Читать книгу Француженки не терпят конкурентов - Лора Флоранд - Страница 5

День Филиппа складывался вполне удачно до того момента, как странная ведьмочка, казалось, околдовала его, и он продолжал пребывать в потрясении, неспособный поверить случившемуся.

Он не мог поверить, что она отказалась попробовать его макаруны. Он же предложил ей свежайшее пирожное. Не просто сделанное по его рецепту, но собственноручно им самим приготовленное. А она отвергла его. Отвергла лучшее творение, его Dйsir[16]. Абрикосовый аромат, припудренный фисташковой пыльцой, с тайным, сокрытым в ракушке сгустком фисташкового пралине, порождающим, подобно той самой точке Джи[17], высшее наслаждение. Ну разумеется, в рекламных буклетах он не называл это пралине точкой Джи, но создавал все рецепты, четко следуя глубокому убеждению: каждое кулинарное изделие должно иметь свой оргазм, свою кульминацию блаженства, которая потрясает совершенно неожиданно. И побуждает тех, кто пробует его десерты, трепетать от наслаждения, сладострастно закрывая глаза.

Самые впечатлительные из его клиентов с первого же кусочка начинали постанывать от удовольствия. И такой отклик ему жутко нравился. Он предпочел бы увидеть, как ужасный и страстный гнев Магали Шодрон превращается в стон наслаждения. Причем она не оставила ему никакого иного выбора, учитывая прежде всего то, что ее привел в ярость сам факт его существования.

Она явилась к нему с откровенным вызовом. В расстегнутой кожаной амуниции и не скрывавшей стройности шелковой блузке, она осмелилась показать ему свои уязвимые места. Искушая его своими прелестями. С гордо вздернутым подбородком и карими глазами – такими пылкими и такими холодными. Точно она стремилась заморозить оружие своего горящего желания, чтобы острее поразить его.

«Поразить меня, – мысленно напомнил он себе, погрузившись в размышление, его подбородок поднялся, а плечи расправились. – Поразить меня и посмотреть, что со мной произойдет».

Но она атаковала его лишь на словах. Слова не давали повода проникнуть под кожаную куртку и схватить ее за талию, скажем, чтобы защититься от нападения.

Можно схватить незнакомку за талию в целях самозащиты, если ее руки угрожающе тянутся к вашему горлу. Тогда можно выяснить, прощупываются ли под тонким шелком хрупкие ребра и податливая плоть.

Если бы он стащил с нее эти сапожки на цокающих каблучках, то она вряд ли достала бы ему даже до плеча.

Гм-м. И тогда он мог бы подхватить ее на руки и…

Мысленно перебирая варианты возможных дальнейших действий, он вернулся к работе и принялся раскладывать точно выверенное количество абрикосовой начинки в разложенные на подносе миндальные ракушки. Но, занимаясь столь привычным делом, он впервые за много лет взирал на свои изделия с разочарованием. До этого момента он считал свой рецепт непревзойденным.

А она сумела его отвергнуть.

* * *

– Исключительно в твоей власти? – с радостью переспросила тетушка Женевьева. – Ты так и заявила? Что исключительно в твоей власти заставить его пожалеть об этом?

Три колдуньи трудились над новой выставочной экспозицией, которая обещала стать весьма впечатляющей: избушку на курьих ножках, где жила знаменитая колдунья, Баба Яга из славянских сказок, окружал частокол, увенчанный черепами с пылающими глазницами – голов лишилась дюжина принцев, посмевших перечить этой ведьме. В сказках один из черепов обычно падал с кола, чтобы очередной хитроумный принц мог тайно пробраться внутрь, но на сей раз Магали не собиралась оставлять никаких лазеек. Баба Яга могла сдать позиции более молодому поколению, одной молодой ведьмочке, которая сама знала, как достойно себя защитить.

Она побаивалась того, что такая экспозиция может напугать детей, но Эша, с детства воспитанная на регулярных посещениях живописных и порой страшно причудливых храмов Индии, безучастно глянула на Магали, а Женевьева вообще, радостно потирая руки, стремилась добавлять побольше пугающих деталей.

«Это же октябрь, – обычно приговаривала она. – И все они смотрели голливудские ужастики. Можно же и нам показать им что-то по-настоящему страшненькое».

Магали опять вспомнилось ее столкновение с Филиппом Лионне.

– Ну да, нечто в таком роде. Боюсь, я вела себя не слишком примирительно.

– Надеюсь, что нет! – воскликнула Женевьева.

Смочив в расплавленном желе острие шоколадного кола, она водрузила на него череп, чьи глазницы посверкивали огнем апельсиновых цукатов, аккуратно вставленных Эшей.

– Примирительно?! Примириться с тем, кто вторгся на нашу территорию, даже не попросив разрешения?

– А я полагаю, что такой тип, как он, не заслуживает ни примирения, ни угроз. – Тетушка Эша с решительным неодобрением покачала головой. – Оба пути одинаково плохи для вас.

– Да, правда, ты дала ему весьма внушительное предостережение, – расстроенно заметила Женевьева. – И нельзя сказать, что он заслужил его. Если только он не показался тебе в итоге весьма привлекательным? Уж не влюбилась ли ты, милая, в него?

Она встревоженно посмотрела на племянницу. Магали понимала, что одна уже ее склонность к принцам беспокоит тетушку, поскольку сама она никак не могла постичь такой женской слабости, но видела, как последняя способствовала гибели многих прекрасных женщин.

– Не беспокойся. – Магали презрительно раздула ноздри. – Он – герой не моего романа.

– А ты уже представляешь, каков он, твой герой? – живо встрепенувшись, взволнованно уточнила Женевьева. – Может быть, опишешь его мне? Поведай, к кому нам стоит присматриваться!

– Ну, во-первых, он скромен, – решительно выпалила Магали.

Женевьева озадаченно нахмурилась. И неудивительно. Даже для самой Магали эти слова прозвучали фальшиво. Тихие скромники вызывали в лучшем случае смутное опасение. Подобно бесхребетным тварям. От них бросало в дрожь. Как от расползшейся переваренной лапши.

– Ты собираешься быть начеку, чтобы заловить такого скромнягу для нее или чтобы отвадить его навсегда? – сухо спросила Эша свою компаньонку.

Сегодня цвет ее туники эффектно гармонировал с пылающими глазницами черепов.

– Умение фильтровать отбросы еще никому не повредило, – ответила Женевьева подруге. – Особенно если в роли фильтра буду выступать я. Мое сито с очень частой сеткой. Оно спасет нас от бесконечных проблем в дальнейшем.

Магали приветливо махнула рукой мальчику, одному из их habituйs[18], он как раз притащил свою няню к витрине и теперь стоял, почти прижавшись носом к стеклу, насколько ему могли позволить уже усвоенные строгие правила поведения, и во все глаза разглядывал процесс сотворения новой экспозиции. Няня, живущая в его семье молодая португалка, под стать своему питомцу выглядела совершенно очарованной. О господи, она достает фотоаппарат.

Магали бросила на нее строгий предостерегающий взгляд, и эта ее ровесница (судя по внешности) с виноватым видом засунула обратно в сумку вызвавший раздражение аппарат. Одно дело сфотографировать законченную экспозицию – на это они и рассчитывали, – но совсем другое – запечатлеть на снимке мучения Магали, когда она, скорчившись в три погибели, пытается соорудить из трех толстеньких апельсиновых цукатов курью ножку для волшебной избушки.

– Но ты сказала именно «исключительно в твоей власти», или ты просто сказала нечто вроде этого? – уточнила Женевьева.

– По-моему, – вздохнув, призналась Магали, – я просто сказала, что в моей власти заставить его пожалеть об этом.

Эша с Женевьевой обменялись взглядами.

– Мне больше понравилось «исключительно в моей власти», – мечтательно произнесла Женевьева.

Это звучало бы более внушительно. Показало бы, что девочка наконец осознала собственное могущество. Но ее слова были больше похожи на обещание, чем на предостережение.

– Пусть так, – согласилась Эша, – правда, я вовсе не думала, что нам следует начинать с угроз, но уж если вы решились, то нет смысла объявлять о таком намерении. Признайте, что некоторые люди используют фразу «исключительно в моей власти» для самоограничения. Тогда позже они могут сказать, что нечто иное, увы, было не в их власти.

Женевьева выглядела обиженной.

– Мы ведь сейчас говорим о моей племяннице.

Эша промолчала. Магали подозревала, что она решила, по обыкновению, оставить свои мысли при себе. Эти две женщины, которые благоденствовали в своем столичном мире, обожая его marchйs aux puces[19] и прочие рынки и далекие от современной реальности лавочки, давно начали исподволь выражать озабоченность тем, что Магали, казалось, не чувствовала себя свободно и уверенно в Париже, за пределами этого острова. Они специально отправляли ее с поручениями в разные концы города и всегда тихо радовались – или в случае Женевьевы иногда громко, – когда она сама покидала остров, отправляясь за обновками по магазинам. Поручения тетушек и любовь к модным нарядам выманивали Магали с острова по крайней мере два или три раза в неделю. Да, порой она набиралась храбрости ради приобретения одежды в этой модной столице.

Но, по правде говоря, при этом у Магали всегда возникало ощущение, словно, покинув мирный, защищенный неприступными стенами сад, она отправилась на войну.

Пальцы Магали начали слипаться, но она упорно трудилась над второй курьей ножкой, иногда бросая взгляд на растущее количество черепов на колах.

– Похоже, он думает, что такой деревенской простушкой, как я, можно с легкостью манипулировать, – печально проворчала она, явно подразумевая: по заслугам и честь.

Женевьева, строго глянув на нее, покачала головой.

– А сам он к тому же выглядел утонченным молодым аристократом, – рассеянно добавила она. – Некоторым нравятся такого рода игры. С сельскими простушками. И вообще, мне кажется, что нам не стоит оставлять ни одного кола без черепа.

– Обычно полагается оставить один кол пустым, – возразила Эша. – Положено оставлять незаметную лазейку, если попадется достаточно смышленый принц, чтобы отыскать ее. Таковы сказки.

Женевьева выразительно хмыкнула.

– Если Баба Яга к старости потеряла осторожность, то это еще не означает, что нам также следует повторять ее оплошности.

* * *

На дворе октябрь, напомнил себе Филипп, разглядывая выставочную витрину «Волшебной избушки». Возможно, он совершил ошибку, решив посмотреть их витрину. Легкий рекламный намек на надвигающийся американский Хэллоуин, видимо, объяснял появление на шоколадном частоколе шоколадных черепов, крошечные кусочки апельсиновых цукатов заставляли светиться их незрячие глазницы, а дальше под их защитой темнела шоколадная бревенчатая избушка без окон, без дверей и на курьих ножках из аппетитных апельсиновых цукатов.

Кафе в доме этих ведьмочек очаровало его с первого взгляда. Именно их кафе стало определяющим фактором в выборе нового места для его кондитерской. Да и сам остров Сен-Луи являлся более чем естественным выбором: прелестный островок в самом центре Парижа, соблазнительно отделенный всего одним мостом от крупнейших туристических мест притяжения во главе с Нотр-Дам. В любом столичном путеводителе кондитерская Филиппа обычно находилась в первом десятке мест, которые нужно посетить в Париже; в качестве любезности он мог облегчить туристам жизнь, не вынуждая их разрываться между желанием успеть посетить за выходной день и его кондитерскую, и собор Парижской Богоматери. В конце концов, этот древний собор и без того много пережил: многочисленные революции и мировые войны, – и Филиппу не хотелось усугублять тяготы соборной жизни.

Да и сам этот островок выглядел блаженно мирным и спокойным. Едва он ступал на него, все его напряжение как рукой снимало, казалось, само время там дарило свободу, позволяя тайно проникнуть в некий идиллический мир семнадцатого столетия, где все островитяне располагали денежными средствами, обширным досугом и удобствами электричества. Но даже при всех этих соблазнительных обстоятельствах, прежде чем остановить выбор на острове, он изучил и другие возможные варианты; своеобразную привлекательность имел, к примеру, район Люксембургского сада. Но позже, пройдя по этой улице, он увидел эту колдовскую витрину. И тут же влюбился в нее. Такую непохожую на предлагаемые им гламурные десерты, но исполненную исключительного очарования. И он загорелся идеей открытия кондитерской на одной улице с этой «Волшебной избушкой». Разумеется, одного его имени будет достаточно, чтобы придать любой улице законной притягательности. Но это причудливое колдовское заведение казалось последним оттенком в аромате духов, который проявляется чуть позже, но так обогащает весь букет, что побуждает людей задержаться и прочувствовать особые тонкости этого богатства. Вот и ему тоже захотелось там задержаться.

Филиппу даже не приходило в голову, что эти «Колдуньи» могут не обрадоваться, узнав о его замысле. Может быть, Магали Шодрон не понимала, какую потенциальную выгоду принесет им уже одно его имя.

Магали Шодрон… шелковая туника, полусапожки на каблучках и кожаные доспехи, острый вздернутый подбородок и горящие карие глаза – всем этим в одном наборе он мог завладеть почти без усилий и к обоюдному удовольствию, ведь если бы ему взбрело в голову поцеловать ее, то пришлось бы для этого поднять на руки, и он вовсе не собирался ограничиваться одним поцелуем.

Но для начала она должна раскаяться за то, что с таким презрением отвергла его миндальное пирожное и гордо удалилась на своих цокающих каблучках. Придется заставить ее страстно возжелать его. Для начала.

Он пристально взглянул на частокол с черепами, и по губам его промелькнула роковая довольная улыбка. В одном уголке в самой глубине кафе, плохо видном с улицы, один из черепов свалился с кола и закатился за стену бревенчатой избушки.

Мать Филиппа, верная последовательница аналитической психологии Юнга[20], воспринимая реальную жизнь как волшебную сказку, влюбилась в его отца, и поэтому их с сестрой детство проходило в сложном мире читаемых матерью сказок. Зато он узнал, что может сделать человек, если на защитном частоколе Бабы Яги не хватает одного черепа. Он может найти свой путь в сказку.

Под звон серебряного колокольчика он открыл дверь и попал в волшебное царство.

Проходя по пустому салону, он поразился его странному интерьеру. И безусловно, все эти колдовские диковинки имели особое предназначение. Филиппа немного удивило, что ему не пришлось уклоняться от летящих в него магических атрибутов. Но нет, он проник сюда незамеченным, и на данный момент никакая магия не пыталась погубить его, и никто не проявлял никакой враждебности. Он смог помедлить, чтобы получше разглядеть раритеты, которые прежде видел лишь мельком. Маленькую витрину с предлагаемой на продажу выпечкой увенчивали старинные розовые весы. За стеклом на всеобщее обозрение были выставлены знакомые tartes au chocolatа[21], они выглядели не слишком изящно, несколько по-домашнему, точно их только что испекла на своей кухне чья-то любящая матушка. Хотя, конечно, его мать сама ничего не пекла: десерты на их столе появлялись как по волшебству с собственных профессиональных кухонь, приготовленные либо его отцом, либо одним из их шеф-поваров. Но чья-то воображаемая матушка, определенно реально существующая, из того рода матерей, которые позволяют своим детям смотреть диснеевские фильмы, не требуя от них после просмотра никакого сравнительного анализа увиденного с прочитанными сказками les frиres Grimm[22].

Подвешенный к потолку огромный шоколадный морской конек медленно покачивался и кружился, словно приглашая Филиппа на танец. Стеллажи за этим небольшим витринным стендом заполнял переживший века набор серебряных кулинарных форм. В следующее помещение вела сводчатая арка.

– Une minute![23] – донесся из глубины дома звонкий голос.

Филипп почувствовал стеснение в груди. У него вдруг перехватило дыхание, и ему с трудом удалось восстановить его. Он практически мгновенно узнал этот голос. Правда, сейчас он звучал дружелюбно и приветливо. Он прошел по второму зальчику, разглядывая замечательную коллекцию остроконечных шляп, включая бумажные новогодние колпаки, сохранившиеся с двухтысячного года, колпачок принцессы по случаю дня рождения, головной убор средневековой дамы и, разумеется, ряд колдовских черных шляп с широкими полями. Он пробежал взглядом по каждому экспонату выставки, пытаясь сообразить, с чем ему придется столкнуться, хотя все равно не мог себе позволить никаких колебаний. Что-то неудержимо влекло его к милой обладательнице того голоса, скрывавшейся за последней аркой.

Он лишь немного помедлил перед узким арочным проемом на пороге крохотной кухни. Слева в коридоре висели три куртки с пышными буфами на рукавах, частично закрывавшими проход. Магали Шодрон трудилась за столом, покрытым мелкими голубыми плитками – его такая довела бы до полного безумия. И как она умудрялась содержать в чистоте швы между этими плиточками? Что же она делала, если надо было раскатать тесто – каждый раз выкладывала на стол чистую разделочную доску? В его голове не укладывалось, как можно согласиться работать не на мраморной поверхности. Не на гранитной, а la limiteе[24]. Но кому могло понравиться покрытие из голубых плиточек?

На столе перед ней стояли две тортовые формы, которые она, должно быть, только что заполнила. Грязновато. Ему пришлось подавить побуждение схватить белую салфетку и вытереть все края, чтобы убрать остатки ненужной обсыпки со стенок форм. Он непроизвольно слегка передернулся, увидев, что часть крошек попала на шоколадную массу. Причем ее поверхность Магали даже не сделала идеально гладкой. Масса слишком охладилась еще до того, как ее залили, и на поверхности остались заметные следы разливательной ложки. У него аж руки зачесались – так ему захотелось схватить эту ложку и проучить мастерицу как нерадивую ученицу.

За ее спиной, так близко от нее, что, поворачиваясь, он сам всякий раз рисковал бы удариться локтем, на плите стоял ковшик с шоколадом, подогреваясь на самом слабом огне. Аромат уже распространился по кухне и, окутывая его, дразнил обоняние. Chocolat chaud? Когда же последний раз он пил chocolat chaud? Подступили осенние холода, листва уже отливала бронзой, и идея уютно устроиться в кресле с чашечкой горячего шоколада вдруг показалась ему на редкость привлекательной.

Она работала без передника, по лицу ее блуждала довольная улыбка. Ее прическа отличалась все тем же небрежным совершенством, какое он наблюдал на днях, каблуки очередной пары черных сапожек добавили ей десять сантиметров роста и способствовали тому, что облегающие джинсы классно подчеркивали задние округлости. Пуловер сине-черных оттенков сексуально сместился, обнажив одно плечо.

Глубоко вдохнув аромат шоколадного напитка, Филипп пробежал пристальным взглядом по нижним округлостям, и, быстро метнувшись вверх, его жадные глаза приступили к изучению обнажившейся ключицы.

«И ты еще хотел проучить ее как нерадивую ученицу? Нет, Филипп, придерживайся-ка ты лучше главных приоритетов», – произнес в его голове мудрый советчик.

Поглощенная приготовлением шоколада, она по-прежнему пока не замечала его. Он с трудом мог дышать, а она ну никак не замечала его близости.

Он ступил на порог. И как раз заполнил собой весь арочный проем. Большую часть времени своего бодрствования он ежедневно доминировал на кухнях, превосходящих это тесное помещение раз в тридцать. Правда, Магали и на ходульных каблуках едва доставала ему до плеча. Поэтому он просто стоял на пороге и посылал ей мысленные призывы.

Ее сопротивляемость удивила его. Похоже, она не могла вырваться из своего шоколадного мирка. Когда он все-таки шагнул в голубую кухоньку, улыбка Магали слегка притупилась, став более сдержанной. Голова ее поднялась, и легкая дрожь пробежала по ее телу, как у человека, пришедшего с холодной улицы в теплый дом.

Она медленно перевела взгляд в его сторону, словно пробуждаясь от приятного сна.

И тут же вздрогнула, размазав ложкой шоколадную массу по стенке формы.

– Позвольте мне. – Наконец он не выдержал.

Форма с тортом оказалась всего в шаге от него. Он схватил бумажную салфетку из коробки как единственную вещь на ее кухне, отдаленно напоминающую профессиональное белое полотенце, и вытер перемазанные стенки. Одним очищающим взмахом, по всему ободу, стерев при этом не только капли массы, но и ту треклятую лишнюю обсыпку.

Он мог бы также удовлетворить второй порыв и, вооружившись ее ложкой, идеально пригладить шоколадную массу, если бы она не смотрела на него так, будто хотела треснуть его по лбу этой самой ложкой. Филипп стряхнул с пальцев зеленоватые крошки обсыпки и глянул в ее разъяренные глаза.

Малейшие признаки недавней улыбки начисто стерлись с ее лица. Она околдовала его одним только взглядом.

– Какого черта, что вы тут себе позволяете?

Шагнув к тортовой форме, он занял место в непосредственной близости от Магали: плечом к плечу, вернее, его локоть находился на уровне ее плеча, а бедро соприкоснулось с ее боком. В этой крохотной кухне у нее не было никакой возможности отступить в сторону, пропуская его. И он ничуть не сомневался, что она не отступила бы, даже если бы таковая возможность имелась. И ее неспособность дать задний ход вдруг вызвала в нем безумное возбуждение.

– А там абрикосовая начинка?

За ковшиком с горячим шоколадом на незажженной горелке стояла кастрюлька с оранжевой массой, которая, судя по виду и запаху, являлась свежесваренным абрикосовым джемом.

Абрикосы… Зеленые крошки молотых фисташек… Она сделала фисташковую обсыпку. И абрикосовую начинку. Ингредиенты в точности повторяют то пирожное, что она отвергла у него на прошлой неделе.

Неужели она вспоминала свой визит в его мастерскую? Мстительная улыбочка зазмеилась на его губах. Не исключено, что она настолько сожалела о своем отказе, что в итоге попыталась сама приготовить нечто с таким же вкусом?

Если он прав, то она, должно быть, сейчас в ярости от того, что он застал ее за таким занятием.

«Что… собственно… вы себе позволяете… на моей кухне? Уходите немедленно!»

Возбуждение Филиппа резко обострилось. Ему не следовало вмешиваться в ее стряпню, она, бесспорно, права. Самое элементарное правило профессиональной этики. Но сейчас, раз он уже позволил себе вмешаться, а их тела соприкоснулись, она выглядела настолько соблазнительно в своем безумном возмущении, что он испытал почти непреодолимое желание придвинуться к ней еще ближе и посмотреть, что она будет делать. Это желание разворачивалось в нем игривым львенком, выпуская свои коготки и побуждая перейти к действиям.

– И мне, пожалуй, позвольте сказать вам бонжур, мадемуазель Шодрон. Вы беспечно позволили одному черепу свалиться с частокола.

Задумчиво нахмурившись, она взглянула в сторону той предпраздничной витрины, которую отделяли от кухни два арочных прохода, а его широкие плечи полностью загораживали ей вид, и тогда царапучий львенок в нем весело заурчал и попытался выбраться на волю. Ему понравилось то, что спиной он загораживает ей обзор. Понравилось и то, что благодаря своим размерам он заполнил практически всю эту кухонную каморку. Тревожило его лишь одно: хватит ли ему самодисциплины, чтобы остаться в рамках цивилизованного поведения. Самодисциплина, ставшая одним из его лучших достижений, подразумевала, что ему не нужно даже задумываться, чтобы вести себя прилично.

Она скрестила руки на груди, не обратив внимания на то, что при этом вызывающе задела его локтем и вздернула подбородок.

– Так вы пришли извиниться?

Он в изумлении уставился на нее.

– Вы полагаете, мне надлежит извиняться? И за что же… за вашу грубость?

Она ахнула и сделала резкий глубокий вдох, а его горящий взгляд пробежался по ее груди, и тогда уже он сам едва не задохнулся. Может быть, его самодисциплина начала терять силу. Она явно ослабела и захирела еще до того, как царапающийся в нем львенок стал настойчивее выпускать коготки.

– Вы открываете свою кондитерскую на нашей улице с такой наглостью, словно нас здесь вовсе не существует. Вы ворвались на мою кухню и тут же принялись распоряжаться, словно одному вам известно, как надо готовить лучше…

Он скептически взглянул на ее тортик. Да, в этом он виноват, не смог удержаться. Но он действительно знает, как готовить лучше, чем она. Хотя ее тортик, как ни странно, смотрелся и правда соблазнительно, как в детстве у воображаемой матери, которой он не знал, поскольку его родная мать забегала на кухню только затем, чтобы чмокнуть его отца в щечку. И сам он вовсе не стал бы возражать, если бы, придя с работы домой и устроившись в уютном кресле, обнаружил, что кто-то предложил ему кусочек такого домашнего лакомства. Тогда, вероятно, он почувствовал бы себя… любимым. Продолжая сверкать глазами и не отводя от него взгляда, она сурово сжала губы, но на щеках ее вспыхнул румянец.

– Вы считаете меня грубиянкой, поскольку я не раскланялась перед вами, когда вы – да, да, именно вы! – вынудили меня прийти к вам? Не поблагодарила ваше высочество за то, что вы проедетесь здесь на породистом белом жеребце, втоптав в грязь труды всей жизни скромных островитянок?

Что за ерунду она говорит? Подобного он и в мыслях не держал. Неужели со стороны его действия выглядят так ужасно? Неужели она в самом деле воспринимает его в таком жутком свете? Теперь уже он скрестил руки на груди. Сознавая, насколько он выше своей визави, Филипп проделал это движение со всей осторожностью, чтобы не задеть гордо вздернутый подбородок хозяйки.

– Я полагаю, вы грубы, – заявил он, – потому что вы именно грубы. Даже если у вас и возникли какие-то сложности из-за меня, вы могли изложить их в вежливой форме. С элементарной вежливостью. По меньшей мере вы могли принять высказанное мной мирное предложение.

Ее брови протестующее дернулись. Несмотря на то что ее дерзко вздернутый носик едва возвышался над его скрещенными на груди руками, она продолжала крепко стоять на каблуках, не отступив ни на шаг, словно не сдающий позиций боксер. Кровь вскипела в его жилах, львенок издал дикий рев, безнадежно стремясь на свободу.

– Вы имеете в виду то самое миндальное пирожное, из ваших фирменных макарун?

Она произнесла последние слова с таким презрением, что он едва сдержал всплеск ярости. Как раз сегодня утром один дубайский шейх прислал личный самолет за коробками этих макарун, чтобы его гости могли испробовать свежайшие фирменные ракушки. А раз в неделю он отправлял их самолетом множеству кинозвезд из Голливуда. Все, кто попробовал его фирменное пирожное, тут же спешили выйти в Интернет и, истекая слюной, искали новости о его изысканной выпечке. На прошлых выходных он готовил десерты для вечеринки президента Франции. И это не приводило его в волнение. Для него это стало привычным делом. Он же – Филипп Лионне. Хотя он уже упоминал ей об этом.

– Вы очень высокого мнения о своей персоне, я права? – продолжила она.

«В общем… да», – мысленно ответил он.

– Таким, как вы, по-моему, ничего не стоит вторгнуться в чужие владения, чтобы украсть чужих клиентов и попытаться в знак примирения подсластить горькую пилюлю приторной сладостью?

– Un petit peu de sucre[25], – машинально возразил он. – Одно из моих лучших… – Опомнившись, он не договорил фразу, но, к сожалению, сказанного не воротишь.

Он не мог начать снова и стереть из ее памяти эти свои слова: «Одно из моих лучших». От ее ироничного взгляда все в нем вдруг возмутилось.

– Я лишь проявил вежливость. Предложил вам попробовать одно из моих… то есть… – Он вновь запнулся и умолк, но через мгновение попытался продолжить: – Я приготовил то пирожное своими собственными ру…

Она насмешливо скривила губы.

Он вцепился пальцами в бицепсы, изо всех сил подавляя желание обхватить ее за плечи, поднять и поцеловать. Кто бы мог подумать, что у себя в мастерских он славится невозмутимым самообладанием. Знаменитый своей невозмутимостью шеф-повар.

– А знаете, – едва слышно проговорил он, сознавая, что его голос предательски срывается на хрип, – вам следовало попробовать его. Всего лишь одна эта проба могла бы перевесить все ваши домыслы.

Ее глаза сверкнули. Естественно. Да, она размышляла, пусть и недолго, о том, не упустила ли она нечто невообразимо потрясающее.

А он подумал о том, что стоит, пожалуй, дать ей еще один шанс.

Атмосфера в этом помещении вдруг стала угрожающе напряженной, словно два титана столкнулись в тесном лифте. С одной стороны – раскаленные горелки, оплошность недопустима, а воздух насыщен сводящим с ума, соблазнительным ароматом горячего шоколада.

Но если бы ему удалось заставить ее попробовать один из своих шедевров, могла ли вся ее враждебность раствориться в изысканном послевкусии? Растворит ли его блаженный вкус все ее упрямство? Прикроются ли от наслаждения веки этих сияющих глаз? И, придя в себя от первой пробы, взглянет ли она на него с мольбой в глазах, возжелав повторить наслаждение?

Внезапно она улыбнулась. Погруженный в свои мечты, он не сразу осознал, что она не может улыбаться ему, поскольку еще не попробовала его пирожное. В нем зашевелилось смутное опасение. Ее улыбка пробуждала настоящую тревогу.

Она отвернулась, переключив внимание на ковшик с горячим шоколадом. Но разве такой поворот не мог означать, что она сменила гнев на милость? На худой конец, поворот мог выразительно продемонстрировать осознание физической близости и желание уклониться от нее.

Филипп взглянул на ее склоненную головку, черные блестящие волосы, легкую улыбку, украсившую ее лицо. Казалось, она полностью поглощена приготовлением шоколада. Безупречно наманикюренной рукой с ноготками цвета розового шампанского, чей оттенок гармонировал с блеском ее губ, она помешивала деревянной ложкой шоколадный напиток в ковшике.

Как ни странно, вид Магали неожиданно пробудил в нем чувство сильного голода. Разумеется, сладости в его жизни хватало с избытком уже от одних только дегустаций продукции. И почти наверняка его изделия отличались как более высоким качеством, так и, безусловно, превосходящим по исполнению – до совсем идеального – внешним видом, высокомерно подумал он.

Она подняла ложку, поблескивающую расплавленным шоколадом. Густым и безупречно однородным. Вероятно, этот напиток готовился со сливками из отличного черного шоколада, поэтому его тягучие капли медленно стекали с ложки. Аромат сулил блаженство. Шоколад со сливками и… какие же туда добавили специи? Как странно, что он не смог с ходу распознать их? Обычно по одному только запаху он мог определить, откуда привезли корицу – из Шри-Ланки или с Мадагаскара.

– Enfin, bon[26], – снисходительно произнесла она, – если вы считаете, что мне следует извиниться за грубость, то, возможно, лучше в качестве извинения я предложу вам ответное угощение.

Сделав еще три круговых движения ложкой, она окунула в шоколад черпачок и налила густую шелковистую и ароматную жидкость в пиалку.

Взяв чашечку в руки, она протянула ее ему. С легкой загадочной улыбкой.

Сердце Филиппа забилось, выстукивая тревожную барабанную дробь. Он перевел взгляд с чашечки на лицо чаровницы. Почему же у него возникло ощущение того, что если он выпьет этот напиток, то превратится в жабу?

Это было глупо. Безусловно.

Он начал поднимать руку ей навстречу. Его пальцы уже чувствовали тепло, исходящее от донца пиалушки.

Она назвала его пирожное приторной сладостью… и с презрительной насмешкой помянула его фирменные макаруны… Но оскорбительнее, гораздо оскорбительнее прозвучал ее ледяной, равнодушный отказ на его предложение: «Non, merci». Пренебрежительный… безоговорочный отказ. Разворот и молчаливый уход, ее каблучки цокали так, словно она прошлась ими по его сердцу.

Рука Филиппа отдернулась от манящего тепла.

– Non, merci, – небрежно произнес он, словно эта пиалка ни в малейшей степени не привлекала его.

Неужели его лицо выглядело таким же обиженным, когда она отвергла его предложение? Словно он получил незаслуженную пощечину? Putain![27] Он надеялся, что научился скрывать свои чувства. Ведь он уже не ребенок.

Он улыбнулся ей.

Ее глаза прищурились и метнули искры, обжигающие его кожу. Он осознал, что их плохое начало готово стать еще хуже, но это ему уже нравилось. Чтобы сделать свое ледяное оскорбление кристально ясным, он так же молча развернулся и вышел вон.

Когда он выходил из кафе, его проводил лишь звон серебряного колокольчика.

Затылок у него покалывало, точно его голова все-таки подверглась колдовским чарам.

Он мельком взглянул на застекленную витрину с черепами на колах. Однако ему повезло больше других! Далеко не каждому удается выбраться из избушки Бабы Яги целым и невредимым.

Но почему же он испытывал неуверенность в том, что хотел уйти?