Читать книгу Степной принц. Книга 1. Горечь победы - Лидия Бормотова - Страница 3

Вороной конь притягивал взгляд. Стройные ноги с небольшими крепкими копытами нетерпеливо топтали жёсткую слежавшуюся траву, чуткие уши ловили звуки человеческой речи.

Вокруг собрались киргизы, в основном мужчины. Мальчики, едва прикрытые одеждой и загоревшие до полного сходства с обожжёнными глиняными идолами, близко к ним не подходили, бегали и возились в песке и траве в стороне и возле юрт. Джексенбе принёс седло, быстро и умело взнуздал жеребца и вскочил ему на спину. Выпрямился, горделиво обернулся на Баюра, давая ему возможность оценить выправку и стать скакуна, и сорвался с места.

Киргизы загомонили, разом обернувшись вслед удаляющемуся всаднику. Столб пыли из-под копыт не мешал им видеть ни стройный аллюр, ни резвость, ни энергичный темперамент коня. Баюр особенно не вслушивался в их восклицания, ибо местное наречие разбирал через пятое на десятое. Но то, что эти восклицания были похвальными, усомниться было нельзя. До него долетали отдельные слова и среди них понятные – «карабаир»,1 «карагам»,2 «машаллах»,3 остальные же, главным образом – крики, подбадривающие, подгоняющие, восторженные, – были понятны любому без перевода. Пылевая завеса, погнавшись за всадником, посторонилась, сделала его виднее, и галоп жеребца по зелёной равнине выглядел очень красиво – лёгкий, стремительный. Казалось, вороной не касался земли, а летел над нею, перебирая в воздухе ногами, как в воде. Так что хвост его, вытянутый по ветру, едва поспевал за ним. Сейчас расправит крылья и взовьётся ввысь.

Джексенбе, однако, не поскакал далеко, а сделав круг, возвращался обратно. Баюр познакомился с ним недавно, в горном ущелье, когда остался без лошади. Его киргизская лошадка была жилистой и выносливой, не жалуясь, карабкалась по склонам, по камням и даже снегу. Особых забот не требовала. И вот на тебе! Сорвалась с тропы там, где и подумать было нельзя, еле соскочить успел. Поскользнулась или споткнулась, а, может, испугалась чего… Несчастную скотину было жаль, но ещё более удручало собственное незавидное положение. Через два-три денька уже собирался спуститься в долину, но пешком не поспеть. Тут-то и показался конный киргиз с парой заводных лошадей. Сначала насторожился, но, узнав, в чём дело, охотно пришёл на помощь. Он вполне сносно говорил по-русски, что не часто встретишь среди его соплеменников, и это значительно облегчало общение в совместной дороге. Так что, когда показалась зелёная долина в рукавах звенящих речек, они успели подружиться. Джексенбе обещал достать Баюру настоящего карабаира. Не задаром, конечно. И Баюр очень обрадовался. Тем более что серебро у него в кошеле позвякивало. Киргизы занимаются по преимуществу меновой торговлей, то есть расплачиваются баранами и прочим скотом, но от денег не отказываются. Правда, собственного карабаира у Джексенбе не было, и он намеревался пригнать его от сородичей, кочующих за рекой.

Карабаир был хорош. Это Баюр понял и сам, без всяких одобрений местных знатоков. Проскакав галопом с версту, он встал, как вкопанный, раздувая ноздри и поводя большими умными глазами вокруг, на обступивших его шумных мужчин. Дышал ровно, без хрипов и всхлипов, широкая мускулистая грудь была спокойна – бег дался ему легко, похоже, силы и выносливости коню было не занимать. Баюру живо вспомнился Гром, друг верный, незаменимый спутник в дальних походах, не раз выручавший в ситуациях, которые другие лошади просто не вынесли бы, спасавший его от смерти. На миг даже показалось, что вороной фыркнул с обидой: мол, хозяин не торопится признавать, неужто запамятовал?

Сомнение – покупать или не покупать жеребца – ни разу не шевельнулось в душе, однако волхв не спешил с последним словом, дав возможность киргизам расхвалить товар. Они это умели. Да. Ему случалось видеть купцов из их племени в Семипалатинске, у которых дела шли отменно. Положим, до поэтических преувеличений, на которые горазды дети степей, дело не дошло. Однажды ему довелось слушать киргизского сказителя, который мог часами расписывать давно минувшие (или сочинённые) времена, ни разу не прервавшись. Полёт поэтической фантазии акына превосходил самое смелое воображение. Улен4 перечисляла достоинства коня, «обгоняющего ветер», но это ещё полбеды, а дальше – разумеется, в русском переводе – не укладывалось в голове: «рёбра его, как щит, крепки… под хвостом его колодезь, целому стаду куланов может быть водоёмом, на голове его котловина, если её наполнить водою, то стадо маралов не испило бы». И ещё (в русских сказках, правда, тоже что-то подобное встречается): «Езди на нём, не сходя шесть месяцев – он не отощает, вырежь кусок мяса на спине и тогда не будет подпарины». Однако в нынешней ситуации Баюра вполне устроило, что карабаир способен за двое суток проходить триста сорок вёрст без корма, оставаясь в теле, не страшится ни песков, ни гор, лёгок, поворотлив, вынослив – почему его и выбирают для байги,5 незаменим на охоте, понятлив, послушен, а к тому же может везти поклажу, почти как верблюд.

Джексенбе улыбался до ушей, а в глазах посверкивали лукавинки. Он рассказал, что сам видел на конном базаре в Ташкенте, как один арбакеш6 у другого покупал карабаира и испытывал его. На арбу встали пятнадцать человек, держась друг за друга, а хозяин сел на коня верхом. Нагруженную арбу с вершником карабаир несколько раз спустил по склону к реке и обратно вывез.

Баюр слушал доброжелательно и ничего не говорил, отчасти потому что ещё мало приспособился к местному наречию, отчасти потому что не видел смысла ни хвалить лошадь, ни ругать, ни спорить с киргизами. А один худой и сморщенный старик, расправив рукой жидкую седую бороду, поведал обычай, который неукоснительно соблюдают разводчики карабаиров. При выжеребке кобылы хозяин должен подхватить на руки новорождённого жеребёнка, потому как он рождается с едва заметными крыльями. А спустя некоторое время эти крылья становятся невидимыми, и тогда его можно опустить на землю. Если же родившийся жеребёнок сразу упадёт на землю, крылья тотчас ломаются, и конь навсегда лишается своих выдающихся способностей. Баюр хотел рассмеяться, но глянул на остальных слушателей, притихших в святом благоговении, и вовремя удержался. Киргизы, даже взрослые мужчины, верят в подобные сказки, передающиеся веками из уст в уста, непререкаемо, словно дети. Ни обижать их, ни тем более выставлять себя чужаком, презирающим наивную дремучесть дикого племени, он ни в коем разе не собирался. Джексенбе, кстати, тоже, слушая, преисполнился серьёзности и уважения к старику, только изредка поворачивался к другу-урусу, чтоб перевести непонятные места повествования.

Торг получился приятным, как ни крути. Киргизы наговорились всласть (это они любили), а покупатель не спорил с ценой и заплатил, сколько потребовали. Так что все остались довольны. Ещё немного потоптались возле коня, одобрительно похлопывая его по холке, побалагурили и стали расходиться. Джексенбе, увидев, что урус приторачивает к седлу суму, собираясь в дорогу, схватил его за руку:

– Едешь дальше?

Баюр накрыл его руку своей ладонью, благодарно пожал и улыбнулся:

– Ты очень помог мне, Джексенбе, я тебя никогда не забуду. А при случае – тоже помогу, в долгу не останусь.

– Зачем забуду? Ты теперь тамыр7 мне. Вместе ели, у одного огня спали, в дороге опасность делили. Ты чапан8 мне дарил. Приходи, когда хочешь, веселиться буду.

– Хорошо, приду, – приложив руку к груди, пообещал Баюр.

Но когда он занёс ногу к стремени, Джексенбе снова дёрнул его за рукав:

– Стой! Вместе поедем!

– Куда? – опешил новоиспечённый тамыр. – Мне в Семипалатинск надо.

– До Капала. Отец посылает в пикет за делом и новости знать. В степи одному много опасаться. Карачи9 туда-сюда. Потом – один, потом спокойно.

– Ну, коли отец посылает, поехали, – согласился Баюр и тотчас вскочил в седло, пока крепкие пальцы не успели его остановить. – Вдвоём веселее. А для карачей у меня есть мултук10.

– Мултук один. Карачей много.

Мальчик лет тринадцати с красивым, словно девичьим, лицом подвёл осёдланную лошадь. Это был младший брат Джексенбе, Баюр видел его вечером возле костра. Ужинали не в юрте, расстелили войлоки на траве, и девушки, звеня подвесками в косах, разносили миски. Приятель-киргиз называл всех родичей по именам, которые в памяти волхва не загостились, не до них было. Надо было уловить систему взаимоотношений и правила обхождения, принятые местным этикетом, и не опростоволоситься. Теперь, когда Джексенбе обратился к брату, Баюр вспомнил его имя – Саржан.

Быт кочевых киргиз, диковатый на взгляд заезжего европейца, тем не менее имел свои прелести, а также обычаи и правила, заведённые далёкими предками. Вот уж чей авторитет был непоколебим и непогрешим. Умершие сородичи могли оберечь, даже спасти от гибели, могли наказать, лишить скота и имущества, не дать потомства. Мусульманство, назойливо насаждаемое в степи, не могло вытеснить родное и понятное языческое воззрение на мир. И не удивительно. Ни стены домов и мечетей, ни тесные улочки городов, ни строгие блюстители намаза, творимого пять раз на дню, не стесняли их души. Ни вера в Аллаха, ни заповеди Магомета не могли соперничать с законами природы, в соответствии с которыми они жили, не могли выхолостить то особенное родство с естеством мира, что текло в их крови, наполняя каждый день заботами и смыслом. Вольные просторы степей, величественные суровые горы были их колыбелью, любвеобильной и щедрой, а порой – жестокой и сокрушительной. Как не молиться духам, населяющим всё окрест, как не уповать на их помощь и прощение?

Провожать Джексенбе с урусом высыпала чуть не вся семья. Торжественно и солидно стал впереди всех отец и что-то напутственно вещал сыну, чтоб не забыл, тыча пальцем в кап,11 притороченный к седлу. Рядом стояла мать в хитро намотанном на голове белом платке (он назывался джавлуки и был обязательным для всех киргизских жён) и не сводила глаз со своего старшенького. Сёстры выглядывали из-за спин родителей, любопытными узкими глазками обшаривая отъезжающего гостя. От других проявлений вольности их удерживали только правила поведения да обильное присутствие сородичей, а отнюдь не скромность. Нравы степных красавиц довольно свободные. Волхв знал это из рассказов, хоть и не изведал на собственном опыте.

Но вот они, наконец, тронулись в путь. Саржан, обгоняя их рысящих коней, промчался на молодом гнедом жеребце, хвалясь удалью, сделал круг и вернулся, а они продолжали углубляться в зеленеющую степь, всё дальше и дальше от киргизских юрт.

– Через три дня они откочуют в горы, на летовку, – по дороге просвещал тамыра Джексенбе. – Так сказал отец. Если не успею вернуться – знаю, где их искать.

Баюр понимающе кивал и посматривал на оскалившиеся хребты, до середины поросшие лесом и всякой-разной зеленью, маячащие по правую руку и огораживающие равнину, которую собственно равниной можно было назвать с большой натяжкой. Местами всхолмленная, как волнами, она была изрезана овражками с ручейками, там и сям выгоняла из земли кустарники, а то и деревца, засеянная каменными глыбами, не только мелкими, но и такими, за которыми можно было скрыться, не спешиваясь с коня. Июнь только-только вздохнул над степью, и она встречала его яркими цветами: жёлтыми и алыми тюльпанами и маками. Издали казалось, что колышущуюся траву покропили кровью.

– Хорошо, – сказал волхв, то ли отвечая спутнику, то ли любуясь ослепительной красотой простора.

Дальше ехали, не разговаривая. Джексенбе затянул какую-то песню, негромкую, но удивительно согласную с нахлынувшим умиротворением. Киргизы пели хорошо, почти все. И умудрялись на ходу изобретать мотивы, подходящие случаю, а слова рождались сами собой, из души. Ничто не нарушало покоя, если не считать редкого посвиста затаившихся в зелени птах да жужжания насекомых. Впрочем, насекомые не досаждали, ещё не настало время голодных слепней, жаждущих кровушки и способных замучить не столько людей, отмахивающихся от злыдней, сколько безропотную скотину, которую они изводили своим вампирством и даже при обилии корма превращали в доходяг. Потому-то стада загодя отгоняли в горные долины, на джайляу, как называли киргизы летовку, где было прохладней и где не водились эти кровососущие твари.

Баюр начал слегка подрёмывать, усмехаясь про себя на «опасности», которыми пугал его Джексенбе. Солнышко пригревало, обволакивало истомой. В седле покачивало под мерный шаг коня, его спутник примолк, тоже, видать, сморило… как вдруг издалека донеслось лошадиное ржание. Сонливость мигом слетела с волхва. Он выпрямился и, привстав в стременах, огляделся. Никого. Холмистая равнина всё так же безмятежно перекатывала под ветром зелёные волны, даже птичий щебет не умолкал. Показалось? Приснилось? Однако киргиз тоже встрепенулся, вертел головой – значит, и он услышал. Воздух вспорол резкий режущий звук, будто хлестнули кнутом. Побратимы переглянулись и, не сговариваясь, пнули каблуками своих коней, направляя их на звук, разом поняв, откуда он пришёл. Ружьё, соскользнув с плеча Баюра, легло ему в руку и замерло на изготовке. Взгорбленная равнина, приняв на свой гребень озадаченных конников, покатилась по склону вниз, открывая широкую впадину и в глубине её – вытоптанный зелёный пятачок, по которому кружили три всадника, пока ещё маленькие и лично для них не опасные, от которых можно было легко уйти, пустив галопом коней. Гортанные крики и издевательский гогот незнакомцев далеко разносила звенящая бескрайняя тишина. Джексенбе взглянул на Баюра, тот подозрительно сузил глаза и дулом ружья указал ему на что-то неподвижно лежащее в центре пятачка, вокруг которого топтались копыта гнедых жеребцов. Киргиз кивнул и зло скрипнул зубами:

– Карачи.

Тем временем нежданно пожаловавшие видоки были замечены. Навстречу им поскакали двое, а третий, спрыгнув на землю, подхватил безвольное тело (мёртвый или без сознания?), взвалил на седло и вскочил следом, собираясь удрать.

Свистнула стрела Джексенбе, и всадник, скачущий навстречу чужакам и опередивший напарника, широко раскинул руки, завалился назад, а потом и вовсе рухнул в траву. Оставив второго разбойника лучнику, Баюр выстрелил в третьего, который нахлёстывал коня в противоположную сторону, и не промахнулся. Наездник упал, а испуганная лошадь с переброшенным через седло телом помчалась дальше. Вторая стрела Джексенбе сорвалась с тетивы, но летящий встречь разбойник резко вильнул в сторону, и она, не достигнув цели, прошла мимо. Оставшись в одиночестве против двоих обозлённых стрелков, он посчитал за лучшее унести ноги и рванул что было мочи, не пытаясь настичь лошадь с трофеем, а наоборот, в другую сторону. Друзья же бросились вдогонку, но не за ним (тот, пригнувшись к гриве коня, наподдавал жару и был уже далеко), а за неуправляемой лошадью, уносящей бесчувственное тело. Испуг придал ей небывалой резвости, и успех погони балансировал на грани провала. Но тут Джексенбе закрутил над головой аркан и метнул его в беглянку, которая на всём скаку чуть не выдернула ловца из седла.

Стычка в степи заняла не более десяти минут. Разбойников, расслабившихся от удачного нападения и утративших бдительность, чужаки застали врасплох и опередили их стремительными выстрелами, не дав сделать ответных. Теперь предстояло узнать, за чем или за кем охотились карачи.

Баюр спешился, снял бесчувственное тело с храпящей лошади (всё ещё не пришедшей в себя после скачки, норовящей взвиться на дыбы и протестующе заржать), сел на колени возле незнакомца, безвольно лежащего на земле, осматривал его. Пленником оказался молодой киргиз, совсем юноша лет двадцати. Бритая голова, как и положено мусульманину, без шапки (если и был малахай, потерялся где-то в траве), чапан, перепачканный в земле и сочной зелени. Никакого намёка на богатство. Зачем он понадобился лихим людям, что в нём может быть ценного?

Джексенбе, словно отвечая на мысленное недоумение своего тамыра, неуверенно предположил:

– Аманат?12 – и, увидев взлетевшие брови Баюра, пояснил: – Барантачи украли. За выкуп – жизнь дарить.

Что-то такое волхв слышал: баранта, баранта… какой-то особенный грабёж… Но задавать отдельный вопрос Джексенбе не пришлось, тот добросовестно просветил гостя степей:

– Месть. За долги, за обиды. Обычно угоняют скот, убивать – редко.

– То есть грабят имущество, – подытожил волхв. – Но у этого ничего при себе не было, даже лошади. Иначе она была бы где-то поблизости.

– Джок!13 Был лошадь. Анду14, – рука вытянулась в сторону вырастающих из земли скалистых отрогов, с которых, постепенно набирая силу и уверенность, вздымался ввысь Джунгарский Алатау. Киргизу с седла было легче разглядеть издали.

Баюр поднялся во весь рост, чтобы посмотреть в указанном направлении. Из-за каменной глыбы вышла лошадка и мирно пощипывала травку. Видимо, напуганная нападением на хозяина, удрала и спряталась, а теперь, когда всё стихло, решила вернуться.

– Оружия не было, – Джексенбе укоризненно покачал головой. – Не мог себя защищать. Нельзя один в степь без оружия! – подобная глупость не укладывалась в голове киргиза. – Иногда воруют продать. В Коканде, в Хиве полно рабов. Рабов-урусов тоже, – последнее угрожающее замечание относилось лично к побратиму, о чём красноречиво свидетельствовали прищуренные раскосые глазки, так и впившиеся в лицо Баюра. Мол, я предупреждал тебя об опасности, а ты хотел ехать один. Мог оказаться на месте этого несчастного. И спасти некому.

– А он точно был один? – засомневался волхв, проигнорировавший остережение и не отрывающий взгляда от бесхозной гнедой лошадки. Вернее, двух лошадок. Вторая вышла из укрытия вслед за подружкой и присоединилась к ней.

Джексенбе, удивившись вопросу, снова обернулся к горам и тоже увидел:

– Вот шайтан!

– Может быть, стоит поискать? Вдруг тоже раненый?

Дважды просить Джексенбе не пришлось. Он так и не спешился, пока волхв на земле осматривал пленника, а укороченный аркан держал намотанным на кулак, не давая пойманной беглянке снова пуститься в галоп. Посему, бросив побратиму виток тугого волосяного шнура и понятливо кивнув, он подхлестнул лошадь и поскакал к вытоптанному пятачку, обшаривая глазами траву вокруг.

Пленник был жив (это волхв проверил прежде всего), только очень бледен и никак не приходил в сознание. Что же такое с ним сделали эти изверги? Распахнув на его груди халат, он увидел на белой рубахе косой кровавый след от ногайки, вытянувшийся от правого плеча до левого бока. Размахнулись и огрели со всей дури. Могли дух вышибить вон. Юноша застонал. Баюр быстро осмотрел его целиком: нет ли других ран, целы ли кости. Кроме ссадин и синяков, шишки на затылке (оглушили, чтоб не рыпался), серьёзных повреждений не обнаружил. Достал из седельной сумки чистый холст и, обложив кровоточащий рубец пластинками красноватого камня, осторожно запеленал грудь.

Раненый снова застонал и, не открывая глаз, с трудом прошептал пересохшим горлом:

– Да… Карл Казимирович… прескверные времена…

Баюр от неожиданности выронил сумку, в которую запихивал вываленные на траву пожитки. Огорошило его не то, что парень вдруг заговорил (в бессознательном состоянии или в бреду часто с языка срывается откровение, что мучит, не даёт покоя), и даже не смысл сказанного, а то, что этот киргиз говорил по-русски, да так чисто и правильно, как если бы этот язык был ему родным. Или он говорил на нём с детства. Или воспитывался и учился в русской среде… Волхв пригляделся к юноше повнимательнее. Красивое восточное лицо, точёные черты… скульптурный шедевр мастера с утончённым вкусом. И что-то в нём… не простое. Даже беспомощное, оно выглядело… ну, благородно, что ли… Словом, не похоже было на лица кочевых киргиз, во множестве промелькнувших перед глазами. А руки? Да-а… Этот парень в степи табуны не пас… Сын какого-нибудь султана? Белая кость? Обрусевший и живущий где-нибудь в большом городе? «Украли за выкуп», – вспомнились слова Джексенбе.

Цепочка предположений достроиться не успела, как раненый снова заговорил. Бессвязно, обрывками фраз… по-русски.

– … остановка стала за караваном… ни слуху, ни духу… – тонкие пальцы ожили, зашарили в траве, – оставаться у Гирея мне более нельзя… надежды рушатся… – рука судорожно сжала в кулак траву, словно пыталась ухватиться за неё и встать, – … по степи в Семипалатинск… ым-м-м, – парень резко дёрнул головой и отключился уже без звука, отвернувшись лицом в траву.

– Да, есть другой… – раздалось за спиной.

Баюр даже не слышал, как подъехал Джексенбе.

– И что? Живой?

– Джок. Саблей по голове. Весь в крови, – киргиз со стороны наблюдал за действиями побратима-шамана, не приближаясь, не спешиваясь, боясь спугнуть ревнивых духов, призванных для исцеления.

– Надо найти укрытие в скалах. Этого, – волхв кивнул на раненого, – в седло не посадишь. Переночуем в горах, завтра посмотрим.

Тамыр кивнул и порысил к гнедым лошадкам, которые, кажется, уже обнаружили укрытие, чтобы проверить, сгодится ли оно и для их ночлега. Лошадки же, перестав щипать траву, настороженно наблюдали за подозрительным всадником, который нацелился прямо на них. Что взбрело им в головы, непонятно. Видимо, опасались, что их снова приберут к рукам новые хозяева. Развернувшись хвостами к Джексенбе, они рванули в каменную расщелину, спасаясь от пленения привычным бегством. Узкий проход не пустил сразу обеих, заставив соблюдать очерёдность. Киргиз пустился вскачь, надеясь изловить сумасбродную скотину. Однако поймал лишь последнюю, которая зацепилась поводом за скалу, истошно заржала, встав на дыбы, но не успела порвать узду, схваченную крепкой рукой. Неудачливой беглянке пришлось покориться ловкому человеку. Та кобыла, что умчалась в ущелье первой, уже пропала из виду, и гнаться за ней было бесполезно. Безмозглая животина. Одна в степи, в горах – пропадёт. Волки задерут. Или другой кто, зубастый, когтистый и голодный. Будет ещё хуже, если она на расстоянии будет следовать за побратимами, тогда выследить их путь – пара пустяков, особых хитростей не потребуется.