Читать книгу Далёкое близкое - Лидия Сергеева - Страница 7

Коле было десять лет, когда началось это. В начале зимы в деревне стали происходить странные события, изменившие жизнь Колиной семьи. Мальчик тогда впервые услышал слово «избирком». Сначала было непонятно, что это такое. Потом выяснилось, что избирком – это несколько самых бедных деревенских мужиков, собравшихся вместе и решившись отобрать у всех, кто жил зажиточно, коров, лошадей, кур, свиней, сено, зерно и прочее добро, которого у этих самых мужиков почему – то не было. Как ни возмущался отец Коли, как ни призывал обидчиков к совести, скотину, хлеб и что – то из домашнего скарба со двора вывели и вынесли. Вдобавок к этому в избиркоме составили грозную бумагу, в которой было написано, что Виктор Константинович признаётся кулаком, лишается избирательных прав и вся его семья подлежит выселению. Куда, не говорилось, но год выселения был обозначен точно – тысяча девятьсот тридцатый. Посему выходило, что жить им в родной деревне оставалось года полтора.

В эти дни Коля услышал несколько новых слов: колхоз, кулак, мироед… Что такое колхоз, они с Васей до конца и не поняли. Отец утверждал, что из этой затеи ничего хорошего не выйдет. Учительница в школе говорила, что у колхозов большое и счастливое будущее. Хорошее дело колхоз или плохое, мальчики так и не уяснили. А вот, что их тятьку называют кулаком и мироедом, поняли, но согласиться с этим не могли. Ладно бы кулак! Отец и в самом деле в своих руках весь дом крепко держал. А мироед? Что же он мир ест, что ли? Наоборот, всегда был готов помочь тем, кто беднее, вот хоть бы тётке Марье, что в нижнем конце деревни в избушке с сыном живёт. Да и мёдом со своей пасеки каждое лето всю деревню отец щедро угощал. Неужели забыли? По всему выходит, что мироедом его зря прозывают.

Но другие люди, по всей видимости, эти добрые дела

в счёт не брали и всем селом решили, что в колхозе самому Виктору Константиновичу делать нечего, хватит с него и того, что его коров да лошадей в колхоз примут, сено и зерно туда же возьмут, а сам он с семьёй пусть в тайгу едет, чтобы другим не мешать новую жизнь строить.

С тех пор отец с матерью затосковали. Прежней радости в доме уже не было. Но работали не покладая рук. И родители, и дети. Кроме животины, отобрали у семьи большую часть пашни, покоса, пасеку, потому давнишнего достатка не было, но голодать не голодали. Отец по ближним деревням ходил: сапожничал, плотничал, самовары да чайники паял. Подкопили деньжат и новую коровку завели. Боязно было, что опять заберут. Но что делать? Как без молока детей прокормить?

Меж тем время шло. Ещё теплилась надежда, что не выселят их из родного дома, что одумаются односельчане. Вспомнят, что никому из них Виктор Константинович ничего плохого не сделал, многие годы добрым соседом был! Но не тут – то было! В начале очередной зимы Коля с Васей заметили, что в семье стали вестись разговоры, о которых самым маленьким, то есть ему, Васе и Тоне, знать было не позволительно. Несколько вечеров подряд, отправив младших детей на печку, где они обычно спали в холодное время, старшие долго и напряжённо обсуждали что – то. Коля с Васей уже на второй вечер, заподозрив неладное, решили не спать и подслушать, о чём говорят взрослые. И хоть ничего не удалось услышать, по выражению лиц родных, по тому, как кто – то время от времени разводил руками или, хуже того, начинал говорить громче положенного, стало понятно: случилось недоброе. Вскоре тайное стало явным. По случайным обмолвкам дети поняли, что семью могут выселить из дома и отправить далеко

в тайгу…

Когда ехать, точно никто сказать не мог. Но скоро. Вот – вот уполномоченный из района приедет. Мать с Марийкой по ночам в спешке вязали узлы с одеждой, мешки с барахлишком зашивали, отец, ломая голову, нужные в хозяйстве инструменты перебирал. Все бы взять, да хватит ли места на возу? Потом принимался чинить валенки и полушубки детей. Заодно учил Васю, вечно крутившегося около отца, дратву смолить, шилом и иглой работать. Сестра Тоня, самая младшая, одна из всей семьи радовавшаяся предстоящей перемене, свою тряпичную куклу в дорогу собирала.

Отец крепился, мать, предчувствуя беду, уже не скрывала слёз. Накануне выселения, то ли почувствовав беду, то ли прослышав что – то, в родном доме неожиданно появилась Татьяна – вторая дочь. К тому времени она была уже замужем за военным, жила где – то далеко и редко наведывалась к родным. Невесёлой и короткой была эта долгожданная встреча… Отец, опасаясь за дочь, не оставил её в доме и под покровом ночи отвёл к кому – то из надёжных людей. Вернувшись, в бессилии опустился на лавку. Мать, крепившаяся до его прихода, заголосила навзрыд, громко и безутешно. Отец сел рядом, охватил её обеими руками: «Не плачь, Фасеюшка, не пропадём! Везде люди живут!» Потом, словно опомнившись, резко встал: «Будет, мать, как по покойникам воешь! Ещё беды накличешь!» Обернувшись к детям, перекрестил их и отправил спать: «Поспите, детки, на печке – матушке, когда ещё в тепле удастся поспать…»

Чуть свет в дом нагрянул уполномоченный. И хоть был он при должности, называвшейся таким мудрёным словом, Коля сразу узнал его. Парень был из здешних, деревенских. Жил в небольшом домишке у реки и днями играл с другими мальчишками в рюхи. Потом неожиданно куда – то исчез и вот теперь так же неожиданно явился в родную деревню важным начальником.

– Собирайтесь, что ли, – не поприветствовав хозяев, небрежно произнес он. – Подводы ждут.

– Ты бы, Кешка, объяснил мне, за что из дома в тайгу гонишь малых детей, – гневно подступая к вошедшему, громыхнул отец. – Какой я кулак? Разве кто, кроме моих детей, на моём поле спину гнул? Разве я обманул кого, убил или ещё что сделал? Отвечай! Кулак я?

– А ты не выражайся! Уважение к власти имей! Иннокентий, Иннокентий я! Кешки нетути больше. При должности я, имей уважение.

– Это за что я тебя, разбойника, уважать должен? За то, что ты меня из моего же дома гонишь? Отвечай, пошто меня кулаком считаешь!

Не то, чтобы кулак ты настоящий, Виктор Константиныч, но в новую жизнь негоже тебя брать.

– Это почему не гож я для новой жизни? Работать умею?

– Вот потому и не гож, что высоко о себе мнишь, значит, других хуже себя считаешь! Не место тебе в колхозе! Ненадёжный ты! Не можно знать, что у тебя на уме.

– Ага! Я‑то, дурак, думал, вам надо знать, что в миске

у меня! А вам и голову мою подай!

– Да тебя, Константиныч, после таких речей не то, что в тайгу, на каторгу отправить надо. Не договоримся мы с тобой. Светлое будущее с такими, как ты, не построишь. Отсталый ты элемент! Собирайся! Народ решил освободиться от тебя, и нечего тут тары – бары разводить. Скажи спасибо, что мы тебя только высылаем, а то могли бы запросто и к стенке поставить¹.

– Тебе, что ли спасибо? Небось, на моё добро сам глаз положил? Кого ты в мой дом поселишь? Уж не сам ли зайдёшь?

– Не сам, не сам! Я не для личного обогащения классовую борьбу веду. Поселим в твои хоромы из бедноты кого².

– Это кого же?

– Тимофея Андрианыча с семьёй.

– Тимошку? Так он в первую зиму всех заморозит! Он и дровами – то по деревне всю жизнь побирается!

– У тебя, мироеда, небось, на три зимы дров припасёно!

– Конечно, припасёно. Мы ведь, как другие, по гулянкам не ходили!

– Ну, хватит! Собирайся! Нече пустые разговоры вести. Не твоя это забота, кто замёрзнет, а кто нет. Посмотрим, как ты в тайге приживёшься. Может, раньше Тимофея замёрзнешь! Грузитесь, пока подводы ждут, а то безо всёго поедете.

Побросав в пароконные розвальни вещи, отец стал усаживать туда детей. А уполномоченный, наблюдая за всем с крыльца, вдруг обнаружил, что в списке не вся семья значится.

– А старшая дочка где? Танька? Ты куда, кулацкая твоя морда, её отправил? Обмануть власть захотел? Так тебе это не пройдёт!

– Дочка моя? У неё своя семья! И ты не власть! Не твоего ума дело! Думаешь, кожанку надел, так за умного сойдёшь, – гремел отец, накрывая тулупами детей.

Мать с кринкой молока выскочила из дома последней. Пейте, детушки! Остатний раз от родной коровушки молочка попейте!

Вера, самая старшая дочь, жила к тому времени своим домом и под выселение не попала. Потемневшая от горя и бессонницы, она по очереди бросалась обнимать то присмиревших напуганных братьев и сестёр, то отца с матерью.

Поодаль от саней кучкой стояли деревенские бабы и мужики. Бабы утирали концами платков глаза, мужики попыхивали самокрутками. Никто не посмел приблизиться к отъезжающим.

Осиротевший дом зиял распахнутой не по – хозяйски дверью…

– Прощайте, люди, не поминайте лихом, – крикнул

в толпу отец, натягивая вожжи.

– Прощайте, – несмело крикнул кто – то вослед.

Вера, пока силы не покинули её, всё бежала и бежала за санями…