Читать книгу Владек Шейбал - Лейла Элораби Салем - Страница 10

Минул год. Стоял теплый, еще по-летнему солнечный сентябрь. Листья деревьев только тронуло золотистой пыльцой. В безоблачном голубом небе кружилась стая голубей, где-то вдалеке в воздухе прозвенел колокол православного храма.

По длинной узкой аллеи городского парка, радостно задорно переговариваясь, шла пара: юноша и девушка, оба в школьной форме, немного уставшие, но довольные, что еще один учебный день подошел к концу. То были Владислав и Катаржина. Их чувства и симпатия друг к другу с возрастом переросли в нечто иное, более глубокое и серьезное. То была любовь. У пруда они остановились. Девушка достала кулек сухарей, бросила горсть в воду лебедям. Влад с упоением наблюдал за ней, необычайно красивой в лучах солнца. Он приблизился к ней, сжал в объятиях, тихо проговорил:

– Когда окончим школу, я попрошу отца и мать прийти к твоим родителям свататься.

– А разве мы не можем решить наши судьбы вдвоем?

– По нашим обычаям нельзя идти против воли отца и матери. Родительское благословение для нас, армян, очень важно.

Катаржина серьезно посмотрела на него, несколько смущенная. Владислав прижал ее к себе, водя рукой по ее белокурым волосам. Девушка теперь была ниже него, ненамного, но ниже. Она коснулась его лба, провела пальчиками по скулам, еще детско-округлому подбородку с ямочкой. Она любовалась Владом, с восторгом глядела в его красивое смуглое лицо с необычно огромными зеленовато-голубыми глазами под черными дугообразными бровями. Влад слегка дернулся телом, что-то новое, странное почувствовал он, будто жар разлился по жилам. Щеки его покраснели в смущении, он прошептал:

– Поцелуй меня, пожалуйста.

Он наклонился. Катаржина, сама смущенная и в то же время гордая собой и им, коснулась его губ, после чего резко отодвинулась, испугавшись.

– Почему ты отстранилась от меня? – в недоумении вопросил Владислав.

– Не знаю… я смущаюсь, боюсь. До этого никогда не целовалась.

– И я тоже, Катаржина. Я тоже. А теперь иди ко мне, – он широко раскрыл руки для объятий и девушка ринулась к нему, прижалась к его груди, подушечками пальцев гладя выпирающие его ключицы.

– Влад, – прошептала девушка, поглядев на него, – а как будет по-армянски «я тебя люблю»?

– Ес кез сирумем. Ес кез сирумем, – дважды повторил он.

– Ес кез… сиру… – Катаржина рассмеялась своей неловкости в произношении чуждого языка.

– Давай вместе, – предложил Владислав и медленно произнес, девушка за ним, – ес кез сирумем.

– Ес кез сирумем, Владислав, – прошептала Катаржина.

– Ес кез сирумем, Кати, – тихо вторил он в ответ.

Держась за руки, они уселись на мягкую траву – как легко, как свободно и радостно находиться вот так рядом, ощущать прикосновение кожи, слышать горячее дыхание! Владислав прижал Катаржину к своей груди – из-под рубахи ясно ощущалось быстрое биение сердца. Он не хотел ни о чем говорить, только просто сидеть в молчании, наслаждаясь близостью с любимой. Девушка нарушила тишину первой:

– А ты правда знаешь армянский язык?

– Конечно, с самого рождения я говорю на нем. Помимо прочего отец и мать общались с нами на польском и немецком. Были у нас и две гувернантки: украинка и француженка – обе они учили нас своим языкам.

– Получается, ты знаешь пять языков?! – восторженно ответила Катаржина. – Тебе повезло родиться в такой семье.

Владислав потупил взор. Былая радость от первого поцелуя сменилась грустью. Глубоко вздохнув, он потеребил траву, собираясь с мыслями, проговорил:

– Да как тебе сказать: повезло или нет? Моя бабушка по отцовой линии происходила из знатного дворянского рода польских армян, она была родственницей великого архиепископа Жозефа Теодоровича – моего двоюродного дяди, который и крестил меня, семилетнего мальчика. А сам наш дворянский род восходит далеко, в глубину веков – к древним царям Армении.

– Получается, ты царского рода?! Ты принц Армении, мой прекрасный принц! – она еще крепче прижалась к его плечу, из последних сил стараясь развеселить его, но Влад все также с грустью глядел на пруд, на тени от деревьев, продолжил рассказ:

– Да, я принц без владений. Царь без царства, с незавидной судьбой, не понятный всеми. Я никому не говорил, а тебе лишь скажу, – юноша обернулся к Катаржине, в его красивых глазах блестели невыплаканные слезы, – я шутка, всего лишь шутка – так называет меня родной отец. Я разочарование в семье, никем нежданный. Еще до моего рождения, когда я находился в материнском утробе, родные мои ожидали девочку, готовили платьица, кукол, банты – все для маленькой принцессы, и какая была неожиданность для всех, когда бабушка – мамина мама, приняла меня впервые на руки, воскликнула: это мальчик! Отец не хотел сына, он мечтал о младшей дочери, ибо у меня уже был брат Казимеж – его-то все обожают. А я лишь шутка с необузданной фантазией. Но я как-никак благодарен отцу, он столько многое дал мне. С рождения я не нуждался ни в чем; родители, тети, дяди уделяли должное внимание моему образованию. Помимо языков с трех лет я обучаюсь музыке и изобразительному искусству, мировой литературе, философии – все как и принято в дворянских семьях. Отец сейчас немного обучил нас с братом искусству фотографии, но мне более по душе кисть и краски. Но из-за отца я так и не научился читать и писать по-армянски. Никогда не забуду долгие уроки с тетей Вандой – по отцу; она часто оставалась со мной в отдельной комнате и рассказывала об Армении, ее истории. Ты знаешь, наш язык самый древний, остальные древние наречия исчезли, умерли, а наш жив – благодаря христианству, ведь это мы, армяне, первыми перешли к Христу единым народом, за что и расплачиваемся по сей день. Мы бы и уехали на нашу родину, да только нет ее ныне. Турки отняли ее у нас, изгнали из наших домов, убивали, вырезали, не жалея ни детей, ни стариков, ни женщин – за то лишь, что мы верим во Христа, а те в Аллаха. Но мы не отреклись от нашей веры, живем в разных странах. Нас, армян, осталось мало. Как когда-то иудеи разбрелись по миру, так теперь и мы.

Владислав замолк на короткое время, оглянулся по сторонам. Над головой качались кроны деревьев, сквозь их листву и ветви на землю падали косые лучи солнца. Юноша улыбнулся Катаржине какой-то виновато-измученной улыбкой, продолжал:

– Тетя Ванда многое говорила, потому что много знала. Именно она решилау чить меня армянской письменности – красивой, не похожей ни на одну другую. Но тетя не успела обучить меня всему, что знала сама. Однажды в комнату вошел отец, лицо его было строго-холодным; он поглядел на нас и крикнул тете Ванде: «Хватит всей этой чепухи! Я не желаю, чтобы ты путала моего ребенка родословной, оставь это себе. Он родился в Польше и будет жить как поляк!» После ссоры родных мои уроки о нашем народе прекратились, а я так скучаю по ним. Это был мой рай: мой детский, крошечный рай.

Катаржина слушала его, не перебивала. Ей было интересно. Она подумала, как важно для Влада высказаться, излить все, что накопилось у него в душе. Вопреки всему, девушка увидела сидящего перед ней человека – совершенно иного, нежели прежде, не того, кого она до этого. Владислав сидел рядом с ней: невысокий, крепкий, хорошо одетый, с благородным отчетливо выточенным лицом, а в душе – где-то там в глубине жил иной человек с другим взглядом на жизнь: добрый, мягкий, эмоциональный. Девушка плотнее прижалась к нему, поцеловала в смуглую щеку.

– Какой же ты у меня хороший, Влад! – Катаржина слегка улыбнулась, сжала его пальцы рук.

– Для тебя я всегда останусь таким, только обещай, что будешь рядом, не бросай меня.

Вместо ответа она поцеловала его в губы – второй раз, и поцелуй этот сказал больше тысячи слов.

Домой Владислав вернулся после обеда. Уставший, голодный, но счастливый, он быстро съел свой обед, приготовленный заботливыми руками Брониславы, и отправился через поле, дальше вверх по холму туда, где иной раз любил работать Станислав, черпая вдохновение в окружающей красоте. Жесткая трава приятно колола руки, когда Влад уселся, опершись ладонями в землю, жмурясь, глядел на ясное голубое небо, по которому плыли перистые облака. Также тихо, безмятежно сталось и в душе его, он любит – его любят. Всегда чуждый людям, непонятый ими, далекий от них, юноша, наконец, осознал, что кому-то сейчас он действительно нужен, что он не зря живет на этом свете. Когда-то Казимеж в сердцах высказал, что лучше бы ему вообще не рождаться, что даже в семье он лишний. Потом, конечно, брат искренне извинился за столь богомерзкие слова, чувствуя вину за собой. Владислав простил Казимежа, но эти слова все равно остались у него в памяти и, хуже всего, была в них горькая для него правда.

Сейчас ссора с братом вновь предстала перед его мысленным взором. Владислав глубоко вздохнул, он носом вбирал в себя душистый запах полей, где-то там – у горизонта, сливающихся с южной русской степью. Он наблюдал, как окрестные холмы и леса вдалеке окрашивались золотисто-красноватым сиянием заходящего вечернего солнца. Но не окрестности Кременца виделись ему. Словно по волшебству открылась невидимая дверь – как за кулисы в театре, где он проводил время будучи мальчиком: тетя София была оперной певицей и часто брала любимого племянника на свои концерты, чему он был несказанно горд. Ныне не в пьесе, а вот – наяву, в жизни, Влад узрел новую картину: видел доселе незнакомую, но понятную землю, окаймленную покрытыми снегом горами. Повсюду, на сколько хватало глаз, простирались точно волны горные сопки: высокие, средние, низкие. Владислав не знал, но чувствовал – это не Польша, не Австрия и даже не Шотландия, откуда происходил его предок, оставивший после себя лишь фамилию, растворив свою шотландскую кровь в армянской. Так вот, что это за страна – Армения! В жилах его закипела кровь от радостного возбуждения. Он дома, он вернулся на свою родину, он любуется ею, вдыхает ее чистый горный воздух. Где-то вдали, в ущелье меж скалами, виднелся монастырь, от которого донесся колокольный звон. Владислав замер, почувствовав на плече легкое касание. Кто-то тихо, осторожно подошел к нему сзади, позвал по имени. Этот голос узнал он сразу – дядя Жозеф! Влад силился обернуться, сказать что-нибудь в ответ, но язык словно прилип к нёбу, все тело затвердело, стало каменным, а дядя продолжал настойчиво повторять:

– Владислав, Владислав! Очнись!

Голос становился все настойчивее и настойчивее, он уже не говорил, а кричал. Влад сделал над собой последнее усилие, резко повернулся и… очнулся. Было уже темно, на небе горели звезды. Подле него на корточках сидел Казимеж: это он пытался разбудить младшего брата. Испуганный, почему-то весь вспотевший, Владислав удивленными глазами посмотрел на Казимежа, пытаясь разглядеть что-то в темноте. Тот понял смятение брата, сказал:

– Наконец, ты очнулся, Влад. Пойдем со мной, уже поздно.

– Где я? – словно в трансе прошептал юноша, вставая с помощью Казимежа на ноги.

– Ты замерз, устал. Я отведу тебя домой. Ну же, пойдем.

– Мне страшно, Казимеж, – вторил свое Влад, еле переставляя ноги, следуя за братом, – здесь все по-иному, все изменится. Я боюсь оставаться в Кременце, боюсь.

Никто не воспринял его слова всерьез, да и сам Владислав не мог понять, объяснить свои видения и пророчества.