи? – спросил я.

– История, признаться, была бы комической, если б не война, – разоткровенничался министр полиции. – Да вы верно слышали. Я находился при императоре в Вильно. Его величество изволили уполномочить меня на переговоры с Наполеоном. Я отбыл вместе с полковником Орловым Михаилом Федоровичем. Он совсем еще молод, двадцати четырех лет от роду. До аванпостов добрались только на следующий день. Там завязали нам глаза и эдак вот вслепую привели к маршалу Давусту.

– Даву, – невольно поправил я собеседника.

– Даву, так Даву, – согласился он и продолжил. – Я потребовал препроводить меня к французскому императору. Даву же ответил, что не знает, где искать императора. Однако же вроде как отправили посыльного к Наполеону. Четыре дня держали меня в неизвестности, я было подумал, что французы взяли меня в плен, выразил негодование…

– Французы никогда бы не нарушили дипломатической неприкосновенности, – вставил граф Румянцев.

– Действительно, – кивнул Александр Дмитриевич, – Давуст… Даву объяснил, что Наполеон целыми днями разъезжает по позициям, и они решительно не знают, куда направить меня, чтобы я застал его. Наконец меня сажают в карету, везут под конвоем в Вильно, и – какого же было мое изумление! – Наполеон принимает меня ровно в том кабинете, из которого неделю назад на встречу с французским императором отправил меня наш государь.

Министр полиции умолк и вперил в меня жадный взгляд, ожидая, что я выражу изумление или еще какое-нибудь чувство. Но на меня его история не произвела особого впечатления. Тем более что в Лондоне об этом происшествии стало известно еще до того, как Александр Дмитриевич покинул приемную корсиканского недомерка.

– Случай и впрямь курьезный, – промолвил я ровным голосом.

– Александр Дмитриевич скромничает, – вмешался граф Румянцев. – Знаете, что он ответил, когда Наполеон спросил, как добраться до Москвы?

И об этом давно было известно в Лондоне, но я хотел доставить удовольствие Николаю Петровичу и изобразил неведение.

– Так вот, – продолжил граф Румянцев. – Александр Дмитриевич ответил, что есть одна дорога – через Полтаву.

Николай Петрович разразился болезненным смехом, а польщенный Балашов потупил взор.

– Право, я восхищен! Ваш ответ непременно войдет в историю! – воскликнул я.

Министр нахмурился и сказал:

– Шутки шутками, а мои потуги, к сожалению, оказались неудачными. Ну да Бог с ним. Так что скажете, милостивый государь?

– Уверен, ваше высокопревосходительство, что мои успехи на полицейском поприще окажутся намного хуже ваших на поприще дипломатическом.

– Эк вы завернули! – крякнул министр полиции. – Настоящий дипломат! Не скромничайте, граф. Факты говорят об обратном. Помнится, десять лет назад в деле о строительстве акведука вы в одиночку проделали работу за все министерство внутренних дел, вместе взятое. А за год до того оказались напрасными все мои усилия по укреплению обороны Прибалтики. Вашими стараниями английская эскадра так и не достигла наших берегов.

– Да уж какие там мои заслуги, ваше высокопревосходительство! Все это было дело случая! – возразил я.

– Не скромничайте, Андрей Васильевич, не скромничайте! – поддержал министра граф Румянцев. – Случай предоставляется каждому, а умеет воспользоваться оным только достойный.

«Не нахожу для себя достойной службу в полиции», – хотел сказать я, но, конечно же, не сказал.

– Уж не обессудьте, Николай Петрович, – промолвил я. – А только решение мое твердое: я намерен просить перевода в действующую армию.

– У вас появится возможность лично заняться поимкой убийцы, проникшего в ваш дом, – сказал Балашов.

– Я бы предпочел, чтобы его изловило ваше ведомство, – ответил я.

Николай Петрович поднял руку, как бы предостерегая меня от поспешного решения, и промолвил:

– Андрей Васильевич, Андрей Васильевич, не торопитесь с ответом. Я понимаю ваши чувства. Русская армия отступает, в такое время кажется, что сидишь сложа руки, а нужно быть на переднем фланге. Но со дня на день произойдут перемены. Только что прошел совет, мы участвовали в нем, и я, и Александр Дмитриевич, – граф Румянцев взглянул на Балашова. – Решено сменить главнокомандующего. Тактика Барклая никуда не годится, отступать далее некуда.

– И кто же?.. – я не закончил вопрос.

– На смену ему назначен Михаил Илларионович Кутузов. Весь русский народ за Кутузова, и государь согласился. В ближайшие дни мы погоним врага поганой метлой.

Я разделял мысли Николая Петровича и не сомневался в том, что вот-вот наступит перелом в ходе войны. И все же в душе оставалась тревога. Как вытекало из перехваченного нами сообщения, о котором я намеревался доложить лично его величеству, Наполеон был уверен в победе. Французский император полагал, что уже в сентябре займет Москву. А корсиканский недомерок, по моему убеждению, был хотя и безумцем, но не глупцом.

– Подумайте, – повторил граф Румянцев. – Время у вас есть. Мы отправляемся в Або. И вы будете участвовать в переговорах со шведским кронпринцем Бернадоттом.…

– Но я, – я хотел возразить.

Канцлер жестом остановил меня и продолжил:

– Пока не завершится встреча в Або, и речи не может быть о вашем переводе. В переговорах участвуют англичане. Мы должны подписать, наконец, русско-шведский союзный договор! Бьемся над ним с начала года. Ваша помощь как представителя лондонской миссии незаменима. А по возвращении из Або будем решать. Государь сейчас крайне занят. Вряд ли он сможет принять вас до отъезда, скорее всего он удостоит вас аудиенции на пути в Великое княжество Финляндское. И к тому же, – собеседник с сожалением вздохнул, – с недавних пор удостоиться аудиенции его величества стало возможным только после аудиенции у графа Аракчеева.

Я испытывал досаду, но в душе понимал, что граф Румянцев прав. Лондон принимает самое действенное участие в переговорах со Швецией. Британский кабинет выделил миллион фунтов стерлингов на то, чтобы наследный принц Карл XIV Юхан Бернадотт стал сговорчивее, подписал договор с Россией и предпринял дополнительные шаги, которые развязали бы руки российскому императору на северо-западном направлении. Я хотел поскорее попасть в армию, но в такой ситуации спорить с государственным канцлером было бы ребячеством. Перевод на военную службу откладывался до окончания переговоров со шведским кронпринцем.

Но одна мысль огорчала меня. Мои донесения требовали немедленных действий. Если император удостоит меня аудиенции только на пути в столицу Великого княжества Финляндского, значит, меры будут предприняты лишь по возвращении. А вопрос был из числа таковых, когда промедление смерти подобно.

Что было делать? Доверить сведения кому-то из высших сановников? Но кому? Что, если по случайности, я откроюсь именно тому, кто недостоин доверия? Я хотел доложить лично его величеству, а уже он, государь император, пусть решает, кому препоручить следствие.

А тут еще Аракчеев! Я знал, что он сделает все для того, чтобы я не попал на прием к государю императору!