Читать книгу Земля матерей - Лорен Бьюкес - Страница 12

– Мы не должны были оставлять папу одного. – Выкрутившись на заднем сиденье, Майлс смотрит на улицу, на которой они жили, исчезающую в сумерках, потому что фонари еще не горят. Возможно, они больше никогда сюда не вернутся. Отчетливо виден только фургон для перевозки трупов («тележка мясника», приходит ему на ум) с включенными синей и красной мигалками, двери открыты, чтобы принять тело, две астронавтки в громоздких противочумных костюмах стоят рядом с ним, одна что-то возбужденно говорит по рации.

– Он не один, тигренок, – говорит мама. – Его вообще там нет. – Она ведет машину, держа на коленях холщовый мешок со всеми своими пожитками, словно кто-то может разбить окно и вырвать его у нее – такое порой происходит в Йоханнесбурге, но в Калифорнии, насколько слышал Майлс, никогда.

– Ты знаешь, что я имел в виду. Его тело.

– Но нам нужно ехать, – говорит мама. – Эти женщины позаботятся о папином теле должным образом. Мы его не бросаем.

Он чувствует на себе ее взгляд в зеркале заднего вида, прожигающий спину между лопатками. Он не оборачивается и, опершись на локти, смотрит на их дом, который на самом деле никогда не был их домом, исчезающий вдали. В доме напротив горит свет, за занавесками тень, смотрящая на улицу. Кто-то из соседей. Все держались обособленно, ухаживая за умирающими, но отрадно сознавать, что здесь еще остаются люди.

На улицах по-прежнему машины, они едут с пассажирами – женщинами, которые куда-то направляются или просто катаются. Их немного, но они есть. В этом есть какая-то несправедливость. Как они могут продолжать жить так, будто ничего не произошло? Как они смеют?

Майлсу становится лучше среди пустынных кварталов офисных зданий, погруженных в темноту, безмолвных. Он гадает, что здесь будет, когда все это закончится. Хочется надеяться, что-нибудь крутое, вроде скейтборд-парка или крытой площадки для пейнтбола. А можно просто открыть все окна и двери и позволить природе взять свое. Самка койота выкармливает детенышей в кабинете управляющего, еноты запрыгивают на кресла на колесиках и катятся по полу. В первый раз такое произойдет случайно, но потом, возможно, еноты поймут, что к чему, и будут регулярно устраивать гонки на офисных креслах.

– О чем ты думаешь? – спрашивает мама, стараясь быть примирительной.

– О енотах, – отвечает он.

– Еноты запросто могут стать новым доминирующим видом животных. Или у тебя есть какое-нибудь более правдоподобное предположение?

– Да, – огрызается Майлс. – Вирусы.

– Они всегда были доминирующей формой жизни. Они или бактерии. Я что-то запуталась. Надо будет посмотреть. Когда вернемся домой.

Однако до Йоханнесбурга очень-очень далеко, и как они могут просто оставить папу здесь?

Петля развязки, ведущей к аэропорту Окленда, проходит мимо пустыря, покуда хватает глаз заставленного палатками, стиснутого с двух сторон дорожным ограждением, под большими яркими прожекторами. Кто-то поверх знака, когда-то обозначавшего стоянку прокатных машин, написал огромными черными буквами: «Аэропорт-Сити».

Привлеченная светом фар, у ограждения появляется женщина и, просунув пальцы сквозь сетку, смотрит на них.

– Почему все эти люди здесь?

– А ты как думаешь?

– Потому что ждут самолет, чтобы улететь домой.

– Ну или у них нет денег на билет, или регулярные рейсы отменили.

– А у нас есть билеты?

– У меня достаточно наличных, чтобы их купить. И еще у меня есть лекарства, которые можно продать. Не волнуйся напрасно, тигренок. Мы обязательно как-нибудь выкрутимся. – Но она прибавляет скорость, чтобы побыстрее проехать мимо стоянки с машинами напрокат и палаточного городка, похожие на зомби обитательницы которого продолжают свое бдение у ограды.

Стоянка забита машинами, многие из них с открытыми дверями. Большие плакаты, расставленные с неравными интервалами среди указателей и информационных табло авиалиний, гласят:

Жертвуете свою машину?

Оставьте ключи в замке зажигания. Мы передадим ее тому, кому она нужна.

Инициатива мобильных граждан Калифорнии

– Грубо, – замечает мама. – Ну да, я пожертвую свою машину, но зачем же бросать ее посреди дороги, черт возьми? – Она аккуратно паркуется в карман, после чего, Майлс это не придумал, пишет записку и оставляет ее на приборной панели: «Удачи вам, будьте осторожны на дорогах, внимание, тормоза резковаты».

Он не хочет возвращаться домой. Всех его друзей практически наверняка нет в живых. Разумеется, к девчонкам это не относится, хотя как знать? Его лучшие друзья, Ной, Сифизо, Исфахан, Генри и Габриель, как и все остальные мальчишки в классе, умерли. Дедушка Фрэнк умер. Мама даже не смогла проститься с ним, только по «Скайпу», потому что они застряли здесь, а дедушка Фрэнк оставался в Кларенсе, в своем доме у реки. Учитель рисования мистер Мэттьюс, дядя Эрик, Джей, Айянда, забавный охранник в школе, его любимый кассир в супермаркете, похожий на американского актера Дуэйна Джонсона. Умерли-умерли-умерли. Все умерли. Как и сам Дуэйн Джонсон.

Майлс не знает, почему сам он до сих пор жив.

– Как ты полагаешь, каковы будут экономические последствия всех этих брошенных машин? – спрашивает мама, закидывая на плечо сумку, делая вид, будто не замечает, что он идет медленно, прижимая ладонь к животу.

– Только больше никакой учебы на дому, – стонет Майлс. – Пожалуйста!

– Положительный момент в том, – не обращает на него внимания мама, – что машины доступны каждому, дороги свободны, меньше вредных выхлопов, замедление глобального потепления. Но, с другой стороны, все общественные стоянки заполнены четырехколесным хламом. И каковы последствия от сокращения рабочих мест и уменьшения налоговых поступлений от автомобильной промышленности? Или ты думаешь, что сейчас этим занимаются одни роботы?

– Мам, мне все равно.

Двери раздвигаются с тихим шипением, и они проходят в зал вылетов. Все магазинчики и кафе закрыты, но сквозь защитные решетки видны пустые или почти пустые полки. Полно газет и журналов, но ничего съестного, если не считать разорванного пакетика с чипсами, рассыпавшего по полу свое оранжевое содержимое. На кассе объявление: «Извините, санитайзеры для рук закончились!» и грустный смайлик.

Застывшие ленты для выдачи багажа подобны гигантским сколопендрам. Как там их называл Сифизо? «Шонгололо»[13]. Сифизо родом из Дурбана, где сколопендр так много, что приходится каждый день выметать их из дома, но иногда они только притворяются мертвыми, чтобы их оставили в покое. Сифизо был родом из Дурбана.

Колесики чемодана делают «тррррррррррр» по полу, единственный звук помимо «чвак-твик-чвак» подошв кроссовок. Ни объявлений, ни музыки. Очень непривычно. Мама сосредоточена на цели, решительно идет по пустынным залам, и тут, когда они направляются к терминалу «Д», Майлс, к своему облегчению, узнаёт нарастающий гул голосов, человеческих голосов.

– Надень капюшон, хорошо? – предупреждает мама. – Я не хочу привлекать внимание.

«Бедные застрявшие пассажиры», – думает Майлс. Целые семьи, расположившиеся среди чемоданов, вымотанные, раздраженные, усталые, стоящие у окон или кучкующиеся между слепыми мертвыми лентами для выдачи багажа. Сплошь одни женщины. Это и так понятно, правильно? Майлс опускает капюшон ниже на лоб, убирает подбородок.

К единственной билетной кассе извивается длинная очередь, почти все сидят, по-турецки или раскинув ноги, словно они ждут уже давно, кроме одной дамы в узкой черной юбке и пиджаке, которая стоит, подчеркивая этим свой наряд, в одних чулках, туфли на высоком каблуке примотаны сверху к чемодану. Бизнес-леди настроена по-деловому. За окошком кассы никого нет. Общая для всех рейсов. Открывается в 8.00.

– Господи, это настоящий конец света, – замечает мама.

«Это шутка», – думает Майлс.

Сотрудница «Пан-Америкен» с бейджиком на ярко-желтой ленте замечает, что они стоят, и подходит к ним, постукивая по бедру фонариком.

– Здравствуйте. У вас уже есть билеты? Вам лучше сесть. Устроиться поудобнее. Досмотр и посадка начнутся утром.

– Нет, нам еще нужно купить билеты. Дальний перелет, международный.

– Отсюда не получится, милочка. Только из Сан-Франциско. Только там можно оформить билет на международный рейс. Предлагаю вам вернуться домой, хорошенько выспаться в теплой кровати, а завтра приехать в аэропорт.

– Очень неприятно, – говорит мама с жизнерадостным спокойствием, что свидетельствует о том, что она в бешенстве. – Замечательно, а мы оставили ключи в машине. Идем, тигренок.

– Мы сейчас поедем домой?

– Не домой. Мы подскочим к аэропорту Сан-Франциско, займем там очередь и будем ждать.

Похожая на персонаж мультфильмов женщина с заостренным лицом и отросшими длинными черными корнями обесцвеченных волос отрывается от своего насеста на огромном серебристом чемодане и торопливо семенит к ним.

– Эй, подождите! – На ней не по размеру большой красный свитер, отчего она кажется еще более тощей. – Прошу прощения, я случайно услышала ваш разговор. – Она чересчур панибратски берет маму за локоть. – Вам нужно купить билет? Я вам помогу. Куда вы собираетесь лететь? Я решу все вопросы.

– Нет, все в порядке, спасибо, – вздыхает мама.

– Понимаю, вы считаете меня мошенницей, и я не стану вас уверять, что вам это не будет ничего стоить, но мой двоюродный брат работает в авиакомпании и…

– Эй, Марджори! – окликает ее сотрудница «Пан-Америкен». – Что я тебе говорила насчет скальпа?

– Да мы просто разговариваем! – в бешенстве кричит в ответ мультяшная женщина. – Я ей кое-что объясняю. Вы что-то имеете против?

– Ты хочешь, чтобы я вызвала полицию?

– В этом нет ничего противозаконного! А вот незаконно то, что вы ущемляете мое право заниматься предпринимательской деятельностью и поддерживать себя и свою семью! – Тут она вздрагивает, словно получив удар шокером, и ее лицо искажается. – Блин, что, правда?

– Сколько я должна тебе повторять, – ворчит сотрудница «Пан-Америкен», направляясь к ней, однако Марджори уже вернулась на свой насест на чемодане, словно ничего не было.

«#невинное лицо», – думает Майлс и, даже не оборачиваясь, понимает, что надвигается что-то Плохое. Топот ног и крики. У него в груди все обрывается.

К ним бежит отряд полицейских в черных спецназовских доспехах с огромными пистолетами.

– Всем лечь! – кричат они. – Всем лечь, мать вашу, живо!

Мама хватает его за руку и отдергивает в сторону, подальше. Очередь к билетной кассе спазматически вздрагивает, но держит строй. Дама в костюме даже не оборачивается. Чернокожая семья у окна вскидывает руки, словно марионетки, которых дернули за нитки, и Майлс делает то же самое, испуганно, неуверенно.

Но он быстро понимает, что полицейским нужна не эта семья. Они направляются к нему с мамой.

– Я сказала лечь! На пол! Руки вверх!

«Так все-таки что же, руки или на пол?» – с тревогой думает Майлс. Одновременно и то и другое не получится. Ему кажется, будто его желудок стиснут в огромном кулаке. Он вспоминает слова своего двоюродного брата Джея, когда он с семьей приезжал в гости в Йоханнесбург: «В Америке стреляют в чернокожих детей».

– Все хорошо, делай, что тебе говорят. Спокойно. Дыши глубже. Все хорошо. – Мама поднимает ладони, предлагая ему хлопнуть по ним. Опустив плечо, она скидывает сумку на пол.

Но на самом деле ничего хорошего нет, ведь так? Всё как раз наоборот, и им следовало остаться в доме вместе с папой; им следовало оставаться с его телом, и не нужно было задерживаться в Америке, даже несмотря на то, что Джей умирал, и им не нужно было приезжать в этот аэропорт, тогда как они должны были быть в Сан-Франциско, и у них даже нет билетов, а он катается по полу, потому что очень сильно болит живот, дергая ногами, словно игривый котенок, потому что очень больно, и кто-то кричит: «Что с ним?», хотя капюшон по-прежнему низко опущен и нельзя определить, что он это он, а мама говорит тем спокойным, холодным, отчетливым голосом, который на самом деле показывает, что она в ярости: «У него болит живот, у него колики, это от переживаний, когда ему больно, он ничего не слышит, пожалуйста, не трогайте его!», и одна из полицейских ставит ногу маме на спину, прижимая ее вниз, и кричит: «Что в этой сумке?», и кто-то вываливает содержимое на пол, и какая-то женщина кричит (не мама), пронзительно, словно в фильме ужасов, но по большей части все парализованы, молча смотрят на происходящее, и пластмассовые баночки с лекарствами рассыпаются по полу, полицейская кричит: «Что это? Что это?», и тут Майлса рвет на пол, водянистой жижей, потому что они почти ничего не ели, и мама восклицает: «Пожалуйста, помогите ему!», но все в порядке, ему уже лучше, и мама все равно не может прийти к нему на помощь, потому что полицейская не убирает ботинок с ее спины и пистолет направлен маме в затылок, и другая полицейская опускается на корточки рядом с ним, хотя ее лицо скрыто черным забралом, черепашка-ниндзя в боевых доспехах, и протягивает ему неизвестно откуда взявшуюся влажную салфетку (наверное, она тоже мама), помогает ему подняться, говоря: «Все в порядке, все будет в порядке, теперь ты в безопасности. Дыши глубоко».

И затем, издав горлом жуткий звук, женщина-полицейская заключает его в объятия.

– Не смейте к нему прикасаться! – кричит в противоположном конце зала мама.

И толпа, до сих пор наблюдавшая за ними молчаливо и неподвижно, при этом местоимении дергается, будто стрелка сейсмографа. «Его». По залу распространяется нарастающий гул. Кто-то дергает за руку полицейскую, схватившую Майлса, это другая полицейская, на лице, скрытом забралом, бесконечный ужас. «Ну же, Дженна, успокойся», – говорит она. Смущенная. «Напуганная», – вдруг доходит до Майлса, и это пугает и его. «Ну же, не надо. Не надо так делать. Будет только хуже».

Она тянет свою подругу за руку, и та, всхлипнув, отпускает Майлса и разворачивается прочь. Она закрывает забрало руками, плечи ее вздрагивают, а подруга гладит ее по спине через кевлар, повторяя эти бесполезные слова: «Все в порядке».

– Майлс! – Мамин голос, полный отчаяния.

– Идем, парень, мы уходим. – Кто-то его толкает, он не может дышать, мама кричит, но ее почти не слышно из-за гула остальных людей, устремившихся вперед. Странный химический привкус в воздухе. Треск выстрелов, громких, близких. Майлса снова рвет, прямо на толстовку. Начинается всеобщая суматоха. Позади глухие хлопки воздушной кукурузы. Кричат женщины. Мама тоже кричит, «вы не можете так сделать», хотя ясно, что они все равно так делают и не имеет никакого значения то, что она думает. Напор облаченных в кевларовые доспехи тел увлекает Майлса вперед, они буквально выбегают из здания аэропорта, его подсаживают в кузов грузовика, и мама там, зажатая между женщиной-полицейской и медсестрой, она протягивает к нему руки и сажает его к себе на колени, словно ему пять лет. «Я тебя нашла, – говорит мама. – Я тебя нашла».

Медсестра задает ему вопросы, когда он в последний раз ел, есть ли у него какие-либо симптомы болезни, болит ли у него что-нибудь, можно пощупать ему пульс?

– Не прикасайтесь к нему! – снова кричит мама.

– Полегче, мы на вашей стороне, – говорит полицейская, перекрывая рев двигателя, но Майлс понимает, что мама не будет слушать ту, кто пять минут назад прижимал ее к полу, поставив ногу между лопаток. – Вы должны были сообщить об этом. Обратиться в один из кризисных центров. Разве вы не смотрите новости? Мужчин, предоставленных самим себе, буквально разрывают на части. Ваше счастье, что мы добрались до вас первыми.