Читать книгу Везучая - Лилия Макеева - Страница 6

Работа по профессии по-прежнему оставалась мечтой, досягаемой урывками на той или иной съемочной площадке «Мосфильма». После каждой съемки мне выдавался талон с означенной суммой, равной одной десятой среднемесячной зарплаты. Через две недели по талону я получала деньги в квадратном окошечке кассы. Их хватало на три пары колготок, которые скоропалительно рвались, призывая обладательницу зарабатывать чаще и больше.

Звонок от сестры моей австрийской подруги пришелся кстати:

– Привет! Узнала? Это Галина.

– Привет!

– Я по важному делу! – начала Галя метать в меня твердыми словами. – Слушай, тут такое дело… Ты Петера же знаешь?

– Австрийца Петруху? Знаю.

– Он на своей фирме решил организовать «домашнюю еду». Готовить умеешь?

– В принципе, да. Не так, чтобы много блюд, но супы варила. А что?

– Они ищут кухарку.

– Кухарку или повариху?

– Сейчас объясню. Надо на маленькой кухне со всеми принадлежностями недельки две поготовить. Из их продуктов, в основном, австрийских, сварить обед из двух блюд. Потом подать, ну, накрыть на стол, а после – убрать и помыть посуду. И сразу свободна. Меню – на твое усмотрение. Главное, чтобы вкусно было, как дома, и аккуратно, как в Австрии.

– А почему именно я?

– Да мы нашу подружку Лену предложили, но она только через две недели сможет заступить. А ты бы поварила пока, денег бы заработала. Они хорошо заплатят. И сама там сможешь питаться. Ну, как идея?

– А на сколько человек надо готовить?

– По-моему, шесть. Максимум восемь, посчитаешь их потом по головам, как в детсаде! – Галина засмеялась, довольная своим чувством юмора.

– Там кастрюли-то есть? – мой интерес пошел в рост.

– И знаешь, какие? Австрийские!

– Не уверена, что смогу удивить их разнообразием…

– Так полистай книжки специальные, поэкспериментируй. Соглашайся!

Поэкспериментировать на австрийских подданных мне еще не предлагали. Но неожиданность идеи показалась привлекательной. Мелькнула мысль, что я смогу кататься на бесшумном лифте с «окном в Европу». Да еще за это деньги получать! Последний аргумент «за» оказался едва ли не самым весомым: я снимала комнату в пятнадцати минутах езды от предстоящего места работы. Исходя из этой позиции, отказ от эксперимента можно было бы смело назвать глупостью. В общем, я согласилась.

Австрийцы говорили по-немецки. В школе у меня по немецкому языку были одни пятерки. Читала я хорошо, а вот говорить…

Таков опыт всех советских школьников: преподавать-то нам преподавали, а говорить на чужих языках не научили. Да и не требовалось: земной шар был нам доступен разве что в качестве глобуса в кабинете географии. Рефлексирующая интеллигенция, располагающая тонким и богатым воображением, пошла несколько дальше и крутила на дому купленный в антикварном магазине «земной шар», перемещаясь по нему, куда падал голодный до путешествий взгляд. А что касается иностранных языков, их знали лишь профессиональные переводчики.

Скоро Петер, ежедневно добывавший знания русского языка из недр своей подруги Светы, помог мне сориентироваться на кухне среди продуктов:

– Стесь протукти…

В шкафах, похожих на книжные, стояли всевозможные консервы и полуфабрикаты. Аккуратно сложенные упаковки с яркими этикетками показались мне витриной магазина детских игрушек – красочной, как всё, что ребенок видит впервые в жизни. – Ти мошно фсять фсё, – улыбнулся Петер. – Эта тфой офис!

Обычные стальные, хорошего качества столовые приборы показались мне серебряными. Тарелки во время мытья я рассматривала, словно ракушки на море. А в мойку попыталась посмотреться, как в зеркало.

Для содержания хозяйства в чистоте зарубежного уровня под мойкой находились пластиковые, цветные тары с моющими средствами, из которых хотелось отхлебнуть. А бумажные салфетки с узорами и рельефом по краям сгодились бы для шитья восхитительного летнего платьица.

Я взяла себя в руки, надела фартук, не уродующий фигуру, и определилась: сегодня фирмачей надо покорить сходу. И добиться этого можно борщом. Для иностранцев одно название этого блюда означало прикосновение к русским традициям самым, пожалуй, чувствительным и благодарным местом – желудком. Почти каждый из них либо слышал, как это вкусно, либо уже пробовал. Обо всех ингредиентах я позаботилась заранее, предугадав, что свеклы-то в их закромах точно не найти.

Позже я заказывала необходимые продукты накануне, и проблем с этим не было. Центр Торговли располагал возможностями отовариваться по международным стандартам. Зря, что ли, на входе бог Торговли Гермес мчался куда-то за покупками, оставляя позади длинные ноги?

Кухня находилась тут же, в офисе. Сквозное пространство отделялось двумя дверьми: одна вела в приёмную, а через другую можно было сразу выйти в коридор. Получалось, как в сказке – входила в первую дверь актрисой, а там, у плиты, становилась кухаркой. Затем плавно, через вторую дверь, появлялась в образе официантки.

Любую артистку можно при желании превратить в повариху. Нужно просто снабдить ее сковородой с антипригарным покрытием, неизвестным советскому человеку, несколькими кастрюлями, стойкой с ножами разных мастей, полкой с приправами, плитой с четырьмя конфорками, необходимыми аксессуарами для помешивания, взбивания и вылавливания, а также теми ингредиентами, из которых должно состоять задуманное блюдо. Мне предоставили для колдовства всё, что требовалось. Так что у меня хоть и было две двери, но не оставалось иного выхода – только сварить отменный борщ.

Нож высокого качества словно резал сам. После я спроваживала мелко порезанные овощи в сковороду: свекла, морковь, лук, капуста. Потом любовалась через стеклянную крышку, как насыщаются их цвета в процессе тушения. Овощи затем попадали в мясной бульон и вступали там в какие-то неведомые мне взаимоотношения, после чего на медленном огне рождалось блюдо. За десять минут до финала туда привлекался картофель, но и он благополучно вступал в альянс, становясь чуть розоватым от присутствия свеклы.

За пять минут до подачи к столу я добавила нарезанной петрушки, немного готовой фасоли из баночки и кусочки помидоров. А когда выключила плиту, отжала в содержимое сок половинки лимона и поперчила.

Представители фирмы собрались не столько на запах, сколько по привычке быть пунктуальными: обед назначили на час тридцать. Мне доставляло удовольствие расставлять изящную посуду и раскладывать приборы, слегка утрируя каждое движение, словно я нахожусь на сцене. А что? – играю официантку и имею право профессионально повиливать бедрами, чтобы не задевать угол стола.

Австрийцы послушно положили себе в тарелку борща по ложке сметаны. В первый день всё и вправду смахивало на детский сад. Такое нововведение, как обед посреди офиса, для молодой фирмы тоже событие. Кто-то уронил ложку, кому-то не удалось дотянуться до соусника со сметаной, не обмокнув рукав в тарелку соседа, а одна молодая особа неуемно хохотала, словно это был не обед, а вечер сатиры и юмора.

Похвалы раздавались на двух языках. А Петер всё это время состоял из одних зубов. И выразительно на меня поглядывал. Если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то этот обед продемонстрировал, что для меня открывался путь в Австрию через желудок Петера. Другое дело, что я туда не хотела. Разве что съездить посмотреть?

В офисе висел плакат-календарь в виде фотографии с австрийской идиллией. Наверное, Бог, когда трудился в тех краях, уже был специалистом по ландшафтному дизайну. Казавшиеся геометрически выверенными зеленые холмики и уютно спрятанные между ними несколько домиков с красными цветами на деревянных балкончиках, белый кубик церквушки. Там, похоже, никто никуда не ходит и ничего не трогает – до такой степени всё чисто и благообразно. Любоваться любуешься, а жизни за этим не видишь. Видимо, потому что понятия о ней не имеешь. Всё это – где-то там, за гранью реальности, хоть ты и держишь в руках настоящую кастрюлю австрийского производства. С нее вон даже вода по-другому стекает.

Если бы австрияки знали, почему я так хорошо готовила! Мы ведь жили, как кроты, но умели видеть прекрасное, изымать его из серой действительности и при случае готовить «каши из топора». А уж с их-то кастрюлями и возможностями.

«Усталая, но довольная», я пошла прокатиться в прозрачном лифте. Как Дюймовочка в кувшинке, стояла столбиком по центру кабинки и отрывалась в скоростном режиме от действительности. Уплывала от всего серого и вязкого. От глупого и никчемного. От боли и недоумения.

Кто-то вызвал лифт вместе со мной на пятнадцатый этаж. Я решила выйти и дождаться, когда лифт освободится, чтобы спуститься вниз одной, без свидетелей моих взлетов и падений. Приготовилась к выходу, глядя строго под ноги.

– Вот это сюрприз! – вдруг услышала я.

И, подняв глаза, столкнулась лицом к лицу с мужчиной, который тогда в ресторане сунул мне бумажку с телефоном. Он был в том же костюме.

– Здравствуйте, Павел Алексеевич, – вежливо поздоровалась я и сделала шаг из кабинки. Мы совершили по пол-оборота каждый, как в танце, и мужчина остался на площадке вместе со мной. – Завидная у вас память. Даже отчество запомнили!

– Что есть, то есть, – похвасталась я, сама не знаю, почему. – Мне книжка записная не нужна – один раз стоит номер телефона набрать, и он запоминается.

– Это очень хорошо, – задумчиво сказал Павел Алексеевич и прищурил небольшие глаза. – Куда путь держите?

– В центр, на бульварное кольцо.

– Хотите, подвезу?

Не так часто я перемещалась по Москве на частном транспорте, чтобы добровольно от него отказаться.

– Подвезите.

Мы спустились вниз и вышли на улицу. Павел Алексеевич подвел меня, слегка придерживая за локоть, к чистеньким «Жигулям» и усадил на переднее сиденье. Молча улыбаясь чему-то, включил радио сразу, как запустил мотор. На шлагбауме показал пропуск и кивнул отдавшему честь милиционеру.

Сначала ехали молча: он меня просто подвозил, а я ехала, наслаждаясь теплом ухоженной машины. – Осмелюсь спросить: вы здесь работаете? – начал разговор Павел Алексеевич.

– Временно подрабатываю.

– А те, с кем Вы были в прошлый раз в ресторане, – Ваши коллеги? Я не слишком любопытен?

– Нет, не слишком. Это мои друзья. Подруга с ее другом, если точнее. А коллег у меня нет.

– Что это у Вас за работа такая – без коллег?

– Артистка вне театра. Иногда снимаюсь в кино. А здесь готовлю еду и мою посуду. На одной фирме.

Он замолчал. Наверное, подумал, что уязвил мое профессиональное достоинство.

– Любая работа почетна, – изрек он после паузы.

Не совсем свежая сентенция, но я была с ней согласна, поэтому промолчала.

– Вы не москвичка?

– Угадали. А как?

– По говору, едва-едва заметному. И по манере держаться. Хотите, расскажу вам про Вас?

Я растерялась, но виду не подала:

– Ну, попробуйте.

– Приехали в столицу после школы. Поступили не сразу. Хорошо закончили театральный институт. Снимаете комнату. Друзей немного. Живете скромно и мечтаете о большой сцене. – Он улыбнулся по-дружески, без колдовского тумана.

– В целом, правильно… – начала я фразу.

И тут он меня удивил:

– А еще Вам не так давно рассекли лицо.

Я сидела к нему совсем не той стороной, где был шрам. Когда он успел его разглядеть? Еще в первый раз? Или у лифта? Да и шрама вообще почти не видно – убирали в Институте красоты. А может, он врач и видел меня в больнице, где мне лицо зашивали? Или это он зашивал?! Ведь я, находясь в шоке, совершенно не запомнила лица хирурга.

Оцепенев, я примолкла.

– Извините, если это Вам неприятно, – Павел Алексеевич прикоснулся к моему рукаву.

– Ничего. Уже забывается понемногу.

Мы доехали до Суворовского бульвара. Мой проницательный собеседник притормозил у тротуара, напротив известного «Гастронома» – так раньше назывались супермаркеты. Известного, потому что в кирпичном доме над ним жили актеры-гении: Смоктуновский, Ефремов и Евстигнеев. Мимо этого дома я ходила не дыша. Иногда покупала там продукты – тоже с благоговением, словно они были освященные.

Мотор Павел Алексеевич не выключил. Я взялась за ручку двери:

– Спасибо!

– Подождите, Вы не очень торопитесь?

– Нет.

– Сделайте, пожалуйста, одолжение, – он склонил голову набок, как это делают собаки, когда чего-то хотят от хозяина. – Зайдите в «Гастроном», купите для меня бутылку минеральной воды «Боржоми». Дело в том, что здесь нельзя бросать машину, а на пару минут, если я останусь за рулем – не нарушение. Сходите? – Просительно глянул он в мое лицо, склонив теперь голову в другую сторону.

– Конечно, схожу.

Он протянул мне деньги – пятидесятирублевую купюру.

В «Гастрономе» было мало народу. Вода «Боржоми» стоила сорок копеек.

– Мельче нету? – взяла недовольная кассирша купюру.

– К сожалению, нет.

Я глянула через стекло магазина – машина стояла. Почему я подумала, что Павел Алексеевич может уехать, пока я покупаю «Боржоми»? Не знаю. Но эта мысль легла в мою руку вместе с деньгами, которые он дал мне для покупки.

Вернувшись к машине, я не успела еще взяться за ручку, как Павел Алексеевич предупредительно открыл дверцу изнутри.

– Вот спасибо! Да Вы сядьте, сядьте, давайте отъедем отсюда, – сказал он, взяв бутылку из моих рук. – Гаишник уже подходил. Я хоть и потолковал с ним, а все-таки предпочитаю легальное положение дел.

Подчинившись, я села и протянула ему зажатые в кулаке сорок девять рублей и шестьдесят копеек:

– Возьмите сдачу.

Он нежно отвел от себя мой кулак с деньгами, чуть прижав его к моему животу.

– Нет-нет, оставьте себе. Думаю, Вам не повредит. – В его улыбке проглянуло что-то лишнее. То, что я бы не назвала заботой о ближнем. Слишком высока была сумма – по тем временам ползарплаты. Ползарплаты за доставку бутылки воды? Или за красивые глаза? Кстати, он до сих пор не сделал мне ни одного комплимента – ни изысканного, ни пошлого. Значит, как женщине он мне внимания оказывать не собирался. Зачем же деньги? И не настолько жалобно я выглядела, чтобы пронять его до такой глубины кошелька!

– Да что Вы так нахохлились? Ерунда какая! – усмехнулся щедрый человек и, перекрещивая руки сложным, петлеобразным жестом, крутанул руль, развернувшись перед въездом в туннель у Калининского проспекта.

Разжав наконец-то кулак, я вывалила всю сдачу – и в бумажках, и в копейках – в чистенькое углубление рядом с рычагом коробки передач.

– Нет, знаете, не нужно это. Высадите меня, пожалуйста, на Страстном.

Букой забитой показаться не хотелось. И все-таки щеки, кажется, надулись, как у обиженного ребенка. Павел Алексеевич посмотрел на меня долгим взглядом.

– Ну, как хотите, – полубезразлично отозвался он.

Недоволен. Тем, что я оказалась скромнее, чем он предполагал? Или он никогда ни за кем не ухаживал и просто не знает, с чего начать, а я тут ему под красивый жест подножку, считай, подставила? Да он вообще-то на ловеласа не похож: лицо маловыразительное, глаза бесцветные, нос неприятной формы. Одна только верхняя губа была красивой, будто подрисованной, но, одинокая, вступала в конфликт со всеми остальными чертами, разрушая общую картину. И еще колючий на вид, какой-то мещанский шарфик грязно-горчичного цвета отбрасывал его назад с позиций обольстителя.

– Возьмите хотя бы визитку, ведь бумажку с моим телефоном Вы наверняка потеряли. Позвоните, если будет нужна помощь, – сказал Павел Алексеевич, высаживая меня на углу Страстного и улицы Горького.

– Ах, да! Вот еще «Боржоми» на память, – протянул он бутылку, за которой меня посылал.

Бутылку я взяла скорее машинально, а визитку с телефоном сознательно. Заранее знала, что позвоню. Хотя бы для того, чтобы понять, кто же он все-таки такой.

«Кулинарное шоу» в Хаммеровском Центре сделало меня звездой в собственных глазах. К концу пребывания на австрийской фирме я до того навострилась готовить, что фантазировала смело и проворно, жонглируя ингредиентами – но не в воздухе, а в кастрюле.

Однажды, после очередного блюда, превратившего банальный обед в пиршество, я прилегла на софу в раздумьях о течении своей жизни, складывающейся несколько иначе, чем рисовалось до выпускного бала. И вдруг вспомнила, что на третьем курсе четырем нашим студенткам, в том числе и мне, выпала честь приобщаться к актерской профессии, участвуя в легендарном спектакле театра МХАТ «Три толстяка». На этом спектакле выросло не одно поколение детей. Дети во время представления визжали от восторга. А взрослые, солидные артисты, занятые в нем, уставали и от этого визга, и от собственного кривляния, и от того, что в воскресенье рано утром, когда вся страна отдыхала, им надо было по будильнику вставать пораньше.

А они накануне чуть ли не до полуночи, допустим, трагедию Шекспира играли, и еще в себя после страстей не пришли. Это скрытое недовольство толкало порой бедных артистов на халтурные проявления. Особенно тех, у кого роли были маленькие. К примеру, четыре поваренка. Текста, по сути, никакого, только отчаянно крути поварешкой, чтобы детки сообразили, кто ты такой. Конечно, дипломированные актрисы, назначенные на роли поварят, пару лет добросовестно трудились над образом, а потом сникали. И вот тут им на подмогу присылали студенток, для которых ступить на прославленную сцену МХАТа было не только запредельным удовольствием, но и большой честью. На каждом курсе училось, как правило, десять-двенадцать девочек, а выбирали лишь четырех. Крупные, статные, разумеется, на роли поварят претендовать не могли.

Мне с моим калибром повезло – меня назначили на роль поваренка. В знаменитый спектакль «Три толстяка»! С известными артистами бок о бок. Мне был очень дорог поварской колпак. И на первом спектакле я до головокружения волновалась. Зато теперь, у австрийской плиты, я поняла, что не зря училась актерской профессии. Она все-таки может пригодиться в жизни – и не только для славы. Как ни крути, а медные трубы ржавеют быстрее стальных кастрюль, в которых ты варишь отменный борщ.

Петеру разрешалось заглядывать на кухню. Он сначала деликатно просовывал кудрявую голову и оставлял ее на пару минут между косяком и дверью, будто прищемил. Чтобы этого ненароком не случилось, я кивала Петеру – давай, проходи! – и он просачивался весь.

– Не тряси головой, пожалуйста! – просила я, когда он пытался заглянуть в кастрюлю.

– У мене фолос нет фыпатать! – протестовал Петер, но все-таки отстранялся.

Его круглые, шоколадные глаза прекрасно дополняли блестящие, каштановые кудри. Фигура безукоризненно стройная. Руки красивые, холеные. В общем, если он стоял на фоне настенного календаря, казалось, что он вырезан по своему контуру и приклеен к пейзажу.

– Ти опять приготофить нофое? – спрашивал Петер.

В этот момент он терял свою плакатную лощеность и становился немножечко «нашим», Петрухой.

– На, Петя, пожуй морковку, укрепляет десны. А то у тебя зубы – просто никакие, – протянула я ему, улыбаясь, оранжевый кружочек.

Он перехватил мою руку и взял кружочек из пальцев одними зубами, как шашлык с шампура. Смотрел при этом мне прямо в глаза. Без улыбки. Я отвернулась, уткнувшись взглядом в разделочную доску, мокрую от морковного сока. И вдруг Петруха поцеловал меня сзади в шею сухими, мягкими губами. Я перестала резать. Он поцеловал еще раз – осторожнее и нежнее.

Никаких чувств, как к мужчине, к Петеру я не испытывала. Тем более, что это было явное вторжение в мое личное пространство, как сказала бы Лариса. Но руки сами собой расслабились, в области солнечного сплетения образовалась шаровая молния, стремительно, горячо прокатилась вниз и разлилась внизу живота.

– Nein, – удалось мне сказать по-немецки, чтобы Петер меня точнее понял.

– Gut, – сразу отреагировал он.

Как он вышел, я не слышала: в этот момент закипела вода, и пар протестующе стал подбрасывать крышку. На кухню Петер больше не заглядывал. А совсем скоро объявилась Лена, и я в торжественной обстановке сняла с себя и надела на нее кухонный фартук с горкой овощей на нагруднике.