Читать книгу Опасный дом - Линвуд Баркли - Страница 3

Терри

Сам не знаю, почему я решил, что после тяжелого периода в жизни, после столкновения с жуткими демонами и победы над ними непременно наступит светлая полоса. Ничего подобного! Не сказать, чтобы наша жизнь вообще не улучшилась, хотя бы на время. Семь лет назад дела и вовсе обстояли хуже некуда. Смертям не было числа. Мы с женой и дочерью едва не составили компанию ушедшим на тот свет. Но потом все кое-как утряслось, мы уцелели, остались вместе и поступили как в песне поется: выпрямились, отряхнулись и начали жить заново. Более-менее.

Но шрамы никуда не девались. Нас накрыло нашим индивидуальным вариантом посттравматического стресса. Уж Синтию, мою жену, – точно. В четырнадцать лет она потеряла всю свою родню: в одну несчастливую ночь ее родители и брат буквально в воздухе растворились, и Синтии пришлось ждать четверть века, прежде чем она узнала об их судьбе. Все закончилось, но счастливого воссоединения не произошло. Хуже того! Тетка Синтии поплатилась жизнью за попытку пролить свет на тайну давностью не в один десяток лет. Или, например, Винс Флеминг, профессиональный преступник: в ту ночь, когда пропала семья Синтии, его, тогда еще мальчишку, угораздило оказаться рядом с ней. Через четверть века он, изменив своей природе, помог нам разобраться в том, что тогда случилось. Как говорится, благие дела не остаются безнаказанными. За свое добросердечие Винс поплатился пулей и тоже едва не отправился на тот свет.

Вероятно, вы обо всем этом слышали. В новостях о тех событиях постоянно сообщали. Хотели даже снять кино, но потом все заглохло – по мне, это только к лучшему. Мы думали, что сможем захлопнуть книгу на этой главе. Ответы на вопросы даны, загадки разгаданы. Плохие люди поумирали или сели в тюрьму. Что называется, дело закрыто. Но это как страшное цунами. Вы воображаете, будто худшее позади, но проходят годы, а на берега разных континентов все выбрасывает и выбрасывает жуткие останки.

День за днем Синтия жила в страхе, как бы прежняя история не повторилась с ее теперешней семьей. Со мной. С нашей дочерью Грейс. Беда в том, что шаги, которые она предпринимала ради того, чтобы этого не случилось, привели нас в зону, регулируемую так называемым законом непреднамеренных последствий: это когда действия с целью достижения некоего результата вызывают его противоположность.

Старания Синтии уберечь нашу четырнадцатилетнюю дочь Грейс от опасностей большого мира побудили ребенка как можно быстрее испытать на себе, каков он, этот мир. Я не терял надежды, что рано или поздно мы выберемся из темноты на свет. Но все указывало на то, что в ближайшее время этого ждать не приходится.

У Грейс с ее матерью каждый день возникали громкие перепалки. Раз за разом, вариации на одну и ту же тему. Грейс не признавала «комендантского часа». Не звонила, прибыв на место назначения. Говорила, что едет к одной подружке, а попадала совсем к другой, не уведомив мать об изменении маршрута. Изъявляя желание побывать на концерте в Нью-Йорке, отказывалась вернуться домой раньше двух часов ночи и, естественно, нарывалась на материнский запрет. Я в этих прениях пытался выступать миротворцем, но, как правило, безуспешно. В беседах с Синтией с глазу на глаз твердил, что понимаю ее, тоже не хочу, чтобы с Грейс стряслась беда, но при этом считаю, что если не давать дочери никакой свободы, то она не научится самостоятельно справляться с жизнью в реальном мире.

Их стычки обычно завершались тем, что одна или другая в бешенстве выбегала из комнаты, громко хлопая дверью. Или как вариант: Грейс кричит Синтии, что ненавидит ее, и, покидая кухню, опрокидывает табурет.

«Господи, ну вылитая я! – говорила в таких случаях Синтия. – Я в ее возрасте была просто чума! Потому и не хочу, чтобы она повторяла мои ошибки».

Даже теперь, через тридцать два года, Синтия не рассталась с чувством вины за ту ночь, когда исчезли ее мать с отцом и старший брат Тодд. Она все еще отчасти верила, что если бы не болталась тогда с парнем по имени Винс без родительского разрешения и даже ведома, если бы не напилась и не забылась, едва упав на свою постель, то узнала бы, что происходит, и каким-то образом спасла бы своих близких. Вопреки фактам, Синтия сохраняла убежденность, будто все происшедшее тогда стало карой за ее непослушание.

И теперь она не хотела, чтобы Грейс когда-нибудь пришлось винить себя в похожей трагедии. Она внушала дочери, как важно не поддаваться давлению сверстников, не позволять им втягивать ее в любые сложные ситуации, всегда прислушиваться к внутреннему голосу, когда он подсказывает: дело плохо, пора сматываться! На жаргоне Грейс это называлось «бла-бла-бла». Напрасно я твердил жене, что почти каждый ребенок проходит через подобный этап. Даже если Грейс совершит ошибки, их последствия не обязательно будут такими же тяжелыми, как в случае самой Синтии. Грейс уже была подростком. Еще лет шесть – и если мы с Синтией сумеем протянуть эти годы, дочь предстанет перед нами благоразумной молодой женщиной. Однако в то, что такой день наступит, пока трудно было поверить.

Взять хоть злополучный вечер, когда Грейс оказалась в торговом центре «Пост Молл» одновременно с Синтией, заглянувшей туда за новыми туфлями. Синтия засекла нашу девочку перед «Мейси», курящей в компании одноклассников. Напав на нее в их присутствии, она погнала ее в машину, а потом так на нее разоралась, что проехала без остановки знак «стоп». И чудом избежала столкновения с самосвалом. «Мы чуть не погибли, – призналась Синтия. – Я совершенно утратила над собой контроль, Терри. Была сама не своя».

После того случая она впервые решила отдохнуть от нас. Хотя бы недельку. Ради нас – в большей степени ради Грейс, – да и ради себя самой. Взять тайм-аут, как она это назвала. Эту идею ей подсказала Наоми Кинзлер, психотерапевт, которую Синтия посещала много лет. «Надо уйти от конфликтной ситуации, – наставляла ее Кинзлер. – Это не бегство, не отказ от ответственности. Просто перерыв на размышление, перегруппировка сил. Вы вправе позволить это себе. У Грейс тоже появится время подумать. Возможно, она не перестанет вас осуждать, но по крайней мере поймет. Утрата семьи нанесла вам ужасную рану, которая никогда не заживет. Сейчас Грейс этого не осознать, но рано или поздно, уверена, это произойдет».

Синтия сняла номер в «Хилтон-Гарден», около торгового центра. Сначала она для экономии нацелилась на дешевый отель «Джаст Тайм», но я воспротивился. Во-первых, это дыра, а во-вторых, несколько лет назад этот отель считался центром проституции.

Неделя ее отсутствия показалась целым годом. Удивительнее всего было то, как соскучилась по матери Грейс.

– Она нас больше не любит, – заявила она вечером, стоя над разогретой в микроволновке лазаньей.

– Ничего подобного.

– Меня-то она точно разлюбила.

– Твоя мама устроила себе перерыв именно потому, что очень любит тебя. Знает, что зашла слишком далеко, что перегнула палку и ей нужно время для наведения порядка у себя в голове.

– Скажи ей, чтобы не тянула.

После возвращения Синтии у нас на месяц воцарилось подобие мира. Позднее мирный договор начал давать трещину. Сначала трещина была малозаметной, потом стала углубляться. В конце концов военные действия возобновились с прежней силой. В каждом таком сражении страдали чувства обеих, и проходило несколько дней, прежде чем возвращалась нормальная жизнь – или хотя бы ее подобие. Я раз за разом предпринимал попытки посредничества, но безрезультатно: их было не остановить. Синтия сообщала Грейс все мало-мальски важное при помощи записок, подписанных «Л. Мама», – так же поступала некогда ее мать, когда, гневаясь на дочь, не могла заставить себя написать полностью слово «люблю».

А вскоре подпись удлинялась до «Люблю, мама», и это знаменовало потепление в отношениях. Грейс искала предлога, чтобы спросить у матери совета. «Пойдет эта блузка к брюкам?» «Поможешь с этим домашним заданием?» Так зарождалась возможность диалога. Все становилось чудо как хорошо. А потом снова – ужас как плохо. Вот и на днях дела были совсем плохи, просто из рук вон.

Грейс приспичило отправиться с двумя подружками в Нью-Хейвен, на огромную распродажу подержанных тряпок, устраиваемую там по средам. Это было возможно сделать только вечером, ведь днем они учились. Как и в той истории с концертом в Нью-Йорке, возникла угроза позднего возвращения домой на поезде. Я вызвался отвезти их на барахолку, как-нибудь убить время и доставить живыми-невредимыми обратно, но Грейс отказалась. Ей и ее подружкам не пять лет! Они хотят самостоятельности.

– И думать не смей! – заявила Синтия. Она готовила ужин (помнится, свиные отбивные в панировке и дикий рис). Терри, ты же на моей стороне? Пусть она даже не думает!

Прежде чем я успел вмешаться, Грейс выпалила:

– Ты что? Я же не в какой-то чертов Будапешт намылилась! Всего-то в Нью-Хейвен.

Это было что-то новенькое – употребление бранных словечек. Однако винить нам было некого, кроме самих себя. Нам с Синтией случалось в раздражении или огорчении употребить грубое слово. Если бы при каждом использовании таких неподобающих словечек мы бросали в специальный кувшин монету в двадцать пять центов, то могли бы на накопленные денежки каждый год летать в Рим! Но я все равно решил не давать Грейс спуску.

– Не смей так разговаривать с матерью!

Синтии этого выговора показалось недостаточно.

– Две недели теперь – только в школу и домой, больше никуда!

– Сколько мне расплачиваться за то, что ты не смогла уберечь свою семью? Я тогда еще не родилась. Я ни при чем!

Это был словесный кинжал, вонзенный в самое сердце. Я увидел по лицу Грейс, что она сразу пожалела о сказанном, и не только. Она испугалась. Она переступила черту и знала это. Вероятно, будь у нее такая возможность, она взяла бы свои слова назад, попросила прощения, но рука Синтии уже поднялась, и шанса что-либо изменить у Грейс не было. Она получила пощечину, такую звонкую, что у меня самого вспыхнула щека.

– Синтия! – крикнул я.

Грейс пошатнулась от удара и инстинктивно выставила вперед руку, чтобы за что-нибудь ухватиться в случае падения. Надо же было так случиться, чтобы ей подвернулась сковородка, где жарился рис. Сковородка слетела с конфорки, и ладонь Грейс угодила прямо в горелку. Раздался вопль. Боже, что это быль за вопль!

– Господи! – воскликнула Синтия.

Схватив Грейс за руку, она подтащила ее к раковине и пустила на обожженную руку сильную струю холодной воды. Тыльной стороне кисти досталось от соприкосновения с раскаленной сковородой, а ребро ладони попало прямо в горелку. В обоих случаях контакт длился не более секунды, но и этого хватило для сильного ожога. Грейс обливалась слезами. Я крепко обнимал ее, Синтия поливала ей руку холодной водой. Мы повезли дочь в больницу Милфорда.

– Можешь рассказать им всю правду, – сказала Синтия. – Пусть знают, что я натворила. Я заслуживаю наказания. Если вызовут полицию – так тому и быть. Не собираюсь заставлять тебя врать.

Но Грейс наплела врачам, будто кипятила воду для макарон в наушниках – слушала «Катаясь в глубине» Адель и при этом приплясывала, как дурочка, вот и схватилась случайно за кастрюлю, опрокинула… и так далее. Мы привезли Грейс домой с перевязанной рукой. На следующий день Синтия съехала во второй раз.

И до сих пор не вернулась.