Читать книгу Русский бунт. Все смуты, мятежи, революции - Лин фон Паль - Страница 3

Страсти по Вадиму

В середине 18 столетия историк Василий Татищев открыл для широкой публики мир русских летописей. Первейшей почитательницей летописного наследия стала сама императрица Екатерина Великая. Эта просвещенная монархиня прочла новгородскую Никоновскую летопись и весьма заинтересовалась событиями далекого 9 века. На основе буквально пары летописных строчек под монаршим пером родилось «Историческое представление из жизни Рурика. Подражание Шакеспиру, без сохранения театральных обыкновенных правил». Вполне понятно, что легендарный основатель правящего дома мог быть только мудрецом и героем. А в оппоненты ему императрица дала некоего Вадима новгородского, которого обрисовала как недостойного соперника, желавшего ради собственного честолюбия отнять у законного правителя его законную власть. Вадим был, само собой, нарисован самыми черными красками. Он взбунтовал против Рюрика-освободителя новгородский народ и пошел на благодетеля войной. Но Бог не дал свершиться злодейству, Вадим проиграл. И в конце поучительной истории раскаявшийся крамольник припадал к ногам Рюрика и выражал самое искреннее смирение. Распря между Рюриком и Вадимом завершалась божественным хеппи-эндом.

Пьеса Екатерины на сцене сыграна не была, но, очевидно, получила известность при дворе. И это монаршее «подражание Шакеспиру» умудрился прочесть надворный советник и поэт Яков Княжнин. Воспитанный на литературе эпохи Просвещения, в своих чувствах он был оскорблен. И сочинил пьесу в ответ, где сделал Вадима новгородским героем, а Рюрика – невольным узурпатором законной власти. Свой ответ Екатерине он написал, по несчастью, в 1789 году, точнехонько в канун Великой французской революции. И пьеса «Вадим Новгородский» получилась у Княжнина совершенно революционной и скроенной по лучшим французским образцам, правда, на тогдашнем отечественном языке, который нами, после Пушкина, практически не воспринимается как поэтический. Но в год создания пьесу сочли даже новаторской, и она была совсем уже готова к постановке. Ей предрекали успех. Ее даже начали репетировать актеры. Тут-то и случилась Французская революция. Театральный проект был спешно свернут. Еще бы! В пьесе попадались весьма искрометные и опасные строки. Например, один из недовольных правлением Рюрика, Вигор, говорит умудренному годами и опытом Вадиму:

На что отважный Вадим со всей революционной страстью ему замечает:

В той России, которую яростно защищала Екатерина перед своими французскими адресатами вроде Вольтера или Дидро, такое высказывание не могло пройти незамеченным. Императрица стремилась доказать, что условия жизни подневольного крестьянства за время ее царствования сильно изменились – и крестьянские ребятишки больше не бегают по снегу босиком, а даже носят валеночки и тулупчики, и избы стали строить не с бычьим пузырем в окнах вместо стекол, а даже вполне застекленные и двухэтажные, – а тут Княжнин в открытую называет рабство – рабством! И не просто называет, а призывает к борьбе за свободы, которые прежде в Новгороде бытовали, потому что Рюрик, прибрав к рукам власть, обратил иноплеменное для него народонаселение в «людей второго сорта», а вольный Новгород – в город княжеский.

Право, какая оказия! Тут – и ослепленные блеском военных подвигов Рюрика сограждане, и законные претенденты на власть, униженные и обиженные заморским избранником престарелого Гостомысла, и горожане, которые организуют сопротивление. А вместо проявления верноподданнических чувств – полнейшая крамола и объявление, что трон Рюрика стоит над бездной, а княжеская и царская власть развращает самых достойных! Один из героев трагедии Княжнина так и говорит:

И происходит откровенный мятеж, с военными действиями. Однако Рюрик разбивает войско Вадима, и берет Вадима в плен, и выводит его, пленного, перед стоящим на коленях некогда свободным новгородским народом. Рюрик, по Княжнину, не злодей, и он готов отдать Вадиму власть, беда лишь, что Вадим желает видеть Новгород свободным городом, республикой, совсем не столицей княжества, а уставший от распрей народ согласен стоять и на коленях, лишь бы наконец-то наступили мир и покой. Герой Княжнина не вынес всеобщего унижения, примерного верноподданничества, добровольного обращения горожан в рабство, потому он закалывает себя кинжалом. «Свобода или смерть!» Иногда смерть – лучше несвободы.

Такое вот «благостное» призвание варягов! Такое вот рождение русской государственности! Прямо-таки плевок в сердце императрицы! Конечно, Екатерина, особенно в свете французских событий, простить подобного вольнодумства Княжнину не могла. Поэт попал в Тайную канцелярию, к недоброй славы Степану Шешковскому и там претерпел экзекуцию. Княжнин, как и его Вадим, унижения не пережил и вскоре после этого тяжело заболел и умер. В 1793 году Сенат постановил его трагедию сжечь (хотя в полной мере это осуществлено и не было). Но с легкой руки Княжнина этот эпизод новгородской истории прочно вошел в русскую литературу. К образу новгородского Вадима обратился поэт Жуковский и слепил на эту тему мистико-романтический текст. Пробовал живописать Вадима и двадцатитрехлетний Пушкин, даже сочинил весьма байроническое начало, сделав Вадима златокудрым и синеглазым славянином, но дело застопорилось. В дальнейшем, как у Княжнина, Пушкин собирался вложить в уста Вадима революционные лозунги, но его отвлекла работа над «Русланом и Людмилой», а потом наступил декабрь 1825 года…

Если учесть, что впервые летописный Рюрик появляется в 860 году, и появляется он как военный конунг новгородцев против викингов иного происхождения, в 862 году утверждается в Новгороде, а спустя два года против него организуется военное сопротивление, то вывод из ситуации вполне очевиден: пришлый князь захватил власть, посягнул на особенности новгородского управления.

Но что же Вадим? Неужто это летопись сообщила нам столько подробностей о новгородском бунте 864 года?

Увы! В тексте Никоновской летописи сказано буквально следующее: «В тот же год новгородцы оскорбились, говоря, что быть нам рабами и много зла претерпеть от Рюрика и всего его рода. В том же году Рюрик убил Вадима Храброго и истребил многих новгородцев, его советников». А под 867 годом имеется сообщение, что сбежало от Рюрика из Новгорода много новгородских мужей. Вот и всё.

Если учесть, что впервые летописный Рюрик появляется в 860 году, и появляется он как военный конунг новгородцев против викингов иного происхождения, в 862 году утверждается в Новгороде, а спустя два года против него организуется военное сопротивление, то вывод из ситуации вполне очевиден: пришлый князь захватил власть, посягнул на особенности новгородского управления. Ключевский причину событий видит в следующем: «заморские князья с дружиною призваны были новгородцами и союзными с ними племенами для защиты страны от каких-то внешних врагов и получали определенный корм за свои сторожевые услуги. Но наемные охранители, по-видимому, желали кормиться слишком сытно». Ситуация для того времени стандартная: наемники нередко захватывали власть и провозглашали себя законными правителями. Но ведь был еще и народ! И народ привык пользоваться древним демократическим средством, а им было – вече. То есть, чуть что не так – и вперед, на средневековый Майдан. Геть, Рюрик, геть!

Зачинщик первого бунта

Гетькал Рюрика с трона Вадим Храбрый со своими советниками и оскорбившимися новгородцами. Имя «Вадим» наводило историков на самые разные мысли. Одни считали его иноземным и доказывающим, что Вадим был не славянином, а тоже каким-то викингом. Еще со времен Татищева была известна куцая родословная Вадима, и по ней он приходился кузеном Рюрику. Татищев возводил Вадима (как и Рюрика) в потомки местного князя Гостомысла, который и виновен был в призвании защитников-варягов. Другие думали, что Вадим – это просто испорченное «водим», то есть водитель войск, водила, воевода…

Воевода в противостоянии города и Рюрика, конечно, понятнее, особенно если учесть, что в том же году был казнен весь городской совет, а еще через пару лет новгородские большие люди всем коллективом бежали в Киев. Однако привычка летописцев писать имена князей вместе с их прозвищем (Ярослав Мудрый, Святополк Окаянный, Мстислав Удалой) известна хорошо, и Вадим Храбрый вполне этой схеме соответствует. А вот «воевода храбрый» как бы выходит за рамки традиции. В таком построении был бы не «вадим храбрый», а «храбрый водим».

А может быть, Вадим (сокращенная форма от имени Вадимир) – реальное дошедшее до нас имя, хотя и весьма неожиданное. Но не в имени дело. Дело – в самой коллизии.

Через два года после официального призвания варягов Новгород отвечает на это первым русским бунтом. И, скорее всего, весьма серьезным. И этот бунт подавляется крайне жестоко: по мнению историка 19 века Якова Орлова, на городской площади были казнены все участники восстания, а самому Вадиму Рюрик отрубил голову лично. Однако и жестокость не дает результата – волнения продолжаются. И длятся аж три года. Бегство в Киев – это, собственно, и есть окончание противостояния. Новгородская знать именно таким способом и в дальнейшем покидала город, если события складывались не в ее пользу. Бежать не могли только «меньшие люди», новгородская чернь, поскольку бедность не способствует хорошему самочувствию на чужбине. Так богатые граждане поступают и сегодня: бегут на Запад, где у них есть надежные банковские счета. А более бедным – тем приходится доказывать, что они имеют право на политическое убежище. Некоторым везет, некоторых высылают на родину, некоторые кончают так, как Саша Долматов, бежавший в Роттердам и погибший там при странных обстоятельствах в январе 2013 года.

Через два года после официального призвания варягов Новгород отвечает на это первым русским бунтом.

И, скорее всего, весьма серьезным. И этот бунт подавляется крайне жестоко: по мнению историка 19 века Якова Орлова, на городской площади были казнены все участники восстания, а самому Вадиму Рюрик отрубил голову лично.

А тот, кто не бежит, расплачивается за бунт – как правило, головой. Как Вадим и те, кто пошел за ним в славном городе Новгороде. Впрочем, стоп. Некоторые историки вопрошают: а вообще, был ли бунт и был ли Вадим?

Другие им вторят: а был ли тогда уже основан и сам Новгород? Старая Ладога – точно была. Но вот Новгород… Огромный торговый центр северных земель был построен позже. Как же так? Либо Новгород в данном контексте подразумевает всю Новгородскую землю, либо – проблема с летоисчислением. В «Повести временных лет» «новгородского эпизода» нет. Никоновская летопись относится уже в 16 веку – могли сместиться и даты, и географические названия. Неужели летописные записи о Вадиме и первой русской смуте – всего лишь легенда?

Не думаю. Как раз в этом случае легенда слишком похожа на правду. Никакого смысла упоминать это событие, да еще и в таком сжатом виде, не было. Ни для обоснования правомочности притязаний Рюрика на высшую власть, ни для обоснования древности новгородских свобод. В первом случае летописи превосходно справлялись с задачей без упоминания местных мятежников, во втором – новгородские свободы начинались с глобального поражения горожан. Именно бессмысленность попыток трактовать этот эпизод в пользу какой-либо из сторон и говорит за его истинность. Тем более что реальность смуты в Новгородской земле подтверждает и археология: на это время приходятся находки многочисленных монетных кладов, а клады прятали именно в лихолетье.

Результаты первого бунта

Итак, что же могло произойти?

Известно, что Новгород возник из слияния нескольких мелких городищ, которые принадлежали разным этническим группам – словенам, мери и кривичам, что сохранилось в более позднем названии «городских концов» (говоря нынешним языком – городских районов). Изначально древний Новгород располагался на трех холмах: словенском Холме (Хольмгарде), Нереве (мереве) и Людине (с главной улицей Прусской), где жили кривичи. Город Новгород (Невогард), известный также как Хольмгард, был многонациональным и строился как торговый и ремесленный конгломерат и в качестве отдельных торговых и ремесленных поселений мог существовать задолго до летописного упоминания. Очевидно, последующее слияние этих «торговых точек» породило дикую борьбу за власть, которая прекратилась после появления военного предводителя, наемного князя (как у новгородцев практиковалось и много позже), который «наряжался» оборонять данную область от внешнего врага, о повадках которого он был превосходно осведомлен. И достаточно ясно, что наемный конунг воспользовался этим в собственных интересах – захватил власть и принялся строить собственную династию.

Местным племенным вождям это вряд ли могло понравиться. С ними были вполне солидарны их соплеменники, что и привело к изгнанию Рюрика и нескольким годам смуты. И, между прочим, несколькими годами смуты дело не ограничилось. Иначе после смерти Рюрика варяжским конунгам не пришлось бы срочно перебираться в тот самый Киев, в который прежде бежали новгородские «большие люди». Можно сказать, что мятежники князя Вадима или храброго воеводы с неизвестным именем победили варяжских гостей. Варяги были признаны только как военная власть, и полного самодержавия у них не получилось. Князь и княжеская власть в свободном городе и по всей Новгородской земле так и не прижились. Таким образом, реакция на самодержавные устремления пришельцев привела к созданию особой феодальной формы правления, аналогов которой в Киевской Руси не существовало. В этом плане «новгородский Майдан» свою задачу выполнил. Новгородцы не желали стать рабами и показали, что покорить их так же, как соседние финноугорские племена, не получится, и князь вынужден был идти на компромисс и заключать договор на прежних условиях – как равный с равными.

Княжнин был к новгородцам несправедлив: они защитили свою свободу. До середины 10 века нога варяжских князей не ступала на мостовые Новгорода, а после – только с милостивого разрешения самих новгородцев. Кровь пролилась не напрасно.

Так что Княжнин был к новгородцам несправедлив: они защитили свою свободу. До середины 10 века нога варяжских князей не ступала на мостовые Новгорода, а после – только с милостивого разрешения самих новгородцев. Кровь пролилась не напрасно.

Что же касается самого Вадима, то о реальной личности предводителя восставших не известно ничего. Ни его происхождение, ни его возраст, ни его семейное положение. Одно только можно сказать не лукавя: он – первый крамольник на Руси. Но далеко не последний.