Читать книгу Земля матерей - Лорен Бьюкес - Страница 4

Сквозь туманную дымку вдалеке подобно миражу в пустыне видны силуэты городских зданий, рестораны, предлагающие фастфуд, кровать, может быть, даже телевизор – если все это еще существует, размышляет Майлс. Занесенное ярко-желтым песком шоссе исполосовано по крайней мере одним комплектом шин, то есть кто-то проехал здесь перед ними, и они не Последние Люди, оставшиеся на Земле, и они не совершают Самую Страшную Ужасную ошибку, покидая безопасность «Атараксии»[2], хотя она и казалась самой прикольной тюрьмой в мире. #ЖизньвБункере. И все-таки это определенно было лучше, чем военная база.

– Песок похож на золотую пыль, ты не находишь? – говорит мама, то включая, то отключая свою телепатию. – Можно было бы сгрести его в кучу и поплавать в нем, обсыпая друг друга.

– Угу. – Майлс уже устал быть в бегах, хотя не прошло еще и одного дня. У него сводит живот, хотя, может быть, это от голода. Ему нужно пересилить лютую ненависть к изюму и съесть батончик из запасов, приготовленных Билли. При мысли о тетке в его сознании словно стирается защитный слой.

У него в голове туман, который он не может прогнать. Майлс старается вспомнить то, что произошло этой ночью, как они сюда попали. Ему приходится брести по своим воспоминаниям подобно герою фильма «Бесконечная история» Артейю и его верному коню Артаксу, с каждым шагом все глубже увязающим в болото. Ссора с Билли. Майлс никогда не видел маму такой разъяренной. Они ссорились из-за него, из-за того, что сказала Билли, выразив свою главную мысль, и он снова краснеет от стыда и отвращения. Такая мерзость! А потом ничего. Он заснул на кушетке, в наушниках, и вот уже мама вся в слезах гонит машину как сумасшедшая, рубашка у нее в крови, на щеке темная царапина, а теперь они здесь. Наверное, все в порядке. Мама сказала, что все в порядке. И она сказала, что подробно расскажет обо всем, когда будет готова. Когда они будут в безопасности. Нужно упорно идти через болото, думает Майлс. Чтобы не затянула трясина.

Он смотрит в окно на поле самодельных крестов, их многие и многие сотни, раскрашенных в разные цвета. Опять мемориалы мертвых, подобно Дереву памяти на объединенной военной базе Льюис-Маккорд, куда все вешали фотографии своих умерших отцов, сыновей, братьев, дядей, родственников и друзей, умерших от ЧВК. Майлс ненавидел это дерево, как и его вроде бы друг Джонас, единственный мальчишка его возраста на всей военной базе.

Бледный прямоугольник на фоне неба, по мере того как они приближаются к нему, превращается в выцветший рекламный щит. На нем седой мужчина и дама со светлыми волосами в теннисках, устремили взгляд в пустыню с благоговейной радостью, словно Моисей и его супруга, смотрящие на Землю обетованную, но только кто-то исписал мужчине лицо похабными словами, закрасил ему глаза и изрисовал черточками ему рот так, что получился череп или стежки. Но зачем зашивать человеку рот, если не собираешься отрубить ему голову? Внизу крупным шрифтом: «Жилой комплекс «Орлиный ручей» – спешите, в продаже четвертая очередь! Не пропустите!»

«Не пропустите», – беззвучно шевелит губами Майлс, потому что именно так работает реклама, и маму она тоже цепляет, поскольку, когда через две мили они встречают дорожный указатель «Орлиный ручей», мама сворачивает с шоссе.

– Надо посмотреть, что там. Если все в порядке, отсидимся до конца дня.

– Но город ведь там! – возражает Майлс.

– Мы еще не готовы к встрече с цивилизацией. Мы не знаем, что там. Возможно, город захватила банда байкеров-людоедов, которые захотят сделать из нас очень-очень вкусный бекон.

– Мам, замолчи!

– Ну ладно, извини. Никаких байкеров-людоедов не бывает. Обещаю. Просто мне нужно немного отдохнуть. И я хочу, чтобы у тебя было время потренироваться быть девочкой.

– А это трудно?

– Если честно, порой и я не знаю, каково быть девочкой.

– Это потому, что ты взрослая женщина.

– Верно подмечено, но я также не знаю, каково быть взрослой женщиной. Все мы только притворяемся, тигренок.

– Это не очень обнадеживает.

– Знаю. Но я стараюсь.

– Да. Очень стараешься! – Какое же это облегчение – вернуться к привычным хохмам, приколам и остроумному экспромту. Это означает, что не нужно говорить о Другом.

– Веселее, mon fils[3]!

– По-моему, ты хотела сказать «ma fille[4]». – Майлс знает это после шести месяцев изучения французского языка в школе в Калифорнии, где он был худшим учеником в классе, поскольку дома в Йобурге все учили зулусский, а не дурацкий французский.

– Да, конечно. Спасибо за то, что поправил, мой храбрец.

На арке, изгибающейся над воротами в «Орлиный ручей», по краям два бетонных орла с распростертыми крыльями, готовые взмыть в воздух. Однако хищную птицу слева кто-то обезглавил, словно в качестве предупреждения. Опасность! Развернитесь назад! В продаже четвертая очередь! Не пропустите! Не потеряйте голову!

За воротами огромный котлован, обнесенный забором, и экскаватор, взобравшийся на кучу серой земли, с ковшом, наполовину полным (или наполовину пустым) все того же желтого песка, как будто рабочий, который им управлял, внезапно встал и ушел, или же умер прямо на месте, и его скелет по-прежнему сидит в кабине, положив руки на рычаги, а работа так и осталась не доделанной. И да, хорошо, есть завершенные коттеджи, все на одно лицо, на склоне холма, а также недостроенные, с заколоченными окнами, но в целом от этого места у Майлса по спине пробегают мурашки.

– Это место заброшено, – говорит он. – Здесь опасно.

– Наоборот, лучше, чем если бы здесь жили. И, может быть, здесь остались какие-нибудь припасы, которые не забрали просто потому, что никому в голову не пришло сюда наведаться.

– Ну хорошо, но что, если там есть байкеры-людоеды? – Майлс старается сохранить свой тон небрежным, но про себя он думает: или сумасшедшие выживальщики, или больные, или отчаявшиеся, или те, кто поступит с ними плохо, без злого умысла, просто потому, что порой так получается, – или те, кто поступит с ними плохо сознательно, просто потому что сможет это сделать.

– Не-е. Никаких следов нет. Значит, никаких байкеров-людоедов женского пола.

– Но ветер такой сильный, возможно, весь этот песок намело со вчерашнего дня.

– Ну, значит, и наши следы тоже занесет. – Не заглушив двигатель, мама выходит из машины и пытается поднять шлагбаум.

– Ты мне не подсобишь? – кричит она.

Протянув руку, Майлс выключает зажигание, поскольку оставлять двигатель работающим безответственно, и выбирается из машины. Но когда он подходит к маме и пытается помочь ей поднять шлагбаум, где-то поблизости раздается шипение и щелчки. Первая его мысль – это гремучая змея, потому что именно эту тварь и следует ожидать в пустыне, и какое же это будет невезение – зайти так далеко и умереть от укуса змеи? Но это лишь автоматическая поливальная установка, которая высунула свою голову и щелкает всухую, не в силах дать ни капли живительной влаги высохшему газону.

– Это означает, что электричество здесь еще есть. Смотри, солнечные батареи. Похоже, здесь собирались построить «экологически чистое» жилье. Чего, кстати, на самом деле не бывает. Оксюморон.

– Но воды-то нет.

– У нас в машине есть пара галлонов. Все в порядке. Мы в безопасности, у нас есть все, что нам нужно, в первую очередь мы сами. Согласен?

Майлс корчит гримасу, недовольный таким оборотом, однако на самом деле он думает о том, что не нужно было глушить двигатель, потому как вдруг он больше не заведется? Дверь в будку охранника заперта, и это облегчение, потому что теперь придется искать какое-либо другое место. Может быть, все-таки в город? Или обратно в «Атараксию» к друзьям – ну, к другу. Единственное число. В «Атараксии» Элла, на военной базе Джонас.

Можно было бы просто вернуться обратно и объяснить то, что случилось. (А что случилось?) Майлс уверен, что в Департаменте мужчин их поймут. Там всегда повторяли, какой он особенный – какие они особенные, с иммунитетом. Джонас говорил, что они могут делать все, что пожелают. Им сойдет с рук даже убийство. Вот почему он так дерзил охране.

Но убийства ведь не было, правда? Или Билли и мама убили охранницу? Майлс не может томиться в неведении. Но у него не хватает духа спросить у мамы. Будто между ними качаются на волнах старинные мины времен Второй мировой войны, рогатые, готовые взорваться, если к ним прикоснется один из них. Майлс приходит к выводу, что лучше не спрашивать.

Маме удалось приоткрыть окошко будки охранника, она просовывает внутрь руку и нажимает на кнопку, поднимающую шлагбаум. Проехав вперед, мама снова опускает шлагбаум, после чего снимает куртку и тщательно заметает следы на песке.

– Ну вот, – говорит она, словно шлагбаум защитит от тех, кто их ищет, словно преследователи не смогут просто просунуть руку в приоткрытое окошко, как только что проделала она сама. Но Майлс ничего не говорит, потому что порой говорить хуже, чем молчать, потому что если произносить что-то вслух, это иногда может стать реальностью.

Внедорожник ползет до самого гребня холма в дальней части поселка, мимо огромного котлована и экскаватора, на который боится смотреть Майлс из страха увидеть ухмыляющийся оскал черепа экскаваторщика. Мимо зияющих оконных проемов, затянутых рваным брезентом, треплющемся на ветру, который усиливается, поднимая облака желтой пыли, липнущей к лобовому стеклу, забивающейся в нос и обжигающей глаза, когда они вылезают из машины во втором от вершины ряду коттеджей, полностью достроенных, а у некоторых даже такой вид, будто в них совсем недавно жили.

– Папа тебе рассказывал про принцип Златовласки[5]? – Мама частенько поступает так, вспоминает по поводу и без повода его отца, словно Майлс сможет когда-либо его забыть.

– Не слишком жарко и не слишком холодно. То, что нужно для жизни человека.

– Вот что мы сейчас ищем. То, что не было разграблено. Нет, я не должна была использовать это слово. Не разграблено – реквизировано. Это не грабеж, если сюда больше никто не вернется, если это необходимо для нашего выживания. – Мама разговаривает сама с собой. Это означает, что она устала.

Майлс тоже устал. Он хочет лечь и заснуть, и проспать миллион лет.

– Вот этот, – говорит мама.

Окно на крыльце разбито, занавески просочились сквозь решетку и треплются на ветру. Мама забирается на веранду. Шторы опущены, но видна паутина защитных жалюзи, какие в Йоханнесбурге есть у всех, но в Америке Майлс таких почти не видел, отчего он с тревогой задумывается, чего боялись хозяева этого коттеджа. Мама отодвигает дергающуюся ткань в сторону, чтобы они оба смогли заглянуть внутрь. Майлс видит на столе бутылку вина, два бокала, один опрокинут, под ним похожее на кровь пятно, другой наполовину полный (или наполовину пустой, если рассуждать логически, в зависимости от того, из него уже пили или же он изначально был наполнен лишь наполовину), словно обитатели коттеджа вышли из дома после обеда, быть может, чтобы прогуляться вокруг котлована. Однако желтый песок, блестками покрывший серую плитку, опровергает это предположение, как и фотография в рамке, лежащая лицом вниз в ореоле осколков.

– Решетка означает, что внутрь никто не заходил.

– И мы тоже туда не попадем, мама.

– Если только…

Майлс следует за матерью за дом к гаражу на две машины с веселенькой керамической пальмой на стене. Над металлическими воротами тянется узкое окошко. Мама подпрыгивает, чтобы заглянуть внутрь.

– Дома никого. Машин нет, зато есть байдарка. Ты сможешь залезть, если я тебя подсажу?

– Нет! Ни за что! А если я не смогу выбраться обратно? – Что если он порежется и умрет от потери крови в пустом доме с керамической пальмой на стене и чужими фотографиями, а мама будет снаружи?

– Ну хорошо. Нет проблем. – Мама отходит назад, поскольку видит, что сын настроен серьезно. Но затем она бьет обеими руками по воротам, отчего те дрожат, словно огромная металлическая собака, отряхивающая воду.

– Мама!

– Извини. Как ты думаешь, насколько они прочные?

– Не знаю. Но ты меня напугала. Прекрати!

– Я собираюсь их выломать. Отойди вон туда.

Мама садится в машину, сдает назад и дает полный газ. Майлс не может на это смотреть. Внедорожник срывается вперед и врезается в ворота. С протестующим скрежетом металл проминается словно картон.

– Мама! – Майлс подбегает к машине и находит маму сидящую за рулем, отталкивающую от себя похожую на белую жирную медузу подушку безопасности и хохочущую словно одержимая.

– Да, твою мать! – восклицает она. По щекам у нее текут слезы, она всхлипывает.

– Мама!

– Что? Все в порядке. Со мной все в порядке. Все замечательно. Прекрати переживать. – Мама вытирает глаза.

– Ты разбила фару!

Майлс осматривает машину спереди. Да, он приятно удивлен тем, что кроме фары все цело. Похоже, мама правильно все рассчитала – прочность кузова, момент импульса, нажала тормоз в нужный момент, чтобы не доехать прямиком до задней стены, словно Хитрый койот из мультфильма. Однако он ей в этом ни за что не признается.

Они протискиваются мимо смятых остатков ворот и через незапертую внутреннюю дверь попадают в дом. Это все равно как оказаться в качественной игре-стрелялке, и рука Майлса непроизвольно ищет ружье, точнее, если честно, клавиатуру, чтобы нажать «Х» и войти в меню, где можно будет узнать информацию о самых разных предметах, например лечебные свойства консервных банок, разбросанных по полу на кухне. В видеоигре обязательно были бы коробки с патронами, различное оружие, пакеты с лекарствами, может быть, даже волшебный ящик, и не один.

Конечно, в видеоигре запахов нет. Здесь же от разбитых банок, выплеснувших свое черное липкое содержимое на плитки пола среди перьев от случайно залетевшей сюда птицы, исходит приторное сладковатое зловоние. Мама хватает банки, проверяет сроки хранения, отбирает те, которые еще годные, вынимает из ящика кухонного стола ножи, консервный нож, штопор. Она открывает холодильник и тотчас же его закрывает.

– Так, здесь большой облом.

– Я схожу посмотрю, что к чему.

– Далеко не уходи.

В гостиной снова перья, в разбитом окне раздуваются занавески. Майлс пододвигает мягкое кожаное кресло, чтобы прижать занавеску к полу и защититься от сквозняка, завывающего по всему дому и громыхающего окнами. Он поднимает с пола фотографию в рамке, вытряхивает осколки стекла и всматривается в нее. На фотографии гордый дедуля сидит на корточках рядом с уловом, возле него пятилетний мальчик, также в болотных сапогах и широкополой шляпе, косится на рыбину с выражением «ох и ни фига себе, это еще что за хрень?» на лице.

– Добро пожаловать в вегетарианскую жизнь, – говорит Майлс мальчику на снимке. Но он не может определить, это настоящая фотография или просто эстамп, купленный вместе с рамкой.

Майлс открывает все шкафы, вытаскивает початую бутылку виски, потому что крепкий алкоголь можно использовать для промывания ран, если нет антисептика. В ванной засохший паучник в горшке ломается в его пальцах. Аптечка уже открыта, содержимое в полном беспорядке.

Потянувшись за сумкой для туалетных принадлежностей с видом Гавайев, он натыкается на вставные челюсти, бледно-розовые и блестящие, в пластмассовой коробке. Майлс вздрагивает и испуганно отдергивает руку. У него такое же чувство, как и от прикосновения Раковых пальцев. Он уже целую вечность не вспоминал про него. С тех самых пор, как он провел на военной базе карантин для мальчиков. Больше ему такого не хочется, огромное спасибо.

Майлс хватает лекарства, не потрудившись прочитать этикетки, и бросает их в сумку, потому что в игре нужно поступать именно так, пока полностью не загрузишься припасами. Спохватившись, он также берет рулон туалетной бумаги и наполовину выжатый тюбик зубной пасты.

Майлс застает маму, готовую войти в спальню, в которой царит полумрак, разрезанный лишь яркой полоской солнечного света между занавесками. Это вызывает у него острые воспоминания о папе, умирающем, о тяжелом спертом воздухе в его комнате. Об этом предпочитают не говорить.

– Сюда нам заходить необязательно, – твердо говорит мама.

Теперь Майлс видит на незаправленной кровати какую-то массу, похожую на поднимающееся в духовке тесто.

– Дружище, извини, но нам нужны наличные. Я постараюсь отнестись к тебе с должным уважением.

Шкафы уже открыты, опустошены. Мама раздраженно щелкает языком, опускается на четвереньки и заглядывает под кровать. Только глупые маленькие дети боятся того, что под кроватью, но тем не менее у Майлса в желудке все переворачивается. Мама вытаскивает плоскую коробку и откидывает крышку.

– Ха!

– Что это такое?

– Патефон. Заводной. Хочешь послушать музыку?

– Я хочу уйти отсюда. Можно мы уйдем? Прямо сейчас?

– Уйдем, – с напускным спокойствием говорит мама. – В пустыне сейчас жарко. Нам, как туарегам, придется тронуться в путь только с наступлением темноты.

– Нас ищут?

– Вполне возможно. Первое правило беглеца: делай то, что от тебя меньше всего ждут. Например, можно устроить танцы под Дюка Эллингтона[6] в «Орлином ручье».

– Это Дюк Эллингтон?

– О господи, надеюсь, нет.

Это что-то похуже. Когда мама подключает проигрыватель к портативным колонкам, аккумуляторы которых на последнем издыхании, и опускает иглу на пластинку, звучит не мелодичный джаз, а какая-то опера на немецком языке.

– Фу! – шутливо морщась, вскрикивает Майлс. – Мои уши! У меня лопнули барабанные перепонки!

– По крайней мере это не рэп. Давай потанцуем вместе.

Когда Майлс был совсем маленьким, он вальсировал, стоя у мамы на ступнях, но теперь его здоровенные ножищи подростка слишком велики для этого. Поэтому он нехотя изображает «веселых утят», но им это быстро надоедает, тогда он показывает маме флосс[7], в который уже раз, но она безнадежна.

– Ты похожа на пьяного осьминога.

– Все равно это лучше твоего рэпа, – отвечает мама. Они танцуют до тех пор, пока не начинают потеть, поскольку танцы означают, что можно ни о чем не думать. Мама бессильно плюхается на диван, острая как бритва энергия, подпитывавшая ее, иссякла.

– Так, кажется, мне нужно немного поспать.

– Хорошо, – говорит Майлс. – Я совершу обход. Посмотрю, что к чему.

– На самом деле в этом нет необходимости, – возражает мама, но это исходит от женщины, которая уже положила рядом с диваном клюшку для гольфа и большой кухонный нож.

– Мне так будет спокойнее.

Майлс берет другую клюшку для гольфа и идет по дому, открывая все шкафы, легонько постукивая клюшкой по всем важным предметам.

Возможно, когда-нибудь в этом коттеджном поселке будут устраивать экскурсии. И гид будет рассказывать, что это тот самый дом, в котором знаменитый преступник Майлс Кармайкл-Брэди, один из последних мальчиков на Земле, укрывался вместе со своей матерью в тот судьбоносный день после бегства из роскошного бункера для мужчин. Туристы будут с радостью делать фотографии, и, может быть, на коттедже появится памятная табличка.

Майлс трижды обходит весь дом, затем забирается с ногами в мягкое кресло, смотрит на спящую маму и незаметно для себя сам проваливается в сон, с клюшкой для гольфа на коленях.

– Просыпайся, дружок, – трясет его мама, и Майлсу кажется, будто он проспал целую вечность. За окном смеркается, темнеет.

– Не желаешь использовать клюшку по назначению?

Они выходят на крыльцо и один за другим отправляют шары для гольфа в сгущающиеся сумерки, до тех пор пока уже нельзя проследить за их полетом, лишь одно короткое мгновение, после чего шары оказываются поглощены темнотой.

– Точка исчезновения, – говорит мама и тотчас же поправляется, переходя в режим учителя рисования, как будто Майлс ничего не знает. – На самом деле не совсем то. Это относится к перспективе, точке на горизонте, в которой сходятся все линии.

– Пожалуй, нам нужно поменьше исчезновения и побольше перспективы, – говорит Майлс. Он по-прежнему не может собраться с духом, чтобы спросить.

– Уф, ты чересчур умный и страдаешь от этого. – Она протягивает руку, чтобы обхватить его макушку, и Майлс тычется головой ей в ладонь словно кошка.