Читать книгу Птица с перебитыми крыльями - Левон Адян - Страница 8

Отец давно пришёл с работы, но, дожидаясь меня, за стол не садился. Обнял, похлопал по спине и, довольный, ходил по комнате, пока я переодевался.

– Мы ждали тебя на прошлой неделе, – отец укоризненно, но без обиды посмотрел на меня и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Знаешь ведь, больше месяца мы разлуки с тобой не выдерживаем.

Мама со смехом заглянула из кухни в комнату:

– Бог весть в кого он уродился. Твой брат Володя, муженёк, клал перед собой двухкилограммовую курицу, а дети следили за ним с открытыми ртами, пока тот уплетал её за обе щёки. И, пока сам не наестся, не даст им ни кусочка. А этот – будто другая мать его на свет явила. Только дети на уме. У нас, Лео, все деньги на телефон уходят. Неделя звонками начинается – Чаренцаван, Ставрополь, Баку – и звонками кончается.

– Молчи, женщина, делом своим займись, – сказал отец и подмигнул мне. – Смотри, какой я коньяк купил: «Հոբելյանական», то есть «Юбилейный». – Он достал из буфета и поставил на стол бутылку с золотыми армянскими буквами на этикетке. – Сын мой приехал. Вдвоём и выпьем.

– Можно подумать, целый год не виделись, – послышался с кухни голос мамы. – Отсюда до Баку каких-то двадцать пять километров.

– Длинные волосы, короткий ум – о ком это сказано? – усмехнулся отец. – Для меня месяц всё равно что год. Сердце у меня слабое, не выдерживаю. Точка.

– Точка, – со смешком передразнила его мама, входя в комнату, и принялась накрывать на стол. – Ты почему на прошлой неделе не приехал?

– Гость у меня был из Еревана.

– Кто такой? – поинтересовался отец.

Не мог же я рассказывать ему об Армене.

– Писатель Леонид Гурунц.

– Гурунц? – удивился отец.

– Да, – подтвердил я. – Наказал мне жениться к следующему своему приезду.

– Хорошего человека сразу видно, – обрадовался отец. – Вот что значит доброе сердце. Человек таким и должен быть. Знаешь, скольким он сделал добро. Стало быть, ты видел Гурунца.

– К нам иногда приезжает писатель Сурен Айвазян. А недавно был и знаменитый Серо Ханзадян. На нашем наречии говорит.

Отец с гордостью посмотрел на мать.

– Видишь, с какими людьми знаком твой сын? – Он наполнил рюмки. – Выпей и ты с нами.

– Да ты сдурел, – осерчала мать. – Этого только мне не хватало.

– Ну и не пей, – бросил отец. – Плохо ли, нам больше достанется. – Он засмеялся, занял место во главе стола и поднял рюмку. – Выпьем за родителя, чей отпрыск носит доброе имя, и за отпрыска, который не роняет чести родителя. – Отец удовлетворённо посмотрел на меня, чокнулся со мной, но не выпил. – Есть у меня знакомый, человек приличный, трудолюбивый. Так вот он со слезами на глазах сказал своему сыну, беспутному пьянице, которому от роду тридцать лет: лучше б я умер в тот день, когда ты родился. Мудрец Соломон изрёк: достойный сын – счастье для отца, а недостойный – несчастье для матери. Вот оно как, дорогой ты мой. Боль, причинённая твоим чадом, неисцелима, трудно её вынести. Отцу мнилось, будто он в лишениях растит сына, а на деле сидел у реки да сеял муку. Думаешь, горькие его слова подействовали на сына? Ничуть не бывало. Такое тоже случается. Бывает, один стоит тысячу, тысяча других и ломаного гроша не стоят. Со дня творения так повелось, так и впредь будет, умный от века страдал в руках неразумного. – Он залпом выпил коньяк. Выпил и поморщился. – Фу, клопами пахнет, – сказал и встав, достал из буфета бутылку водки. – И как только люди пьют эту отраву? – покачал головой отец. – Ты пей коньяк, а я буду водку. Много-то я не пью, две-три рюмки. Стало быть, ты видел Гурунца, – вернулся он к прежней теме. – В Карабахе его именем клянутся. Скольких невинных спас он от тюрьмы, ты это знаешь? А тутовые сады? Напечатал несколько статей в «Известиях» и не допустил, чтоб правительство пустило их под топор, как позднее пустило под топор виноградники. Что за жизнь без шелковичного листа? Остановился бы Карабахский шёлковый комбинат и его филиалы в сёлах. Сотни людей лишились бы работы. А тутовая ягода, свежая и сушёная, а дошаб, а животворная тутовка? Я вот думаю, это каким же бездушным надо быть, чтобы сесть и решить уничтожить эти тысячелетние сады, по сути дела – оставить обитателей этих краёв без средств к существованию. Собственно, у нас всякое решение неизменно било по простому человеку. Что на благо ему, то остаётся на бумаге, а что во вред – оно тут как тут.

– Полно тебе языком молоть, дай ребёнку поесть.

– А я что, мешаю? Пусть ест на здоровье. Мы беседуем. Стол накрывают не для того, чтобы ни о чём, помимо еды, не думать, – растолковал отец. – Застолье – и для беседы. Что-то скажешь и что-то услышишь, чему-то научишь, а чему-то научишься. Едят все на свете – и лошадь, и корова, тем человек и отличается от скотины, что дан ему разум. И мысль, и речь, и умение слушать. И ещё он памятью наделён. А без этого он та же скотина. Бога ради, не мешай, не то как встану… – наигранно пригрозил отец.

– Услышал бы кто сторонний, решил бы – зверь-мужик, – засмеялась мама, с любовью глядя на отца. – А ведь сроду пальцем меня не тронул и слова худого не сказал.

– С чего бы мне буянить и браниться, – миролюбиво подтвердил отец, с улыбкой глядя на мать. – Ты же моя любимая понятливая жена и верный мой друг в любую пору, счастливую или тяжкую.

Польщённая мама с глубоким восхищением и нежностью посмотрела на отца, после перевела взгляд на меня и смущённо улыбнулась.

– Из признанных армянских писателей я видела только Сильву Капутикян – лет около тридцати назад, у нас в школе. Молодая, красивая. А как она говорила, как читала стихи! У нас прямо мурашки по спине побежали. Она стала первым армянским писателем после Исаакяна, приехавшим в Карабах. Исаакяна в сорок восьмом отвратительно приняли. Секретарь обкома Тигран Григорян, ишак ишаком, спросил: «У вас есть разрешение на посещение Карабаха?» Армянин, секретарь армянского обкома задаёт подобный вопрос великому армянскому поэту…