Читать книгу Война в России и Сибири - Лодевейк Грондейс - Страница 43

10/23 июля

Проспав три часа, я вскочил, как ужаленный. Дивизия ушла, мне нужно ее догнать во что бы то ни стало. На улицах царит разорение. Я в форме и невольно чувствую себя соучастником этих беспорядков, мне стыдно. Подъезжает тележка с привязанной «офицерской» лошадью: я кладу кое-какие вещички и мчусь во весь опор догонять мою «Дикую дивизию».

Ее полки уже в Микитинце[180], они ждут обоза на перекрестке, пропуская другой, очень большой транспорт, который направляется на юг.

Но вот и мы начинаем двигаться. Я стою с полковыми офицерами, мы арьергард, передо мной проходят все кавказские народности, добровольно вступившие в «Дикую дивизию»: кабардинцы, дагестанцы, татары, чеченцы, черкесы, ингуши, у всех восточный склад лица, но они из разных племен; кое-кто из них роднился между собой, другие – из глубоких долин или с неприступных гор – хранили чистоту своего народа. Они посматривают искоса своими пронзительными глазами, у них отважная небрежная посадка, безупречная выправка, они откровенно презирают пехоту, которая, конечно, выглядит куда хуже и очень их не любит. И понятно, что эти всадники без малейшего колебания направят свое оружие против отбившихся от рук банд, которые в беспорядке, вольничая без командиров, бредут через всю страну.

Наконец, едут туркмены, самый экзотический полк в России[181], командование временно придало его нашей дивизии, сделав седьмым полком. В огромных «папахах» (большие черные колпаки) со смуглыми лицами арабов, они выглядят очень воинственно. Но еще больше мы восхищаемся их лошадьми, иной раз чистой арабской крови, с тонкими ногами и великолепными хвостами, они полны огня и способны скакать часами. Эти великолепные гордецы вообще ни на кого не смотрят. Один эскадрон весь на серых лошадях, другой на великолепных вороных.

Время от времени мы останавливаемся в поле, чтобы немного передохнуть после бессонной ночи, и перед глазами разворачивается зрелище, которое забыть невозможно. Оно полно жизни и красоты, превосходящей любые фантазии. Вся равнина оживает. Офицеры в красочной форме, в красных с золотисто-желтым башлыках выделяются нарядной группой, а вокруг них до самых холмов, что окружают этот плодородный галицийский рай, щиплют траву изумительной красоты лошади. И все это ярким светом заливает солнце.

Над долиной звучит команда, ее повторяют там и здесь, полки отделяются друг от друга. Люди вскакивают на коней, строятся, возвращаются к дороге, и, разорвав череду пехотинцев и обозных повозок, величественно занимают место в нескончаемом потоке. Теперь мы начинаем понимать, что мы отступаем, оставляем территорию. Я вижу в удивленных глазах революционных солдат, когда они смотрят на бесстрастных всадников, восхищение и опаску.

В Клубовцах я наблюдаю любопытную сценку. Мы обгоняем Латышский полк, тот самый, который решил судьбу революции на улицах Петрограда[182], на одной из подвод лежит солдат, рядом едет унтер-офицер на лошади, он в ярости. Глаза готовы выскочить из орбит, он хлещет нагайкой лежащего. Солдаты вокруг него, похоже, его одобряют. Унтер-офицер орет:

– Напился, свинья! Нашел время! Нам в бой идти, а он! Вот она, твоя свобода!

Повернулся к товарищам солдата и скомандовал:

– В канаву его! Под мою ответственность! И чтобы никто не смел брать на подводу!

Пьяного сбросили на обочину. Поток движется дальше, а пьяный солдат остается лежать в грязи.

Мог ли поступить так офицер, не оскорбив ревнивую жажду свободы этих солдат? До чего же жаль, что так мало таких унтер-офицеров среди этих крестьян, в которых разбудили самые дурные инстинкты!

Главная военная доблесть простого русского солдата – его послушание. Сейчас он в растерянности от призрачной свободы, которую принесли ему политические расклады. Громкий окрик, тычок кулаком – и он все понял.

Сегодня нам предстоит пройти 35 километров, пришел приказ ночевать в Нижневе.

Мы узнаем, что наши войска на севере от Станиславова, лишившись обоза и резервов, отступили к городу, что там и здесь во время поспешного бегства оставлены батареи.