Читать книгу Степной принц. Книга 1. Горечь победы - Лидия Бормотова - Страница 11

Караван, пройдя Алтын-Эмельской пикетной дорогой, заходить в пикет тем не менее не собирался, а обогнул его и уже через проход Джаксы-Алтын-Эмель прямиком двинулся к реке Или. Там была действующая переправа, их ближайшая цель. Продрогнув на пронизывающем ветру в ущелье, путешественники вышли на голую кремнистую землю, которая простиралась почти до самой реки. Отыскав какую-то песчаную ложбинку между гор Калкан и порадовавшись отсутствию сквозняка, решили переночевать здесь, возле ключа. Однако толком поспать не удалось. Угораздило же их выбрать для ночлега местечко, кишмя кишащее ядовитыми гадами. Кого тут только не было: и змеи, и тарантулы, и фаланги, и скорпионы. Фаланги, кстати, в отличие от остальных кусачих особей, нападающих в темноте, высыпали на огни костров целыми полчищами, вызвав ужас и омерзение людей. Охотились-то они за насекомыми, привлечёнными светом, но не брезговали и людьми. Укусы были больными, сильно чесались, у некоторых опухли, но ядовитого действия не произвели.

Козы-Корпешу «повезло» больше других, его атаковали стаями. Может, он был вкуснее остальных? Его укусил даже большой тарантул, который действительно ядовит. Чокан не на шутку встревожился, предлагал отсосать яд, погрузить укушенную ногу в ледяной родник… Волхв отмахивался: само пройдёт. А на саркастическую шпильку приятеля: «Может, у тебя самого кровь ядовитая, и бедный тарантул уже подох от укуса?» только усмехался, крепче сжимая в кармане красноватый камень. Зато бдительно оберегал от мерзких тварей поручика, когда тот всё же забылся сном.

Чуть рассвело, невыспавшиеся и злые караванщики поспешили поскорее покинуть злополучный ночлег, который им надолго запомнится. Алимбай оказался чуть ли не единственным, кого пощадили злобные жала. В чём тут причина, он так и не понял. Козы-Корпеш, возвращая ему язвительный долг, предположил:

– Видать, ты оказался ещё ядовитее меня. Даже шайтаново отродье тобой не прельстилось.

С тех пор как Чокан и Баюр выступили вместе с караваном, они преодолели не больше десяти умеренных переходов. И вот перед ними катит синие волны Или. Однако переправить на другой берег полноводной и быстрой реки товары и скот была задача не из лёгких.

Своих сил одолеть водный путь не было. Пришлось прибегнуть к помощи местных киргиз. С той стороны, по речкам Каркара и Кеген находились летние пастбища рода албанов, они и содержали переправу для всех проезжающих. Для этих целей у них были наготове плоскодонки, которые привязывали к хвостам лошадей и пускали их вплавь через реку. Такой способ широко использовали на всём Востоке, так что удивляться было нечему, да и выбора не было. Правда, эти хлопоты заняли уйму времени и растянулись на целых три дня. Судёнышки были ветхими, плохо законопаченными и, пока сплавлялись по реке, в донные щели, заткнутые войлоком, обильно просачивалась вода. Рулём управлял один лодочник, а двое других киргиз вычерпывали воду, чтоб плоскодонки не потопли вместе с товаром. Однако несмотря на хлипкость плавучих средств, переправа прошла успешно, всё имущество каравана в целости и сохранности перекочевало на другой берег Или. Людей и тем более перевезли без проблем.

Один забавный эпизод произвёл немало веселья среди киргиз и внёс в хлопотную, нудную работу оживление. Козы-Корпеш так решительно воспротивился, когда его Досу хотели привязать к хвосту лодку, будто покушались на сокровенное. Девицы и те с такой горячностью не отстаивают свою невинность. Он даже отказался переправляться в лодке и поплыл рядом с карабаиром, держа его рукой за подпругу. Веселье албанцев подхватили приказчики и работники каравана, потешаясь над синеглазым киргизом, плывущим рядом с Досом, задравшим над волнами чёрную морду. Хозяин в точности копировал коня, вытягивал шею вверх, чтоб вода не плеснула в лицо. Со всех сторон стоял гогот. Вслед летели иронические подбадривающие советы. Зрелище и впрямь было комичным. Алимбай сначала с тревогой следил за плывущей парой (всё-таки течение сильное, не унесло бы, да и вода холодная, у другого уже судороги начались бы), но, видя, что друг в помощи не нуждается, а единственное чувство, которое его обуревает, – злость (а может, именно она и помогает), успокоился и стал покатываться вместе со всеми.

Как ни странно, выходка Козы-Корпеша, вызвавшая водопад насмешек, ничуть не уронила его в глазах киргиз. Наоборот. Вместо презрения в адрес героя курьёза отовсюду слышалось одобрение, граничащее с восхищением. Не каждый станет на защиту коня, увидев для него унижение и обиду, пусть даже и мнимые. Да что там коня! Близкой родни. Хмурого и дрожащего на ветру Козы-Корпеша встретили на берегу лучше не надо. Обтёрли насухо. Накинули одеяло. Дружелюбно посмеиваясь, хлопали по плечам, хвалили за смелость, называли батыром. Теперь он для киргиз свой в доску, про косые взгляды и недоверие можно забыть.

Переправа закончилась в самый канун великого мусульманского праздника Курбан-байрам, а посему отпраздновать его решили здесь, на левом берегу Или. Развьюченных животных огородили, натянув на колья верёвки, чтоб не разбрелись и чтоб к ним не подобрались злые арвахи. Так издавна поступали киргизы, разбивая в пути стоянку. Зелёной травы здесь было вволю, так что и для баранов имелось добротное пастбище. Весь остаток дня заняли хлопоты по обустройству огней (т.е. кошей – палаток) и сортировке имущества, которое, выгрузив из лодок, сваливали без разбору, кучами.

Вымотавшиеся за день караванщики могли бы себе позволить выспаться как следует, но тем не менее поднялись чуть свет и, совершив ритуальное омовение, облачившись в новые одежды, все как один пали на колени лицом к востоку, дружно творя намаз. Действо вершилось однообразно и почти синхронно, многолетняя привычка выработала единый ритм, опускающий ниц спины и поднимающий головы и воздетые ладони. Алимбай и Козы-Корпеш не выделялись среди других, их однообразные поклоны как две капли воды походили на все прочие, однако друзья старались держаться рядом: первый – чтобы вовремя подсказать, второй – спросить. Ни муллы, ни имама здесь не было, чтобы читать проповедь и возносить славу Аллаху, и каждый делал это на свой лад. Над молящимися витало невнятное бормотание, некоторые фразы произносились громче и чётче и слышны были всем. Алимбай решил перехватить инициативу и упорядочить вознесённые к Богу и Пророку прославления и благодарения. Ни на кого не глядя и не выбиваясь из общего ритма, он повысил голос:

– Аллаху акбар, Аллаху акбар, Аллаху акбар ля илаха илля Ллаху ва-Ллаху акбар, Аллаху акбар ва-ли-Ллахи-ль-хьамд. Аллаху акбар, Аллаху акбар, Аллаху акбар. Аллаху акбар кабиран ва-льхамду-ли-Ллахи касьиран ва-субхьана-Ллахи букратан ва-асъила…

Вокруг вслед за направляющим речитативом зазвучали хоровые повторы. Козы-Корпеш, не выказав удивления, влился в общий гул, подхватив молитву. Краем глаза он наблюдал за монгольским лицом, не дрогнет ли оно ухмылкой или проказливым озорством. Но что бы ни было на уме у поручика, внешне оно никак не проявилось. Так, в благоговейном экстазе, правоверный мусульманин выдержал свою роль до конца.

Албановские киргизы, те, что содержали переправу, молились вместе с караванщиками. До своих аулов к празднику не поспеть. Они даже порадовались купцам, прибывшим как по заказу: Курбан-байрам должен быть многолюдным и весёлым. К жертвенному барану всегда приглашают много гостей, угощают и одаривают. Правда, нынче не пойми-разбери, кто здесь гость, а кто хозяин. Если судить по угощению, то хозяева – купцы, если по месту проживания – албаны. Да и в том ли суть?

Пока выбирали для жертвоприношения и пира лучших баранов в стаде, с берегов Кегена прибыли ещё около дюжины албанов. Они о чём-то совещались со своими: то ли куда-то звали, то ли что-то доказывали. По взволнованным лицам было видно, что разговор не простой, но о чём – неведомо. Козы-Корпеш под предлогом хозяйственных надобностей вертелся поблизости, пытаясь уловить смысл спора. До слуха долетали лишь отдельные слова, среди которых он выделил главные: Кульджа, Кашгар, караван… Однако связать их в осмысленное предостережение не сумел.

Алимбай, которому он пересказал услышанное, нахмурился:

– Мы ещё не доехали до кочевьев бугу, а там о нас уже слышали…

– Степной хабар?

– Да что хабар! Откуда столько беспокойства? Караваны ходят туда-сюда. Эка невидаль! Тут что-то другое…

Больше разузнать ничего не удалось. Оставалось одно – держать ушки на макушке.

Тем временем стали резать баранов, а толпящиеся зрители принялись бросать в стороны камни, отгоняя шайтана. Точно так, как Ибрахим, ведущий на заклание сына, отгонял коварного дьявола, нашёптывающего ему отговорки, чтоб не слушался Джебраила, взывающего к отцовским чувствам, раздувающего жалость к единственному сыну.

Брызнула кровь, обагрив землю и оборвав истошное блеяние, и киргизы загомонили, перебивая друг друга: «Бисмиллах, Аллах Акбар!»44.

Козы-Корпеш «простодушно» перезнакомился с приехавшими албанами и теперь затесался в их компанию, невзначай расспрашивая о житье-бытье, но сумел узнать только, что травы в этом году хороши и пастбищ возле Каркары и Кегена хватит до глубокой осени.

А вот во время праздничного застолья сесть между албанами не удалось: «гости» и «хозяева» по обычаю сидели отдельно, друг против друга. Пришлось подстраиваться, подозрительное внимание к своей особе волхву было ни к чему. Разговоры за трапезой велись неинтересные, всё больше про Аллаха да его Пророка. Никаких названий китайских городов не было и в помине. Что ж, будем ждать и мотать на ус. Были бы горячительные напитки на пиру, чей-нибудь пьяный язык и сболтнул бы вести, которые жаждали услышать Баюр и Чокан. Однако в этот праздник спиртное возбранялось. Правда, Магомет запрещал вино всегда, в будни тоже, но мусульмане же нарушали запрет, пили будь здоров, надеясь на отпущение грехов после, за дары. Здесь пили кумыс и чай.

Наутро озадаченные приятели, так ничего толком и не разведав, отправились с караваном дальше, в аулы в Большой орды, стоящие на летовке в семи днях пути от Или. Места, по которым они проезжали, были сказочно прекрасны. Зелёные долины без конца и без краю, сверкающие на солнце снежные макушки гор, заслоняющие горизонт, многочисленные неумолкающие ручьи, хрустально-прозрачные, ледяные. Подножия и склоны Алатау темнели густыми хвойными лесами, и воздух был упоительно свеж и вкусен. Хоть вместо масла ешь с хлебом. Степные, прокалённые солнцем ветра́ остались позади. Легко дышалось чистой, сквозной прохладой. Однако тревога, занозой сидящая внутри Баюра, смазывала царящее вокруг великолепие, заставляла прислушиваться и ловить случайные слова и намёки. Он украдкой поглядывал на Чокана. Тот умудрялся, сидя в повозке, что-то то ли записывать, то ли рисовать, время от времени поднимая от тетради голову и оглядывая округу. Отвлекать его от учёных занятий волхв не решался и только следил, чтобы странное увлечение «купца» не заметили да и ему не мешали.

Так, без всяких приключений и препятствий они прибыли в Большую орду. Здесь рассчитывали задержаться для торга. Чугунные и железные изделия – котлы, таганы, заступы и другое в том же роде, во множестве припасённое купцами и всегда востребованное у кочевников, нужно сбыть загодя, до китайских пикетов, обменяв их на баранов. Да и верблюдам отдых необходим. Железная утварь всё-таки попортила им бока, а копыта были воспалены.

– Юрты! Подъезжаем, – молодой ташкентец, выехавший вперёд, вернулся к Мусабаю оповестить.

Караванщики оживились. Завидевшие торговых гостей киргизы – тоже.

Купцам обрадовались, хотя видно было, что ждали не их. Потом уже выяснилось по расспросам, что накануне случилась здесь заваруха. Из объяснений Чокана, легко выговаривающего зубодробильные имена племён, Баюр понял только: междоусобица, род с родом что-то не поделили. И вот теперь ждали русского чиновника для следствия. Однако не уверенные в исходе дела, а может, предвидя решение не в свою пользу (чиновника-то вызвали их противники), здешние киргизы готовы были сорваться с места и пуститься наутёк.

– И что нам теперь делать? – Козы-Корпеш, никогда прежде не связывавшийся с торговыми предприятиями, в недоумении поднял брови.

Но тут подоспел запыхавшийся Мусабай:

– Я обо всём договорился. Разделяемся, как обычно. Каждый кош берёт к себе отдельный аул. Так что закупки будем делать порознь.

Ага. В караване было шесть кошей, или по-азиатски – огней. Баюр успел уже уразуметь, что каждый владелец коша является хозяином части сопровождаемого товара. Одним из таких хозяев был Алимбай. Не успел волхв поинтересоваться, куда отправится их кош, как караванбаши выдал без промедления:

– Алимбай-мурза остаётся здесь. Вон, – показал он рукой, – идёт старейшина аула.

К ним и правда направлялся какой-то киргиз. Чокан вместо того чтобы выйти вперёд для саляма, спрятался за лошадью.

– Ты чего? – Баюр на всякий случай прикрыл его ещё спиной.

– Это Килик. Он меня хорошо знает. Я бывал у него.

Мусабай тоже услышал и встал плечом к плечу с Козы-Корпешем:

– Вот шайтан.

Менять что-либо было уже поздно. Разделившиеся коши направились в разные стороны, и устраивать переполох, вызывая лишние вопросы, было не с руки. И так местные киргизы взвинчены, чего доброго откажутся принимать подозрительных торговцев.

– Хорошо, – принял решение Мусабай. – Я тоже останусь здесь. А ты будешь болеть в палатке.

– А торговля? – забеспокоился Алимбай.

– Я за тебя поторгую, – мужественно пообещал Баюр, скрипнув зубами. Смена ролей ему была привычна, но вот в коммерции он ничего не смыслил. Впрочем, он надеялся, что караванбаши подскажет: что к чему. Да и поручик-то опыта не имеет. Пусть лучше подглядывает в щёлку да учится ремеслу. – И чтоб носу не казал наружу!

Двенадцать дней продолжался торг. Козы-Корпеш оказался способным учеником. На первых порах ему помогали Мусабай и Мамразык, потом он и сам наловчился. Киргизы совсем не умели торговаться и принимали ту цену, которую назначали купцы. Только иногда сокрушённо качали головами, но всё-таки соглашались и радовались выменянным товарам, как дети.

Алимбай изнывал в затворничестве и проклинал свою конспирацию.

Но вот настал день, когда киргизы стали быстро сворачивать юрты, собирать пожитки и спешно откочёвывать в сторону Илийской долины. За два дня зелёные равнины Кегена и Каркары совершенно опустели. Остались только одинокие палатки купцов, тоскливо озирающихся и недоумённо гадающих о причине такого панического бегства. Прослышали о готовящемся на них набеге? Замирения с соседями так ведь и не случилось. Богатые, ещё не вытравленные пастбища брошены. Так без острой нужды киргизы не поступают.

Караванщики стали снова съезжаться в одно место.

– Хорошо торговали… – растерянно пробормотал Козы-Корпеш.

– Хорошо, – согласился Мусабай. – Но мало.

Из палатки вышел Алимбай. Опасаться было уже некого:

– Сколько голов выторговали?

– Девятьсот. Если всего на круг.

– Ого!

– Чего ого? Мало! – караванбаши мрачно смотрел, как к ним приближаются остальные караванщики. – Послушай вот опытных людей, сколько нужно для успеха коммерции.

Купцы загудели, прикидывая выгоду, а самый старший ответил:

– Три тыщи. Не меньше. А лучше – больше. Особенно теперь, когда цены взлетели.

– Надо к кара-киргизам идти, – предложил кто-то.

– Придётся, – Мусабай разглядывал свои ладони, словно на пальцах подсчитывал прибыли и убытки и боялся прогадать. – Иначе поездка в Кашгар себя не оправдает.

Дальше судить да рядить смысла не было. И закупать баранов негде. Сразу за Дикикаменной ордой начинался Восточный Туркестан. Его шесть городов: Кашгар, Яркенд, Янысар, Аксу, Хотан и Турфан – были открыты китайцами для торговли с соседями-азиатами и дикокаменными киргизами.

Не теряя времени, приказчики и работники каравана принялись упаковывать и грузить товары, навьючивать верблюдов.

Баюр, наблюдая, как Чокан укладывает тетради в деревянную шкатулку, спросил:

– Хоть там-то тебя не знают? Или опять «болеть» придётся?

Тот, не поднимая головы, усмехнулся:

– Был там год назад.

– И что? Может, тебя в тюк закатать и подвесить верблюду? – вопиющая неосмотрительность «шпиона» возмутила волхва. Ну, надо же! Везде успел наследить! – Как ты вообще собираешься соблюдать конспирацию? Кто из нас разведчик – я или ты?

Чокан встал с колен, невозмутимо хлопнул друга по плечу:

– Не кипятись. Я тогда гостил у манапа Буранбая. Он умер и уже не узнает меня. А простые киргизы вряд ли вспомнят.

Баюр устыдился своей вспыльчивости. Что было то было. Если б всё шло гладко и просто… А дальше будет и того заковыристей. Сейчас важнее – новых глупостей не наделать, а для этого надо владеть ситуацией и знать, в какую петлю голову суёшь. Вопросов уйма. Начнём с нуля.

– Почему их называют кара? Ну… тех киргиз, что живут в Дикокаменной орде?

Друзья направились к своим жеребцам. Палатку Алимбая уже складывали, пора забираться в сёдла.

– Вообще-то именно они и есть настоящие киргизы. А те, что в Малой, Средней и Большой орде, – кайсаки. Сами кайсаки себя называют казаками, что значит: свободные люди. Это русские всех одной гребёнкой причесали, для них все мы – киргиз-кайсаки или просто киргизы. Но, как ни странно, последнее название распространилось и прижилось, – он легко вскочил на коня, развернул его в сторону каравана. – А кара – значит чёрный, чёрная кость, ибо белой, то есть султанов, у дикокаменных отродясь не было, – он хлестнул коня и поскакал вперёд.

Баюр нагнал Чокана возле Мусабая, который не только успел подбить итоги торга, но и записать их в свой талмуд, а теперь докладывал компаньону. В самом ли деле поручик всё понял или сделал вид, что понял? Может, для него, как и для волхва, все торговые операции были китайской грамотой? Впрочем, мелькнула догадка, этот учёный киргиз и в китайской грамоте, небось, разбирался.

Баюр прежде так плотно не сталкивался с жизнью степи, и все киргизы для него были на одно лицо. Поставили бы перед ним в ряд всех киргиз, которых он видел, узнал бы одного Джексенбе, своего побратима. Даже отца его, братьев-сестёр не запомнил. Теперь приходилось вглядываться в лица. Что же касается тонкостей степной жизни, какой-то вывернутой наизнанку политики, трескучих названий родов, ветвистой иерархии и каверзных отношений – голова кру́гом шла. Всё это было так непохоже на привычный, устоявшийся русский и европейский мир. Будто попал на другую планету. Или в иное измерение. Впрочем, время, проведённое в компании с Чоканом, дало свои плоды. И он мало-помалу сам становился степняком, начинал кое в чём разбираться. И даже вошёл во вкус.

Они снова шли стремя в стремя, Алимбай и Козы-Корпеш. Остальные караванщики успели привыкнуть, что эта парочка неразлучна, и скорее удивились бы, увидев их порознь.

– А как же манап? – продолжил расспросы Баюр. – Он разве не султан?

– Нет. Верховный старшина племени. Раньше его выбирали, потом титул превратили в наследный.

– Едем вслепую, – ворчал Баюр. – Может, они уже смылись, как эти, – он кивнул назад, на пустующие равнины, где совсем недавно было людно и где шла бойкая торговля. Однако видя, что его приятель молчит, изобрёл другую версию, пытаясь понять, о чём он задумался: – Или угнали скот на продажу куда-нибудь, а мы останемся с носом. Что станем делать?

– Не угнали, – опроверг последнее предположение Чокан. – Бугинцы выездную торговлю не ведут.

– Почему? – удивился волхв, вспомнив, как по дороге сюда киргизы гнали к каравану скотину на продажу. – Китай рядом.

– К ним купцы сами ездят, ни один караван мимо не пройдёт. В Восточный Туркестан – закупают баранов, обратно из Кульджи – продают ткани, одежду. Бугу – род большой и богатый. Раньше был самым богатым, потом, как стали враждовать с сарыбагышами, малость поувял, но противникам своим не уступит. Теперь они на равных.

Что ни день, волхв слышал о бесконечных воинственных стычках и кровопролитиях, словно здесь, на далёких окраинах Российской империи, до сих пор гуляло какое-то запоздалое средневековье. Род на род, племя на племя шли с оружием, грабили, резали друг друга почём зря. Время не просто остановилось, а шагнуло далеко назад.

Караван держал путь к верховьям Кегена и Текеса, где ставили аулы бугинцы, их крайние волости уже приближались. По берегам рек раскинулись три живописные долины, окружённые горами. Вокруг стояла удивительная тишина – что натянутая струна, тронь её – зазвенит. Звуки разносились далеко, словно эхо. И Баюр прекратил расспросы. Теперь слышны были только скрипы и звяканье повозок, стук копыт да блеянье гонимых овец.

Но вот, наконец, показались люди, суетящиеся возле кибиток, всадники. Двое отделились, поскакали навстречу каравану, за ними – ещё несколько. Один, похожий на откормленного быка, был толще Джангазы. Ватный халат так обтягивал его пузо, что казалось, под ним спрятан бочонок, а нашитые на груди три зелёные ленты едва только не лопались от натуги. Голову его покрывала остроконечная шапка из белого войлока, до которого бугинцы были наипервейшие мастера. Разрезы на лбу и затылке позволяли полям оттопыриваться. Киргиз ударял в круп лошади большими деревянными каблуками, которыми подбиты были неуклюжие сапоги из красной юфти.

Караванбаши выехал вперёд обменяться салямом. Алимбай и Козы-Корпеш стали за его спиной и почтительно слушали.

Ага, отметил про себя Баюр, вот и манап, родоначальник племени салмеке. Имя Чон-Карач очень ему подходило. Большой Карач. Интересно, он специально так разъелся, чтобы соответствовать прозванию, или нарекли потом, за безразмерное брюхо?

Манап тем не менее на Джангазы был похож только толщиной. В седле сидел уверенно, ловко управлялся с поводьями, говорил приветливо.

– Алатавское начальство предупредило, – объяснил он свой своевременный выезд. – Идёт караван из Семипалатинска. Я велел развести вас по аулам. Скоро приедут старейшины.

Чокан, улучив минутку, когда манап отвернувшись в сторону, показывал, где можно временно устроиться, шепнул Баюру:

– Бугу приняли российское подданство. Ишь поливает нас лаской, хочет расположить к себе, – а поднятым в недоумении бровям волхва пояснил: – Изнывает желанием получить чин хорунжего.

Баюр глянул на манапа: воротник халата закруглён так же, как у русских военных мундиров. Киргизы тщеславны до наивности. Впрочем, и доверчивы в той же степени. Они простодушно верят в самые невероятные случаи, причём чем несусветнее баснь – тем крепче вера. При желании их можно убедить в чём угодно.

Сын Чон-Карача, прискакавший вместе с отцом, ничем от него не отличался, ну разве что халат был ярче да ещё не накопил столько телесного дородства. Остальные сопровождающие, составлявшие свиту манапа, представляли жалкое зрелище – оборванцы, вооружённые дубинами и копьями. Один был в тулупе и меховой шапке, несмотря на летнее тепло. Другой копьеносец – рыжий, между прочим, с зеленоватыми глазами – вообще имел на себе только нижнее бельё, сверху прикрытое войлочным плащом.

Пришлось ставить временный лагерь в ожидании старейшин. Баюр принялся ставить палатку. Уж что-что, а это дело у него никогда не валилось из рук. Подняв глаза от вбитого колышка, он увидел, как с другого края долины показались новые гости. Разнаряженные, они издали махали руками, что-то выкрикивали.

– Это ещё кто такие? – волхв вопрошающе глянул на Чокана. Тот тоже смотрел на шумную компанию.

– А-а… На поминки приехали.

– Какие поминки?

– Помнишь, я рассказывал тебе, как в прошлом году приезжал сюда и гостил у манапа Буранбая?

– Который умер?

– Ну вот. Киргизы годовую тризну празднуют пышно, с множеством гостей, угощением, играми, состязанием акынов. Да сам увидишь.

Пока разбивали лагерь на берегу речки Чалкуду, в долину прибыли ещё несколько делегаций. Их встречали приветливо и… весело. Что в понимании волхва никак не вязалось с поминками.

К вечеру разгулялся ветер, да такой сильный, что пробирал до костей, а тем, кто сидел у костров, пришлось огородить пламя, чтобы не задул. Погода резко испортилась. Люди распаковали тёплую одежду, что везли для ночёвок на горных перевалах, и разошлись спать.

Баюр сидел, скрестив ноги и накрывшись одеялом, у маленького очажка, затепленного в палатке, слушал завывания ветра снаружи и тихую ругань Чокана, вытаскивающего из баула шубу. У него зуб на зуб не попадал, и он боялся расхвораться не вовремя и испоганить так тщательно продуманную экспедицию. Сидел и думал о том, кто ещё остался ждать поручика из поездки. Кроме родителей и военного начальства, доверившего ему эту миссию. Не может быть, чтоб не нашлось ни одного нежного создания, вздыхающего по ночам и считающего дни до его возвращения. Колыбельная невеста не в счёт, волхв помнил, как султан нелестно отзывался о наречённой. Наверняка, была другая. Или другие, с кем он делил трепетные чувства. Блестящий офицер и красавец. Двери благородных домов перед ним распахивались, бывал и на балах… Положим, визжащих от восторга дур он сам не удостоит… Но ведь были же и другие, одно присутствие которых заставляло сердце учащённо биться. Что он обделён был вниманием и горячей симпатией прелестных дам, волхв не верил. Про степных красавиц и говорить не приходилось, у этих всё написано на лице, а учитывая их свободные нравы, можно представить, сколько претенденток было на его ласку. В одночасье безразмерный гарем можно собрать.

За время совместных злоключений и караванного пути они тесно сблизились, часто беседовали по душам. Чокан охотно рассказывал о бабушке Айганым, отце, матери и дяде Мусе, о братьях, об учёбе в корпусе, друзьях. Но никогда – о женщинах. Пусть не о сокровенном, хотя бы о забавных интрижках. Нет. Эта тема была наглухо закрыта. По опыту Баюр знал, что мужские компании не обходятся без того, чтобы не помянуть свои геройства на любовном поприще, одни это делают грубо и цинично, другие – благоговейно и восторженно. Чокан был нем. Это было какое-то особенное рыцарство, не позволявшее трепать языком о том, что не предназначено для посторонних глаз и ушей. Будь на его месте другой да обладай он ядовитым и изощрённым языком поручика, давно веселил бы приятеля уморительными похождениями красавца-повесы. И ведь не спросишь. Если только сам не захочет сказать. А он не захочет.

Чокан выглянул из палатки:

– Снег идёт. И не просто снег. Настоящий буран!

– Летом?

– В высокогорье это не новость.

– И что, теперь накрылась торговля?

Клацающий зубами поручик поплотнее завернулся в шубу, лёг на походную железную кровать у огня:

– Растает. Куда он денется.

– Ага. И смоет нас прямо в реку, – Баюр устроился на толстом войлоке в коконе одеяла.

– Тебе-то о чём горевать? Ты плаваешь хорошо, – Чокан заворочался, поудобнее умащиваясь. Его ложе в ответ скрипуче запело, жалуясь на ревматизм железных суставов.

– А ты? С кроватью можешь прощаться, она сразу пойдёт на дно.

– Я буду держаться за тебя. Как ты за Доса. Небось, не отпихнёшь? Если даже коня в обиду не дал.

– Тебя отпихнёшь, как же. Укусишь ещё, похлеще тарантула…

– Нашёл дурака. Ты сам ядовитей паука, либо шкура у тебя верблюжья – зубы сломаешь. Тот бедненький тарантул, что тебя отведал, безвременно почил…

– Ха-ха-ха…

– … не за понюшку табаку.

– А тебя все кровососы вообще стороной обходили и обскакивали…

– Кстати, да. Почему – я так и не понял.

– Оставили как базарлык дальним родичам в жарких странах.

Так, лениво перебраниваясь, друзья наконец заснули, то ли под собственное бормотание, то ли под заунывный посвист пурги.