Читать книгу Теория психической энергии вместо Социологии и Психологии. Тождество народного и научного суверенитета - Лейла Хугаева - Страница 6

Часть первая.
Дух
Глава 4. Социология Вебера: господство и вождизм

Оглавление

1. Юридический и научный суверенитет

2. Свободная от этики социология Вебера

3. Военная дисциплина и ответственность интеллигенции

1. ЮРИДИЧЕСКИЙ И НАУЧНЫЙ СУВЕРЕНИТЕТ


Те, кто отрицал социальную физику Конта как способность познать законы общечеловеческой природы, отвергали и его разделение научного и юридического суверенитетов, промежуточный характер юридизма в эволюции человеческого общества и конечное доминирование научного управления.

Поппер очень четко формулирует мысль Канта о противопоставлении юридических законов законам природы, когда говорит:

«Мне кажется, что для анализа процесса осознания специфических особенностей природы и общества нам потребуется хорошенько усвоить одно важное различие. Это – различие между (а) естественными законами, или законами природы, такими, как например, законы, описывающие движение Солнца, Луны и планет, смену времен года и т. п., а также закон гравитации или, скажем, законы термодинамики, и (b) нормативными законами или нормами, запретами и заповедями, т. е. правилами, которые запрещают или требуют определенного образа поведения. В качестве примера нормативных законов можно назвать Десять заповедей, правовые нормы, регулирующие порядок выборов в парламент, и законы афинского полиса.

Закон в смысле (а) – закон природы – описывает жесткую неизменную регулярность, которая либо на самом деле имеет место в природе (в этом случае закон является истинным утверждением), либо не существует (в этом случае он ложен).Закон природы неизменен и не допускает исключений. Поскольку законы природы неизменны, они не могут быть нарушены или созданы. Хотя мы можем использовать их в технических целях, они недоступны изменению со стороны человека, а их незнание или игнорирование может привести к беде.

Ситуация совершенно иная, когда мы обращаемся к (b) – нормативным законам. Нормативный закон, будь то правовой акт или моральная заповедь, вводится человеком. Его часто называют хорошим или плохим, правильным или неправильным, приемлемым или неприемлемым, но «истинным» или «ложным» его можно назвать лишь в метафорическом смысле, поскольку он описывает не факты, а ориентиры для нашего поведения. Существование нормативных законов всегда обусловлено человеческим контролем – человеческими решениями и действиями. Этот контроль обычно осуществляется путем применения санкций – наказанием или предупреждением того, кто нарушает закон.

Вместе со многими учеными, в особенности социологами, я полагаю, что различие между законами в смысле (а), т. е. утверждениями, описывающими природные регулярности, и законами в смысле (b), т. е. нормами типа запретов и заповедей, является фундаментальным и что два этих типа законов едва ли имеют между собой что-либо общее помимо названия»

Карл Поппер

Открытое общество и его враги

Здесь Поппер противопоставляет свое мнение всем «психологистам», которые подобно Конту и Миллю утверждали, что общество так же как и природа имеет неизменные и постоянные законы природы и это психические законы, которые мы можем познавать и контролировать так же как другие естественные законы. В этом смысле он хвалит Маркса, который ни в каком виде психологистом не был, и не считал, что обществом движут врожденные психические законы человека.

«По характеристике Поппера, это положение психологизма, что „как происхождение, так и развитие традиций должны быть объяснимы путем обращения к человеческой природе“ Эта попытка свести факты социальной жизни к психологическим законам логически вела к спекуляциям по поводу сущности происхождения и развития общества. Поиски чисто психологического происхождения социальных норм, воплощенных в разных обычаях и институтах, заставляли искать некое начало исторического развития – такое дообщественное состояние людских скоплений, когда введение в них нормативных регуляторов зависело только от психологических факторов, на которые еще не накладывалось влияние устоявшихся коллективных учреждений. Поппер верно характеризует и бесперспективность и генеалогию подобных идей: „Эта позиция является тупиковой, потому что теория, признающая существование досоциальной человеческой природы, объясняющей появление общества – психологический вариант теории „общественного договора“, – представляет собой не только исторический, но… и методологический миф. Вряд ли ее можно обсуждать всерьез, поскольку мы имеем все основания полагать, что человек, или, скорее, его предок стал сначала социальным, а затем уже и человеческим существом (учитывая, в частности, что язык предполагает общество“)» Гораздо более обоснованным выглядело бы истолкование психологического в социологических категориях, а не наоборот»

Ковалев А.Д

История теоретической социологии

Поппер предпринял тщательный анализ первобытного общества в «Открытом обществе и его врагах», чтобы доказать, что коллективное сознание и общественные учреждения предшествовали личности, как самостоятельному разумному субъекту. И на этом основании сделал вывод, что институты первичны по отношению к личности, а значит, законы психологии не имеют значительного влияния на общество и могут игнорироваться.

Однако, если с первым его утверждением не поспоришь, то вывод, который он из него делает более чем сомнителен. По крайне мере, теория психической энергии легко опровергает его доводы о том, что хронологическое первенство общественных учреждений по отношению к самостоятельному индивиду говорит об отсутствии психологической природы человека. Психика возникла не как психика отдельных индивидов, а как структура силового поля, носителями которых, безусловно являлись отдельные индивиды.

Например, психологическая система двух противостоящих фигур Эго и СуперЭго, открытая Фрейдом, является примером такой структуры силового поля, заложенной в каждом индивиде. В обществе эти структуры образуют одно единое силовое поле, в данном случае садо-мазохисткие союзы. Первобытные общества были прообразами левиафанов Гоббса, поскольку потребности в насилии и подчинении четко проявлялась в обожествлении природы и добровольном жертвовании идолам себя. Разумное силовое поле психики, источником которого является интеллект, на данном этапе было исключительно слабым, существовало только как потенция, зародыш. Оно разовьется спустя тысячелетия и тут же проявится в отчаянной борьбе против садо-мазохистских союзов, в поисках другого свободного и справедливого общества, что имело место уже в Древней Греции. Таким образом, еще раз доказано, что методология, как социологии, так и психологии не позволяет видеть закономерности явлений, но их легко идентифицирует теория психической энергии.

Так Поппер сформулировал свою теорию положительного права, как юридизма не имеющего источников в законах природы и являющегося самостоятельной наукой. Теорией, логическим развитием которой является отрицание верховенства права и понимание государственного суверенитета как «установления господства власти над населением», то есть суверенитета правительства.

Если нет законов природы в обществе, то не может быть и научного управления обществом. Так юридизм возводится в статус социальной науки и объявляется единственной возможной наукой об управлении обществом. Это мнение Гоббса, Макиавелли, Бодена, Канта, Гегеля, Поппера и Вебера. Даже, известный своим просвещенным либерализмом русский юрист двадцатого века П. Новгородцев разделял его. Но безосновательно, как мы попробуем доказать ниже.

Новгородцев пишет в своих «Лекциях по истории философии права», что «особенность школы естественного права состоит в том, что она, не ограничиваясь описанием фактов истории, всюду ставит вопрос об этическом их оправдании. Они все более переходят с точки зрения исторических аргументов на почву общечеловеческих требований, от истории к этике. В этом отличительная черта всего естественного права и в частности теории Локка». Локк пишет об этике как о «врожденной природе человека», также как Руссо, Цицерон, Милль, Спенсер или любой другой представитель естественного права. Для них источником права является эта врожденная природа человека, которая является моралью людей, а потом возводится ими в юридический закон. Для Гоббса, Макиавелли и других, которые либо вообще не признавали наличие общечеловеческой природы, либо подобно рейду полагали ее «звериной» и злой – мораль вводится юридическим законом.

«Защищая абсолютную власть, Гоббс склонялся к тому, чтобы по выражению одного из его соотечественников, Полока, потопить всю нравственность в положительном законе. Следуя этому основному принципу, он доходил до утверждения, что все наши нравственные представления должны определяться предписаниями власти. Он возмущался против мнения, что подданные могут иметь свое представление о добре и зле»

П. Новгородцев Лекции по истории философии права

2. СВОБОДНАЯ ОТ ЭТИКИ СОЦИОЛОГИЯ ВЕБЕРА

«Любая успешная политика насилия над другими странами, как правило (по крайней мере первоначально), поднимает престиж внутри страны, а тем самым силу и влияние тех классов, групп и партий, под руководством которых был достигнут этот успех»

Макс Вебер

Напротив, дать социологическое определение современного государства можно, в конечном счете, только исходя из специфически применяемого им, как и всяким политическим союзом, средства – физического насилия. “ Всякое государство основано на насилии», – говорил в своё время Троцкий в Брест-Литовске. И это действительно так.

Мы видели, что социальная физика, как ее понимал позитивизм, была классическим определением научного контроля о том, что наука есть познание и контроль законов природы. Таким образом, цель всякой науки открыть доступ к энергии природы, в данном случае к энергии общества. Научиться управлять обществом без насилия, посредством одного только знания, одной только образовательной и научной инфраструктуры общества.

Социология неокантианцев, которые резко отмежевались от позитивизма и объявили, что человек не имеет единой природы, никаких подобных целей перед собой не ставила и ставить не могла. Она также страстно выступила против агностицизма, заявив, что знание возможно, но это будет особое знание. Как им открыл Кант, человек не имеет общей природы, не детерминирован законами природы, обладая свободным моральным разумом, самостоятельно устанавливающим себе законы. Поэтому познавать в обществе универсальные законы, общие для всех было бы абсурдно, возможно лишь описать и интуитивно почувствовать специфику различных уникальных культур.

Можно было бы возразить, что «чувствование» прекрасно, но не относится к сфере наук и познанию. Что правильнее ставить вопрос об эстетическом постижении различных уникальных культур, что было бы и правильно и прекрасно. Можно было бы сказать больше: а почему собственно они говорят об уникальности целых культур, а не индивидов, как говорил их учитель Кант? Следуя его логике до конца им бы надо было ставить задачу интуитивного прочувствования всех семи миллиардов человек, обитающих на земном шаре, их этических и эстетических предпочтений, гастрономических вкусов и интеллектуальных склонностей? Ведь если следовать логике Канта ничего не связывает людей во времени и пространстве, кроме разве что власти. Но тогда правильно изучать механизмы власти, а не интуитивное прочувствование культурной специфики.

Так или иначе, неокантианцы утвердили себя в качестве особой социальной науки, изучающей специфически человеческую реальность.

«Гейдельбергская школа неокантианцев стремилась, в частности, обосновать историческое знание с помощью методов рассуждения, отличных от обобщающих методов естествознания. Как Дильтей, так и Зиммель выступили против позитивизма и против агностицизма.. В отличие от материала естествознания, который один и тот же всюду и поэтому может быть понят через универсальные законы, относящиеся к любым областям пространства и времени, человеческая культура выступает в бесконечном многообразии различных типов, каждый из которых требует специфического понимания своей уникальности. Риккерт, Дильтей и их школа таким образом, обосновывают способ исторического бытия, метод изучения человеческой культуры или гуманитарных наук с их особым типом познания и собственными методами. Такой подход лег в основу «идеальных типов Вебера»

Джон Льюис Марксистская критика социологических концепций Макса Вебера

Результатом этих особых исследований стало описание своего чувственного восприятия различных культур различными авторами. Чисто эмпирическое накопление материала, которое могла быть полезно только как предварительная стадия для дальнейшей научной обработки этого материала, но только не как конечная «научная картина мира». Сомнительным итогом исследовательской работы энтузиастов-кантианцев стала доктрина «духа культур», появившаяся в результате простого эмпирического описания институтов данного общества. Это описание и бралось в качестве эталона общества, выразителя уникальности его духа, источника добра и зла – ведь для каждого общества существовала своя автохтонная ему этика. Так, и негативные и позитивные результаты исследований оказались только во вред действительной науке. Негативные результаты, которые состояли в отрицание истинной науки, самоочевидны. Позитивные результаты, «находки» социологов-неокантианцев стали источником обоснования релятивистской этики, а также ввели ложный объект исследования в виде гипостазированного как «дух культуры» общества. Это привело к утверждению ложных ценностей и ложной трактовке эволюции общественных институтов, а также извращению объективной этики.

«Такой подход лег в основу «идеальных типов» Вебера, которые представляли собой не гипотезы для объяснения существующих фактов капиталистического общества, а были интуитивным восприятием «духа капитализма». Существующая система постигалась как миросозерцание, как взгляд на мир, как нечто уникальное. Она не мыслилась в терминах обобщения фактов об обществе как таковая. Таким образом, очевидно, что социология Вебера не претендует на успешное объяснение индийской кастовой системы, китайского элитаризма, основанной на рабской труде древнегреческой демократии или феодальной системы средневековья. Что будет следовать из этого? Ряд обособленных общественных порядков, любая структурно-функциональная система, противостоящая своим членам как готовый и неизменяющийся объект. Конечно, кажется довольно странным, когда социальная история человечества выглядит как множество последовательно существующих несоизмеримых «жизненных форм», каждая из которых может быть постигнута с помощью интуиции, а ее уникальность схвачена лишь благодаря непосредственному пониманию. Разве такой плюрализм есть последнее слово?

Сразу же оказывается, что если представленные Дильтеем формы культуры будут реализованы в действительности, тогда (если сделанный Тойнби перечень цивилизаций точен) мы будем иметь дело более чем с двадцатью двумя формами, для каждой из которых будет требоваться свой собственный тип культуры и организации. Трудно увидеть во всем этом возможность существования единой науки об обществе. Напротив это уводит нас в произвольный мир полной относительности, для которого не существует и вряд ли когда-нибудь будет существовать какая-нибудь научно построенная теория. Обращение Риккерта-Дильтея к особым типам обществ, возникавших в истории, могло бы дать нам действительно нечто большее, чем некую ограниченную социологию капитализма. Но недостаток их подхода состоял в произвольности появления разных типов общества. Откуда они возникли и почему? Как возникли? Никаких предположений об их возникновении, изменении или развитии не выдвигается. Их бытие таково что они противостоят нам как вещи, как они есть, готовые, законченные и принимаемые без сомнений. Именно такова точка зрения любого сторонника эмпиризма. Но это не ответ, не реальная теория, не наука об обществе. Ничего кроме необходимости рассмотрения еще не исследованной проблемы такой подход не содержит.

Дильтей напоминает нам, что нет такой социологии конкретного общества, которая раскрывала бы смысл человеческой судьбы, развития общества, как такового, смысл человеческих стремлений. Может быть какое угодно множество совершенно различных социальных систем, с разными устремлениями, целями, правилами. Мы принимаем все что есть. Именно так люди думали о себе в прошедшие века. Но с возникновением науки, изучением истории после эпохи просвещения судьба человечества стала рассматриваться как единая история развития и прогресса вместе с препятствиями, периодами застоя и регресса, которые, разумеется, вполне возможны. У тех, кто согласен с Дильтеем, не может быть никакой философии человека. Полный релятивизм истории и жизни отрицает преобладание какой-либо одной линии развития над другими и тем самым значение и направление развития как нашего собственного общества, так и других обществ. «Люди плывут в безбрежном и бездонном море: в нем нет ни гавани для укрытия, ни дна чтобы бросить якорь, ни начала пути, ни пункта назначения» Рассматривая тип общества, который предлагают нам социологи, как неизменную схему нашей жизни, мы лишь удивляемся, действительно ли не существует альтернативы, никаких иных возможностей будущего. В описании Дильтея хорошо интегрированного общества нет и намека на что-либо неприятное. В его собственном обществе покорность можно «интернализировать», сопротивление – объявить «патологией», а «отклонение» станет подходящим термином для устранения тревоги или даже чувства вины. Все может быть к лучшему в этом лучшем из миров.»

Джон Льюис Марксистская критика социологических концепций Макса Вебера

Вебер немного иначе формулирует свою задачу: если человек свободен, то мы должны изучать не законы, которые им движут, а мотивы и цели которые он ставит, средства которыми он достигает своих целей позволят нам оценить уровень рационалистичности общества. Он пишет знаменитый «дух капитализма», где представляет капитализм протестантской романтикой перенесения монашеского служения богу из аскезы монастырей в служение трудом в реальном мире. Это «иррациональная» мотивация с точки зрения личной выгоды на этом свете, выявляет религиозную мотивацию собирания благ в мире ином. Однако, она оказывается исключительно выгодной и с экономической точки зрения, так как воспитывает людей в духе благочестивого и бережливого труда, отказа от роскоши и инвестирования средств в накопление капитала.

Это вполне правдоподобное объяснение психологических мотивов некоторых людей (не всех конечно), и как художественные заметки современного быта остроумного человека были бы очень уместны и любопытны. Это могло быть прекрасной апологией капитализма или даже могло быть эффектно использовано в его пропаганде. Но какое отношение все это имеет к науке об обществе? Как такой ограниченный отрезок в пространстве и времени человеческой истории может что-либо рассказать нам об обществе в целом или хотя бы о протестантстве и капитализме?

Взять для примера нашумевший очерк об итальянской мафии Роберта Савиано: «Каморра». Следуя научной методологии Вебера его можно было бы представить как «дух мафии» и рассказать там о том, что участниками организации двигает романтическая вера в величие «больших боссов», которой они набрались в голливудских фильмах. Что мечтой юношей становится иррациональное стремление стать большим боссом и быть убитым в расцвете лет в процессе отчаянной борьбы за звание крутого мафиозо. Так мы вполне объясним мотивацию участников коморры, их уникальную этику, но что нам с этим делать? Строить аналогичную организацию, насаждать мотивацию и проверять будет ли работать? Как применять наши «научные познания»? Или если бы взялись изучать «дух совка» к примеру? Мы могли бы сказать, что это организация с выраженным господством элит, поддерживающих путем постоянного насилия и подавления свободы слова свою власть и порядок в обществе. Что это эффективная организация, сумевшая добиться выдающихся результатов в своем международном положении и в подчинении себе граждан. Что мотивацией граждан стала иррациональная потребность в уравнивании всех даже за счет собственной деградации. Таково положение вещей и другая уникальная этика. Как нам использовать полученные «научные знания»?

Вебер видел только одно использование своему методу: апологию и пропаганду своих взглядов и не скрывал этого. Он прямо заявлял о своем субъективизме и о своей цели защитить господствующие классы капиталистического мира от разрушительного влияния марксизма. Именно этой цели и были подчинены все его усилия в «социологии». В таком духе «социология» неокантианцев все еще может быть им полезна, но пропаганда никогда не сможет занять места социальной науки, как бы мы не относились к ее функциональной и этической ценности самой по себе.

В итоге, все эти «особые науки о духе» всегда ведут к одному результату: к демонстрации импотенции социальной науки и к признанию единственной эффективной социальной наукой – юридизм.

Социология Вебера – это в первую очередь апология положительного права и вытекающего из него государственного абсолютизма, это утверждение невозможности каких либо претензий научного знания на управление государством.

И если теоретики естественного права пишут об этике как об источнике права, то Вебер изгоняет этику не только из социологии, но еще более уверено из политики.

«Вебер попытался показать, что капиталистическая система должна исключать вмешательство в ее деятельность моральных соображений, связанных с человеческими правами, естественной справедливостью или общим благосостоянием. Таким образом, его социология свободна от человеческих ценностей как в трактовке экономики, так и социального строя в целом.

Как мыслитель он следовал традиции Канта, но его глубоко волновали экономические и политические проблемы, поднятые Карлом Марксом. Философская концепция Вебера сформировалась под непосредственным воздействием гейдельбергской группы философов-неокантианцев, и в особенности Риккерта. Вебер принял установленное неокантианцами различие между естественнонаучными и историко-социальными проблемами. Именно такой точкой зрения он руководствовался при исследовании природы капитализма и разработке концепции науки об обществе, свободной от ценностей

Государственные соображения Вебер считал превыше всех других соображений. Страстность, непреклонность убеждений, аскетическое служение чувствуется в каждой фразе его сочинений. Они часто могут быть грубыми и резкими, полными воинствующего национализма и презрения к тому, что Вебер называл плаксивой сентиментальностью. Ядро его философии заключается в том, что он рассматривает социальную жизнь в сущности как «борьбу человека против человека». Его кредо было первым недвусмысленным выражением социального дарвинизма как политической философии. Никто не должен заблуждаться относительно того важнейшего факта, утверждал Вебер, что социальное существование и национальная культура зависят от власти, необходимость в которой никогда не отпадет. «Не мир и счастье мы передаем своим потомкам, а скорее принцип вечной борьбы за существование как важнейший символ веры нашего национального рода»

Джон Льюис Марксистская критика социологических концепций Макса Вебера

Напротив, теоретики истинной социальной науки настаивали на преходящем характере юридизма и на объективной этике, как источнике любой власти.

«Но каково же тогда действительное отношение между этикой и политикой? Неужели между ними, как порой говорилось, нет ничего общего? Или же, напротив, следует считать правильным, что „одна и та же“ этика имеет силу и для политического действования, как и для любого другого? Иногда предполагалось, что это два совершенно альтернативных утверждения: правильно либо одно, либо другое. Но разве есть правда в том, что хоть какой-нибудь этикой в мире могли быть выдвинуты содержательно тождественные заповеди применительно к эротическим и деловым, семейным и служебным отношениям, отношениям к жене, зеленщице, сыну, конкурентам, другу, подсудимым? Разве для этических требований, предъявляемых к политике, должно быть действительно так безразлично, что она оперирует при помощи весьма специфического средства – власти, за которой стоит насилие? Разве мы не видим, что идеологи большевизма и “ Спартака», именно потому что они применяют это средство, добиваются в точности тех же самых результатов, что и какой-нибудь милитаристский диктатор? Чем, кроме личности деспотов и их дилетантизма, отличается господство рабочих и солдатских Советов от господства любого властелина старого режима? Чем отличается полемика большинства представителей самой якобы новой этики против критикуемых ими противников от полемики каких-нибудь других демагогов?

Кто хочет заниматься политикой вообще и сделать ее своей единственной профессией, должен осознавать данные этические парадоксы и свою ответственность за то, что под их влиянием получится из него самого. Он, я повторяю, спутывается с дьявольскими силами, которые подкарауливают его при каждом действии насилия. Великие виртуозы космической любви к человеку и доброты, происходят ли они из Назарета, из Ассизи или из индийских королевских замков, не “ работали» с политическим средством – насилием; их царство было «не от мира сего», и все-таки они действовали и действовали в этом мире, и фигуры Платона

Каратаева и святых Достоевского все еще являются самыми адекватными конструкциями по их образу и подобию. Кто ищет спасения своей души и других душ, тот ищет его не на пути политики, которая имеет совершенно иные задачи – такие, которые можно разрешить только при помощи насилия. Гений или демон политики живет во внутреннем напряжении с богом любви, в том числе и христианским Богом в его церковном проявлении, – напряжении, которое в любой момент может разразиться непримиримым конфликтом. И в связи с такими ситуациями Макиавелли в одном замечательном месте, если не ошибаюсь, «Истории Флоренции», заставляет одного из своих героев воздать хвалу тем гражданам, для которых величие отчего города важнее, чем спасение души»

Макс Вебер Профессия как призвание и политика

Как и следовало ожидать, Вебер согласен с Кантом, Гоббсом и Макиавелли в том, чтобы Поллак сформулировал как «утопить этику в положительном законе», а Конт назвал бы жертвой науки юридизму. Именно трудам этих людей мы сегодня обязаны тем, что теория суверенитета постепенно превращается в теорию господства правительства над народом, что идея верховенства власти правительства вытесняет идею верховенства права. Вебер высоко ценил понятия «власти», «господства», «национального суверенитета», государства как порождения положительного права и силовых институтов.

«Современное государство есть организованный по типу учреждения союз господства, который внутри определенной сферы добился успеха в монополизации легитимного физического насилия как средства господства и с этой целью объединил вещественные средства предприятия в руках своих руководителей, а всех сословных функционеров с их полномочиями, которые раньше распоряжались этим по собственному произволу, экспроприировал и сам занял вместо них самые высшие позиции»

Макс Вебер Политика как профессия и призвание

В точности такое определение государства как «установленного господства верховной власти над населением» дает и пропутинская теория государственного абсолютизма (многократно апеллирующая к социальной теории Вебера), откровенно насмехающаяся над понятиям «народного суверенитета».

И в самом деле, понятие власти означает господство над кем-то, в данном случае правительства над народом. Народ может управлять, но не может быть одновременно и господином и слугой, субъектом и объектом власти. Действительносто, из положительного права, из юридизма как самостоятельной «науки» следует идея власти как господства и идея народа как «подданного» или «слуги» правительства.

Наша задача доказать, что никакого отношения к науке данная постановка вопроса и положение дел не имеет. Не только ведущие мыслители человеческого рода, но и весь исторический процесс – яркий пример противоположной тенденции, тенденции к верховенству научного управления. И если наше научное знание все еще не готово к тому, чтобы взять все управление в свои руки, то совершенно необходимо противопоставить научные институты силовым, освободить научные институты от вмешательства правительства. Заявить о научном суверенитете, как истинном выразителе народной воли. Это значит прямое участием научных институтов в управлении страной. Но для этого наука должна заявить о себе как о социальной физике. Социология неокантианцев с ее интуитивным вчувствованием в уникальные культуры мира не сможет предъявить подобных претензий.


3. ВОЕННАЯ ДИСЦИПЛИНА И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

«Являешься ли ты чистым воздухом, и одиночеством, и хлебом, и лекарством для своего друга? Иной не может избавиться от своих собственных цепей, но является избавителем для друга. Не раб ли ты? Тогда ты не можешь быть другом. Не тиран ли ты? Тогда ты не можешь иметь друзей»

Так говорил Заратустра Ницше

«Значит, за всю свою жизнь они ни разу ни с кем не бывал друзьями; они вечно либо господствуют, либо находятся в рабстве: тираническая натура никогда не отведывала ни свободы, ни подлинной дружбы. Душа его преисполнена рабством и низостью, те же ее части, которые были наиболее порядочными, находятся в подчинении, а господствует лишь малая ее часть, самая порочная и неистовая»

Государство Платон

Немного отвлекаясь от темы в связи с приведенным эпиграфом, интересно вспомнить, что Вебер был последователем Ницше и в субъективизме и отрицании социальной науки и в декларировании принципа господства в противовес демократическому равенству. Однако Ницше, которого Куно Фишер презрительно именовал «просто сумасшедшим», отказываясь писать о его творчестве, был тонким человеком, действительно раздираемым противоречивыми чувствами и мыслями. Как тонко он подметил различие между двумя противоборствующими энергиями психики в приводимой цитате и как далеко это понимание от его философии власти, в целом довольно правильно воспроизводимой Вебером.

Приведенные цитаты Платона и Ницше говорят о двух принципиально различных системах человеческих организаций, где одни основаны на господстве и подчинении, так называемой военной дисциплине, а другие на научных дебатах, свободном общении и дружеской взаимопомощи, то есть на ответственности и самодисциплине. Причем, эти союзы везде представлены как антагонистичные, отрицающие друг друга и не способные сосуществовать в рамках одной системы. А если им приходится сосуществовать, то это будет бесконечная борьба на выживание какой-то одной системы.

Такими же несовместимыми являются доктрины государственного абсолютизма и народного суверенитета. Поэтому всякая последовательная теория суверенитета всегда придерживается только одной из них: либо утверждает господство власти правительства над населением вплоть до отмены парламентаризма и участия народа в законотворчестве, либо утверждает верховенство науки и вытекающее из него верховенство права, тождество научного и народного суверенитета, и временность юридической власти правительства на службе народа.

Вебер пишет о государстве как о «союзе господства, добившегося монополизации легитимного физического насилия как средства господства». Нельзя было высказаться с большей откровенностью о презрении к демократии, этике и всем прочим гуманистическим ценностям. Вебер последовательно проводит идею исключительности положительного права, отсутствия естественной науки об обществе, отрицания этики как выражения объективных законов этого общества – и в конечном итоге о верховенстве власти правительства как единственном источнике права.

В результате он развивает теорию силовых отношений господства и подчинения обществ садо-мазохизма, в основе которых так называемая военная дисциплина. Обществ, о праве которых Гоббс писал, что закон без меча суть слова.

Если гуманистов всех времен и народов возмущают общества садомазохизма, где достаточно приказа, чтобы свершилась любая подлость, то сторонники господства приветствуют именно такой образ действий, бездумное подчинение как «образцовую дисциплину». Вот например как об этом пишут Герцен и Кропоткин:

«Воспитанный в помещичьей семье, я, как все молодые люди моего времени, вступил в жизнь с искренним убеждением в том, что нужно командовать, приказывать, распекать, наказывать и тому подобное. Но как только мне пришлось выполнять ответственные предприятия и входить для этого в сношения с людьми, причем каждая ошибка имела бы очень серьезные последствия, я понял разницу между действием на принципах дисциплины или же на началах взаимного понимания. Дисциплина хороша на военных парадах, но ничего не стоит в действительной жизни, там, где результат может быть достигнут лишь сильным напряжением воли всех, направленной к общей цели. Хотя я тогда еще не формулировал моих мыслей словами, заимствованными из боевых кличей политических партий, я все-таки могу сказать теперь, что в Сибири я утратил всякую веру в государственную дисциплину: я был подготовлен к тому, чтобы сделаться анархистом. На множестве примеров я видел всю разницу между начальническим отношением к делу и „мирским“, общественным и видел результаты обоих этих отношений. И я на деле приучался самой жизнью к этому „мирскому“ отношению и видел, как такое отношение ведет к успеху»

Записки революционера Кропоткин

«Теперь начинают понимать несовместимость братства и равенства с этими капканами, называемыми ассизами, свободы —и этих бойн под именем военно-судных комиссий; теперь никто не верит в подтасованных присяжных, решающих в жмурки судьбу людей, без апелляций; в гражданское устройство, защищающее только собственность, содержащее хоть сто человек постоянного войска, которые не спрашивая причины, готовы спустить курок по первой команде»

А. Герцен С того берега

Эксперименты «Подчинение авторитету» Милграма заставили его утверждать, что вся природа социального зла, которая в конечном итоге стоила человечеству миллионов страшных смертей в концентрационных лагерях, происходит из этой военной дисциплины обществ господства и подчинения. К тем же выводам пришел Теодор Адорно в своей книге «Исследование авторитарной личности».

Люди, слепо выполнявшие приказы во время эксперимента, хотя они не находились под присягой и никто не заставлял их насильно, были мотивированы страхом перед авторитетом ученого и тщеславием в стремлении доказать ему свою значимость и понравится ему. Они перекладывали ответственность за все последствия своих поступков на авторитетных ученых, чьим приказам подчинялись, отказываясь признавать свою вину в причинении вреда людям от своих действий по наказанию их высокими разрядами тока.

«Им хотелось продемонстрировать компетентное исполнение, но этому сопутствовало сужение моральной вовлеченности. Испытуемый доверял более широкие задачи постановки целей и соблюдения моральной стороны вопроса авторитету экспериментатора, на которого он работал.

Общая тенденция в корректировке мыслей у послушных испытуемых стремление уйти от ответственности за свои поступки. Они освобождают себя от ответственности, передавая всю ответственность экспериментатору, законной власти. Они видят себя ни как людей, которые действуют в рамках морали, но как агентов внешнего авторитета. В последовавших за экспериментах интервью, на вопрос почему они продолжали эксперимент, самым типичным ответом было: «Я не стал бы делать этого сам. Я просто делал то, что мне сказали». Неспособные проявить неповиновение авторитету экспериментатора, они переносят всю ответственность на него. Это старая история о том «что они только выполняли свой долг», которую слышали снова и снова в защитных речах тех, кого обвиняли в Нюрнберге. Но будет неправильно думать об этом, как о крепком алиби, состряпанном для случая. Скорее, это фундаментальный метод мышления большинства людей, в замкнутой ситуации подчиненной позиции во властной структуре общества. Это испарение чувства ответственности самое далеко идущее последствие подчинения авторитету.

Хотя человек, работающий под влиянием авторитета, кажется нарушающим стандарты своего сознания, не будет правильным сказать, что он теряет свое моральное чувство. Вместо этого, моральное чувство приобретает радикально другой фокус. Он не реагирует моральной сентиментальностью на свои действия. Скорее, его моральное чувство занято теперь вычислениями того, насколько здорово он справляется с ожиданиями уполномоченного властью лица. Во время войны солдат не спрашивает хорошо или плохо бомбардировка села; он не чувствует вины или стыда разрушая деревню: скорее он чувствует гордость или стыд в зависимости от того, насколько хорошо он выполнил миссию, порученную ему.

Это точно сформулировал Джорж Оруэлл:

«Пока я пишу, истребители с высоко цивилизованными людьми за штурвалом летают над моей головой, стараясь убить меня. Они не чувствуют кактй либо враждебности ко мне как к человеку, нет и у меня к ним враждебности. Они просто „выполняют свой долг“, как обычно говорят. Большая часть из них, вне всякого сомнения, добродушные, законопослушные ребята, которым не приснилось бы в страшном сне пойти на убийство в обычной жизни. С другой стороны, если кому-либо из них удастся разнести меня на куски точно сброшенной бомбой, он не станет спасть от этого сколько-нибудь хуже»

Подчинение авторитету Стенли Милграм

Джон Оруэлл очень рельефно изобразил противостояние научных институтов разумной энергии и мистики эгозащиты в виде насилия, господства и подчинения в своем известном романе «1984», обозначив весь процесс как «мыслепреступление»:

«Если человеческое равенство надо навсегда сделать невозможным, если высшие, как мы их называем, хотят сохранить свое место навеки, тогда господствующим душевным состоянием должно быть управляемое безумие.

Мысли и действия, караемые смертью (если их обнаружили), официально не запрещены, а бесконечные чистки, аресты, посадки, пытки и распыления имеют целью не наказать преступника, а устранить тех, кто мог бы когда-нибудь в будущем стать преступником. У члена партии должны быть не только правильные воззрения, но и правильные инстинкты. Требования к его взглядам и убеждениям зачастую не сформулированы в явном виде – их и нельзя сформулировать, не обнажив противоречивости, свойственной ангсоцу. Если человек от природы правоверен (благомыслящий на новоязе), он при всех обстоятельствах, не задумываясь, знает, какое убеждение правильно и какое чувство желательно. Но в любом случае тщательная умственная тренировка в детстве, основанная на новоязовских словах самостоп, белочерный и двоемыслие, отбивает у него охоту глубоко задумываться над какими бы то ни было вопросами»

Джон Оруэлл 1984

Надо заметить, что Макс Вебер в книге «Политика как профессия и призвание» хвалит такой отказ от ответственности у всех, кроме «вождя» нации, стимулируя тем самым военную дисциплину и отказ от моральной вовлеченности исполнителей в существо приказов правительства. Что собственно логично вытекает из всей его теоретической системы:

«Итак, политический чиновник не должен делать именно того, что всегда и необходимым образом должен делать политик – как вождь, так и его свита, – бороться. Ибо принятие какой-либо стороны, борьба, страсть – ira et studium – суть стихия политика, и прежде всего политического вождя. Деятельность вождя всегда подчиняется совершенно иному принципу ответственности, прямо противоположной ответственности чиновника. В случае если (несмотря на его представления) вышестоящее учреждение настаивает на кажущемся ему ошибочным приказе, дело чести чиновника – выполнить приказ под ответственность приказывающего, выполнить добросовестно и точно, так, будто этот приказ отвечает его собственным убеждениям: без такой в высшем смысле нравственной дисциплины и самоотверженности развалился бы весь аппарат. Напротив, честь политического вождя, то есть руководящего государственного деятеля, есть прямо-таки исключительная личная ответственность за то, что он делает, ответственность, отклонить которую или сбросить ее с себя он не может и не имеет права»

Макс Вебер Политика как профессия и призвание

Прошу обратить внимание, что эту в высшей степени безнравственную позицию, которая как правильно замечает Милграм и Оруэлл сделала возможной машину смерти Третьего Рейха, ГУЛАГи большевиков и вообще все системные убийства и казни людей, Вебер называет в высшей степени «нравственным» отношением, «выполнением своего долга», как саркастически замечают ученые.

Другое известное на весь мир исследование со всей очевидностью доказывает, что отсутствие военной дисциплины не только не значит «неделового подхода», но напротив есть единственный истинно эффективный способ ведения любого общественного предприятия. Это исследование Стендфордских ученых, Пораса и Джима Коллинза, и их книги «Построенные навечно» и «От хорошего к великому». В их основе изучение и анализ деятельности самых успешных компаний, оставивших неизгладимый след на мировой культуре, побивших мировые рынки и рекорды рыночного долгожительства.

«Компании, которые добились выдающихся результатов, создали последовательные системы с четкими ограничениями, но они также предоставили людям свободу и ответственность в рамках этих систем. Они наняли дисциплинированных людей, которые не нуждались в непосредственном руководстве, и направили все свое внимание на управление системой, а не людьми. «Это и есть секрет того, как мы руководим магазинами с помощью дистанционного управления, – сказал Билл Ривас из Circuit City. – Это команда отличных менеджеров, работающих в рамках отличной системы, и на них лежит ответственность за их магазины. Вам необходимы руководители и сотрудники, которые верят в систему и делают все для того, чтобы система работала. В границах этой системы у менеджеров магазинов есть свобода действий, но есть и ответственность…

Управленческие команды великих компаний состоят из людей, ожесточенно спорящих по поводу решения, но действующих единой командой при его осуществлении, невзирая на личные амбиции. …Как и Nucor, все великие компании применяли метод интенсивных обсуждений. Выражения: «громкие споры», «горячая дискуссия», «полезный конфликт» постоянно мелькали в газетных статьях об этих компаниях. Они использовали обсуждения не для того, чтобы позволить людям «выразить согласие» и поддержать уже принятое решение. Процесс больше напоминал горячий научный спор, в котором участники пытались найти наилучший ответ.

В отличие от великих компаний, уделявших огромное внимание созданию сильной команды менеджеров, несостоявшиеся великие поразительно часто использовали модель «гений с 1000 помощников». Согласно этой модели, компания – не что иное, как поле для приложения гения одной экстраординарной личности. В этом случае талант, тянущий на буксире всю компанию – основной фактор ее успеха, ее главный актив, и все держится только на нем до тех пор, пока он остается в компании. Гении не собирают выдающихся команд менеджеров – они им не нужны. Очень часто они их просто не хотят. Если вы гениальны, вам не нужна команда такого профессионального уровня, как у Wells Fargo, ребята могут искать себе другого работодателя. Что вам нужно, так это армия исполнительных солдат, которые бы помогали претворять в жизнь ваши выдающиеся идеи. Однако, когда гений уходит, его помощники зачастую не знают, что делать дальше»

Джим Коллинз От хорошего к великому

Легко видеть из этого отрывка, что руководство наиболее успешных компаний обратили особое внимание на разницу между военной дисциплиной и ответственностью интеллигентных людей. В то же время, военная дисциплина, иерархия и «господство» сравниваемых компаний, которые ученые условно обозначили как модель «гений с 1000 помощниками» в точности соответствует веберовской модели вождизма. В другой книге «Построенные навечно» Порас и Коллинз пишут, что эти две системы не могут сосуществовать, и что если ты принадлежишь к системе с «военной дисциплиной» сообщества, основанные на интеллигентной дискуссии «сотрут вас как вирус». Точно также несовместимы понятия государственного абсолютизма и народного суверенитета.

Теория психической энергии вместо Социологии и Психологии. Тождество народного и научного суверенитета

Подняться наверх