Читать книгу Война в России и Сибири - Лодевейк Грондейс - Страница 49

Мартинковцы, 16/29 июля

2-я бригада сегодня получила задание. И я попросил у князя Магалова разрешения сопровождать его татар: вечером они вернутся в Австрию[187], чтобы встретиться с неприятелем, о передвижении которого мы ничего не знаем.

Штаб-ротмистр, мусульманин [Зейналабдин-бек] Садыхов, получил приказ заехать за мной в 1-ю сотню вместе с двадцатью татарами: этой ночью мы должны будем точно определить расположение австрийских позиций в районе хутора Дембина.

Враг, похоже, не преследует нас всерьез. Наша пехота вернулась в Австрию и заняла позицию возле Толстой траншеи, защищать их она должна во что бы то ни стало. Австрийцев видели возле хутора Дембина, в 6 километрах на запад от Толстой. Теперь нужно определить, всерьез ли они там окопались.

Мой сотоварищ, Зейнал-Бек Садыхов, дворянин, из рода владельцев Шуши, что на юге Кавказских гор, пошел в армию добровольцем в начале войны. Как солдат участвовал в опасных и необходимых разведках Карпат, получил три или четыре Георгиевских креста и был произведен в офицеры. Ему поручают вылазки, требующие от офицера большой отваги, хладнокровия и ума. Я счастлив, что еду с ним вместе.

Солдаты воодушевлены. Один из них забавляет нас: довольно долго едет во главе колонны, держась за седло руками, ноги в воздухе. Когда Зейнал-Бек отъезжает по какой-то причине от отряда, я до того, как он вернется, остаюсь за главного, и наши солдаты выравнивают лошадей по моей. Хорошее настроение не влияет на присущую этим восточным людям важность, самый незначительный из них исполнен достоинства.

Мы приближаемся к Толстой и уже издалека видим суетящихся людей. Это маленький отряд русской пехоты. Преодолев огромное расстояние, оставленное на произвол судьбы революционной армией, он пришел сюда, чтобы занять передовую позицию около деревни на склоне холма. Почему тяжесть войны ложится на плечи такого маленького отряда в такой огромной стране? Уже в начале войны нельзя было не заметить разительного контраста между зоной военных действий, где люди страдали и подвергались неслыханным лишениям, и тыловыми частями, которым, казалось, и дела не было до первой линии.

Защита страны, которая до сих пор именовалась «святая Русь», а теперь стала в некотором смысле ничейной, «интернациональной», доверена горстке добровольцев, составляющих примерно сто двадцатую часть русской армии.

Мы спешились, чтобы поговорить с солдатами, которых не могли не уважать. Революционная пропаганда, за исключением нескольких лицемерных лозунгов, призывала людей забыть о своей родине и о своем историческом долге. Солдаты выглядели изнуренными, лишенными той военной гордости, какая придает сил тем, кто терпел лишения и приготовился к смерти.

На войне часто видишь – и я это видел в русской армии в 1915 г. – удивительное здоровье, прекрасный аппетит, хорошее настроение и вкус к жизни в моменты, когда у человека могут отнять жизнь в любое мгновенье. Ничего подобного у этих солдат нет, они производят впечатление страдальцев, обреченных на выполнение долга, но внутри сомневаются и колеблются. В них нет и крупицы того здорового энтузиазма, каким дышали самые последние батальоны русских в 1915 г.

Мой друг Зейнал-Бек постарался поднять в них воинский дух. Добрый Садеков говорит отлично, мягким голосом с простыми достойными жестами. И, похоже, солдаты в глубине души с ним согласны, а если возражают, то только потому, что нельзя же сдаваться сразу. Все их объяснения очень понятны.

– Солдаты совсем запутались, – говорит один из них. – Сегодня им говорят одно, завтра кричат другое. Они не понимают, что им делать.

– Вы храбрецы, – утверждает дворянин черкес, – всему миру известна храбрость русского солдата. Но вам задурили головы идеями, которые вы не очень-то понимаете. Рассудите сами, могут ли командовать полком сразу несколько командиров?

– Что от нас хотеть? Большинство из нас читать-писать не умеет. Во Франции и в Англии, наверное, по-другому?

И все вопросительно смотрят на меня.

Я говорю на своем плохом русском о свободе, той самой, что не сходит с языка у людей фальшивых и своекорыстных, утверждаю, что нет ничего дороже свободы, она дороже благополучия, счастья, цивилизации, она достойна того, чтобы ее защищали даже ценой жизни, потому что жизнь без нее не имеет цены.

Какое-то время мы еще беседуем с этими славными солдатами, им трудно, их оставили наедине с самими собой.

Зейнал-Бек дает команду, и наши ловкие красавцы всадники вскакивают в седла. Кавалькада удаляется, и нам вслед долго смотрит горстка солдат, затерянных на этом бескрайнем просторе, одиноких среди своих сомнений и поражений.

Ночь, не спеша, наполняется жизнью. С севера на юг двигаются пехотинцы, кавалеристы разных полков, отряд кабардинцев… Мы привязали лошадей к плетню на околице Толстой и стали держать военный совет. Неприятель, который только что обстреливал наших, находится за хутором Дембина, и мы тремя небольшими группами пойдем тремя дорогами в поисках неприятеля.

Я еду с пехотинцами под командованием поручика Карелина. Нас семеро: три офицера, три солдата и я. Другие группы, тоже по семь-восемь человек, уезжают одновременно с нами. У околицы мы расстаемся.

Ночь, светлое небо, яркая луна и четкая линия холмов. Неприятелю трудно нас разглядеть, мы специально выбрали лошадей темной масти.

Только мы успели подняться по склону, как зарево позади заставило нас обернуться. Подожжен дом, и свет, ослепительно яркий в темноте, падает и на нас. Наше преимущество потеряно, каждое наше движение отчетливо видно на фоне пожара.

Мы осторожно продолжаем продвигаться вперед по дороге среди полей овса и кукурузы. Затем сворачиваем прямо по полю на юго-запад, к другой дороге, идущей параллельно первой. И вдруг справа и слева от себя замечаем довольно многочисленные отряды, скачущие, чтобы нас окружить. Нам ничего не остается, как повернуть назад перед неведомым числом неприятеля. Мы мчимся галопом прямо через поля, а потом рапортуем поручику Зейнал-Беку, временно назначенному главным командиром, о результатах нашей прогулки.

Затем по его приказу мы вновь отправляемся в путь отрядом в двадцать всадников. Пожар к этому времени погас, и нашу вторую экспедицию мы снова начинаем в темноте. Но когда мы скачем по полю, небо позади нас вновь озаряется огнем: подожгли второй дом. Теперь обстоятельства опять против нас: луна исчезла, и враг стал невидимкой, так что мы продолжаем наш путь в молчании.

На этот раз далеко ехать не пришлось. Едва мы добрались до первой дороги, о которой я упоминал, как со всех сторон раздались выстрелы. Мы ответили. Выстрелы идут снизу, стреляют пешие. Мы на лошадях, против озаренного могучим пожаром неба, нас отлично видно, и мы бессильны против этого поста или патруля, который затаился в темноте и стреляет разрывными пулями. Я скачу галопом и вижу синевато-белые огоньки в траве: пули ударяются обо что-то твердое.

Несколько лошадей перепугались и понесли, остальные ринулись за ними. Сумасшедшая скачка в темноте. Я потерял стремена, безуспешно пытался какое-то время справиться с лошадью и должен был стискивать ее коленками, когда она прыгнула через ручей, что течет по долине.

После того, как нам удалось утихомирить лошадей, мы поехали к деревне. Со всех сторон опять выстрелы. Похоже, все наши отряды столкнулись с врагом, который давно настороже. Если бы шпионы не подожгли дома, от темноты нам была бы помощь.