Читать книгу Птица с перебитыми крыльями - Левон Адян - Страница 5

С планёрки я вышел в дурном настроении. Ехать в командировку вовсе не хотелось, но и отказать главному в просьбе тоже не мог – не признаваться же, что влюбился как мальчишка, до полного безрассудства, жажду быть в городе, чтобы лишний раз увидеть её, мою красавицу с совершенным обликом и голосом, чьи мелодичные переливы меня пьянят? Сказать, что не видеть этого и не слышать несколько дней – трудно? И ради чего? Ради поездки в Мир-Баширский район, в дальнем уголке которого приютилось уединённое армянское село со странным названием Бегум-Саров, где воздвигли памятник в честь погибших в Великой Отечественной войне сельчан. Сельское руководство позвонило нашему начальству и попросило показать по телевидению церемонию открытия этого памятника. Что мне сказать на это? Пусть едет кто-то другой?

Ради десятиминутной передачи нам вчетвером – редактору, режиссёру, оператору и ведущему – предстояло преодолеть более трехсот километров по дороге, которая до самой Куры тянется по голой, мёртвой пустыне – ни деревца, ни травинки, только наводящая тоску асфальтовая дорога.

Растительность появлялась только по ту сторону Куры. На неоглядных хлопковых полях работали женщины. В разбросанных вдоль дороги закусочных под открытым небом, мужчины развлекались игрой в нарды да бесконечно пили чай, лениво поглядывая на снующие мимо них автомобили.

Бегум-Саров, утопая в деревьях и цветах, казался настоящим райским уголком посреди мёртвой пустыни.

Я надеялся, что мы за день управимся со своим заданием, однако не тут-то было. Мы сильно задержались и вернулись домой только в четверг, ближе к вечеру. Весь обратный путь я воображал, как тут же кинусь к телефону, но по приезде заколебался и в конце концов звонить передумал. Рена ведь ничего не сказала на этот счёт при расставании. Получится, будто я навязываюсь, удобно ли? В редакции перекинулся двумя словами с шефом. Тот рассказал анекдот. Приезжает мужик из командировки, а на его кровати торчат из-под одеяла мужские ноги. «Кто это?» – спрашивает у жены. «Кто-кто? – напускается на него жена. – Сколько я тебя просила шубу купить, ты купил? А он купил. Ты меня на море хоть разок свозил? А он повёз. Плюс дача, машина, они ведь не с неба свалились. Теперь ещё на квартиру денег дать собирается». – «Коли такое дело, – говорит муж, – укрой ему ноги, не дай Бог простудится». Я собрался было распрощаться, главный спросил:

– Кофе выпьешь?

– Давай.

Главный обратился по селектору к Арине:

– Приготовишь Лео чашку кофе?

– С удовольствием, – отозвалась та; в её голосе слышались восторженные нотки. Главный многозначительно хмыкнул.

Через несколько минут, похожая на красотку с полотна Жана Лиотара «Шоколадница», с подносом в руках Арина торжественно вплыла в кабинет, приветствуя меня лукавым взглядом.

Ответив на приветствие, я попросил:

– Арина, принеси, пожалуйста, газеты за последние два-три дня.

Кофе получился на славу, выпил его с наслаждением.

– Вот спасибо! – Я поднялся. – Усталость как рукой сняло.

– Между прочим, приехал Леонид Гурунц. Сидит у Лоранны. Когда-то он работал здесь в русской редакции. Видел его? – спросил главный.

– Нет.

Заглядывая во все кряду двери, я направился к себе в кабинет. Было душно. Ослабил узел галстука, включил кондиционер. Уселся за стол. Покосился на телефон. И окончательно решил не звонить.

– Привет! – снова поздоровалась Арина, входя в кабинет, и положила передо мной газеты. – Вы задержались. Мы тебя заждались.

Она присела напротив меня в обычной своей позе – поставив локти на стол и подперев ладонями щёки; в уголках губ играла чуть различимая усмешка, как у женщин на скульптурах Антонио Кановы.

– Мне было любопытно, смогу я тебя простить?

– Меня? – Она с удивлением ткнула себя рукой в грудь.

– Тебя, тебя, – с шутливой строгостью подтвердил я и вдруг вспомнил: об Авике Исаакяне говорил ей одной. Забыл уже, в связи с чем. Ах да, зашла как-то речь о Берии, вот я и сказал, что Авик, мой университетский преподаватель, был женат на его внучке, одновременно приходившейся правнучкой Максиму Горькому. Скорей всего она сболтнула про это Армену, и тот, не будь промах, отрекомендовался приятелем Авика.

– За что?

– Это ведь Армену ты наговорила про Авика Исаакяна?

– Вроде бы… Ну да, он зашёл к главному, потом расспрашивал о тебе – кто ты да что. Вот я и рассказала про Авика Исаакяна. Ну и про внучку Берии. Он, кажется, этого не знал. Да что стряслось-то?

Я коротко поведал о нашем походе в ресторан.

– Армен не появлялся тут в моё отсутствие?

– Нет, – растерянно помотала головой Арина. – Ну и проходимец… А мы-то приняли его за приличного человека. Прости меня, пожалуйста, Лео. Я виновата.

– Да ладно, чёрт с ним. – Приятно было сознавать Аринину искренность и чистоту, но и подтрунивать над её мечтательностью, эмоциональностью и наивностью тоже доставляло мне удовольствие. – А я уж подумал, не заодно ли ты с ним. Теперь вижу, что нет.

– Вижу, что нет. Да ты думаешь, что говоришь?! – Арина подскочила на стуле и зарделась, как несправедливо обиженный ребёнок. – Ты соображаешь или нет?

– Да брось, я же шучу. – Трудно было предположить этакую обидчивость. – Шуток не понимаешь? Садись, главный рассказал анекдот. Садись, расскажу.

– Садись, расскажу… – Всё ещё дуясь, Арина снова села напротив меня.

– Преподаватель спрашивает студентку: «Как ваша фамилия?» – «Дарбинян», – отвечает та весело. «Что же в этом смешного?» – недоумевает преподаватель. «Я рада, что верно ответила на ваш первый вопрос».

– Главный ничего такого не рассказывал, – успокоившись, выдохнула Арина. – Ты сам это на ходу сочинил. Неплохой анекдот, остроумный, – похвалила она. – Но тебе, похоже, невдомёк – я окончила институт с отличием.

– Разумеется. Не то тебе не дали бы золотой медали.

– Эх ты, не стыдно смеяться над пожилым человеком. – Арина, гримасничая, передразнила меня: – «Может, не институт, а университет?» А он-то дома гордится, какой у него родственник отзывчивый. Кстати, он опять к тебе собирается, мой свёкор.

– Что, передумал и хочет изгнать тебя с работы?

– Наоборот. Рассчитывает, что ты и другую сноху поможешь куда-нибудь пристроить.

– Минутку, дай взять ручку. Сколько вас, говоришь, снох?

– Не бойся, всего три, – развеселилась Арина. – При этом один мой деверь всё равно не пустит благоверную работать. Жуть какой ревнивый.

– И на том спасибо. Всего лишь одна? Это меня радует.

– И я рада, что ты рад.

– Ага, ты рада, что я рад, что ты рада, что я рад.

Арина пришла в восторг от этой нехитрой скороговорки.

– О Боже, здесь мне вконец голову заморочат. Словом, устроить надо бы жену старшего деверя.

– Как зовут?

– Сильва.

– Хорошенькая?

– Тебе-то какое дело!

– Надо же знать, кого рекомендуешь.

– На работе кто требуется – хорошенькая или специалистка?

– Хорошенькая специалистка.

– Ишь ты какой, за словом в карман не полезешь.

– Лазал бы за словом в карман, ты бы безработной ходила. Кто твоя Сильва по специальности? Фамилия, возраст?

– Возраст… С этого б и начинал, – снова надулась Арина. – В общем, она экономический окончила.

– Буквы-то хоть знает?

Арина насупила брови.

– Что за буквы?

– Проехали. Фамилия, имя.

– Фамилия у нас общая – Дарбинян. Дарбинян Сильва, двадцать три года. В октябре двадцать три стукнет.

– У нас в бухгалтерии есть вакансия. Сеидрзаева, главный бухгалтер, мне, надеюсь, не откажет. Позвонить?

– Нет, обожди, – спохватилась Арина. – Надо же сперва поговорить с человеком. Завтра я Сильве скажу, ну а там уж… Это чья? – Она показала глазами на записную книжку в чёрном переплёте, заваленную ворохом бумаг.

– Понятия не имею. Может, Армен забыл? Возьми. Отдашь ему при случае.

Арина встала.

– Пойду, наш мемуарист ждёт меня, не дождётся. Сил уже нет от его воспоминаний. – В дверях обернулась и с невинным личиком доложила: – Между прочим, та девушка приходила.

– Какая такая девушка? – равнодушно спросил я; внутри у меня всё всколыхнулось.

– Какая девушка… Мне-то откуда знать? – испытующе смерила меня взглядом Арина. – Та, которую Армен приводил. Спрашивала тебя.

– Меня? – безразлично кивнул я; это безразличие далось мне тяжело.

– Да, тебя. – Тот же испытующий взгляд. Арина медленно затворила за собой дверь. Я догадался, она пока что не уходит. И лишь спустя минуту в коридоре хлопнула дверь, и в Арининой комнатке застрекотала пишущая машинка. Я рывком вскочил с места, дважды повернул ключ в дверном замке. Про себя решил: если трубку снимет не Рена, сыграю в молчанку. Набрал одну за другой пять цифр, а после заключительной восьмёрки попридержал диск и не без сомнения отпустил. Диск прошелестел и замер.

– Алло.

Она!

– Здравствуй, Рена, – хрипло сказал я, силясь унять нервы.

– Привет, Лео. Я дважды заходила в редакцию, не могла тебя застать.

– Мне неожиданно пришлось уехать в командировку, – оправдываясь, я не вникал, уместны ли мои слова. – И всё время думал о тебе.

– Спасибо. – Даже по телефону чувствовалось, как она смущённо улыбается в этот миг на том конце провода. – Это приятно. В понедельник ты никуда случайно не уезжаешь?

– Нет, нет, – выпалил я.

– Тогда после занятий я зайду в редакцию. Дождёшься меня?

– Что за вопрос!

Но Рена не клала трубку.

– Твои розы до сих пор не завяли. Все до одной распустились, и комната так и благоухает. – Она помолчала. – Розы напоминают о тебе.

– Люди встречаются друг с другом на перекрестьях множества дорог, – сказал я, – не сознавая, что вся их минувшая жизнь готовила эту встречу.

– Да, так оно, видимо, и есть, – откликнулась Рена. – И невозможно узнать, что ждёт их после неведомых этих перекрёстков.

– Ты очень мне нравишься, Рена, – почти прошептал я. – До понедельника.

– До свидания, – пролепетала Рена, но трубку всё-таки не положила. – Ты тоже… мне симпатичен. Я приду в понедельник, до свиданья.

– Цавт танем, – внезапно вырвалось у меня.

– Савет танэм, – неловко повторила она. – Что это значит?

– Не савет танэм, а цавт танем.

– Цавед танем.

– Нет, цавт танем.

– Цавт танем? Как это переводится?

– Если буквально, то возьму себе твою боль, унесу твою боль.

– А… агрын алым, – обрадовалась Рена. – Или близко по смыслу: дардын алым, гадан алым. По-азербайджански звучит и точней, и лучше, чем по-русски. – Она засмеялась: – Цавт танем.

Сердце беспорядочно колотилось, и я минуту-другую вышагивал по кабинету, не в силах чем-либо заняться. Мне страшно хотелось поделиться с кем-то новостью – Рена придёт ко мне в понедельник, день-деньской буду подгонять время и дожидаться, дожидаться. Рассказать об этом ужасно хочется, но я знал, что никогда и никому не скажу ни слова.

Я глянул вниз из окна на пятом этаже; одинокое пшатовое дерево, вытянувшись выше стены, огораживающей строение, раскинулось над улицей, которая выходила на здание ЦК, развеивая там и тут белую цветочную пыльцу. Над облаками пыльцы порхали пёстрые бабочки; то одна, то другая садилась на цветы. Мне была видна из окна площадь у метро «Баксовет» с её многолюдьем и толчеёй и район старого Баку – Ичери-шехер с высокими толстыми крепостными стенами и пушечными бойницами, с просмолёнными плоскими кровлями, что знай посверкивали под солнцем, с караван-сараями, банями, мечетями и заунывным голосом муэдзина, призывающего правоверных к намазу; с паутиной узких улочек, спускающихся к морю, где стремглав носились над судами, стоящими на якоре, чайки – то одна, то другая стремительно ныряла в воду и стремительно же выныривала.

Прежде, когда не возвели ещё нового здания ЦК, из окна открывалась широкая морская панорама, а теперь взгляд выхватывал только малую её частицу. Волны под весенним солнцем сияли и слепили, отражая его лучи. Небо из окна кабинета тоже казалось рассечённым надвое. Разбитый на холме участок парка имени Кирова застил обзор, и чудилось, что высокий памятник этому деятелю с его рукой, указующей на город и море внизу, не стоит на возвышенности, но парит под облаками.