Читать книгу Земля матерей - Лорен Бьюкес - Страница 9

Все вещи собраны, можно ехать. Горе подобно еще одному чемодану, по собственной прихоти меняющему свой вес от совсем небольшого до вселенской тяжести. Коул выходит из спальни с вещами и застает Майлса сидящим по-турецки на ковре рядом с серебристым мешком для транспортировки трупов, с наполовину расстегнутой молнией, зияющим подобно куколке бабочки. Он держит руку отца и, не глядя на его лицо, читает вслух разложенный на коленях комикс.

– И затем Нимона говорит: «Со мной шутки плохи!» – Майлс переводит палец к следующей картинке, по привычке, потому что его отец в ближайшее время разглядывать комиксы не будет. Точнее, не будет их разглядывать больше никогда.

Коул прилепила на окно извещающий о смерти плакат двадцать четыре часа назад. Большая черная с желтым наклейка со светоотражающими полосами. «Здесь зараза. Приезжайте забрать тело». Нет, с тех пор прошло уже больше времени. Тридцать два часа назад. Слишком долго, чтобы оставаться здесь с мертвым телом. Вообще оставаться здесь, в десяти тысячах миль от дома.

Коул бессильно опускается на пол к своим мужчинам, живому и мертвому. Лишенное жизни лицо Девона пустое и незнакомое. Распечатанная на 3D-принтере кукла, неудачно изображающая ее мужа. Они так долго жили с предчувствием этого, приглашая это к себе, упоминая в каждом разговоре, даже шутя на этот счет, что реальность смерти, нечестивый, серьезно настроенный припозднившийся гость, оказалась страшным ударом. «О, значит, вот оно? Вот оно?» – думает Коул. Умирать трудно. Жить трудно. Смерть? Преувеличение. Вот был человек, и теперь его нет. Коул понимает, что это самозащита. Она просто очень устала. Устала и оцепенела, горе переплетается с яростью. Худшая возможная дружба.

Коул протягивает руку и прикасается к лицу того, что прежде было ее мужем. Острая боль в глазах, в уголках губ разгладилась. Ее ладонь скользит по мягкой щетине его не успевших отрасти волос. Она брила ему голову по понедельникам утром. Рутина, придававшая хоть какое-то подобие нормальности, позволяющая следить за ходом дней, а тем временем рак вгрызался ему в кости, заставляя его кричать от боли. Больше она не будет брить ему голову, не будет споласкивать бритву, оставляя в раковине водоворот мелких волосков, похожих на железные опилки.

Они с Майлсом подготовили тело согласно иллюстрированным наставлениям, лежащим в «Наборе милосердия» Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям, который принесли вместе с пайком, аптечкой первой помощи и фильтром для воды. Коул прикрепила к мешку для трупов белую идентификационную бирку, записала на ней имя Девона, номер карточки социального страхования, время, дату, место смерти и вероисповедание, если это требовалось для краткой церемонии похорон. В брошюре не описывалось, что будет дальше, но они видели кадры с новыми крематориями и контейнерами-рефрижераторами, доверху заполненными мешками с трупами. В первый раз это произвело шок. Но как еще поступить с миллиардом трупов? Это число по-прежнему казалось чем-то немыслимым. Невероятным. И это не считая смертей, вызванных «другими связанными причинами». Леденящая душу формулировка.

Коул добавила личные штрихи, в противовес равнодушной бюрократии, чтобы можно было проститься должным образом. Они вымыли Девону лицо и руки и накрыли его теплым свитером (идея Майлса: «чтобы папа не замерз»). Они сложили оригами вещей, которые могли понадобиться ему в загробной жизни, и обложили ими тело (ее идея), и устроили бдение при свечах, рассказывая самые любимые, самые смешные, самые глупые истории из его жизни, пока Майлс не застыл и не затих, и только тогда Коул осознала, что вся эта суета не зачеркнет горестную правду. Человек умер.

Сын протягивает ей книжку комиксов, словно подношение.

– А ты не хочешь почитать?

Она сжимает ему руку, своему сыну, живому и теплому, даже несмотря на темные мешки под глазами и скорбь, стервятником придавившую плечи.

– Давно ты уже сидишь здесь?

– Не знаю, – пожимает плечами Майлс. – Я не хотел, чтобы папе было одиноко.

– Ты уже дочитал до конца всю книгу?

– Кое-что я пропустил. Я хотел дойти до конца до того как…

– Да. – Она поднимается на ноги. – Нет ничего хуже истории без конца. Точно, полагаю, нам нужно поесть. Последняя трапеза перед тем, как мы уйдем отсюда. Скоро сюда должны приехать люди из ФАЧС.

Она не будет скучать по этому безликому неказистому дому в пригороде, предназначенному для тех, кто приезжал сюда ненадолго работать по контракту.

– Блинчики? – с надеждой спрашивает Майлс.

– Хотелось бы, тигренок. Калифорнийский паек, то же самое, что и вчера.

– И позавчера.

– И позапозавчера. Наверное, можно было бы как-нибудь разнообразить.

Как будто им могли позволить вернуться домой. Столько сообщений по электронной почте и телефонных звонков в консульство Южной Африки, из библиотеки Монклэр, где кое-как организовали работающий интернет и телефонную связь. Мы здесь чужие. Когда ей удавалось дозвониться, включался автоответчик: «глобальный кризис бла-бла-бла, множество граждан застряли в других странах, мы работаем над тем, чтобы помочь всем, в настоящее время нет возможности отвечать на все звонки. Пожалуйста, заполните как можно подробнее прилагаемую анкету относительно ваших нынешних обстоятельств, и мы свяжемся с вами, как только сможем». Сбросить, повторить. Сейчас весь мир связан по рукам и ногам. Это массовое умирание – ад для чиновников.

Она не выходила из дома с тех пор, как Девону стало плохо. Уже несколько недель не ходила в библиотеку, не знала, кто из соседей еще остался, если остался вообще хоть кто-нибудь. В и без того изолированном районе общие собрания как-то заглохли, те, кто смог, бежали, кто остался – сомкнули ряды, ухаживая за умирающими и мертвыми. До тех пор, пока доставляли продовольственные пайки…

Коул насыпает в две тарелки овсяные хлопья и порошковое молоко, кладет рядом протеиновые батончики. Завтрак-обед-ужин для тех, кто остался в живых. Ее размышления прерывает доносящийся из гостиной голос Майлса, теперь изображающего злодея, коварного, язвительного.

– Они должны были выбрать комнату со смертоносным магическим веществом!

И тотчас же удивленно:

– Мам!

По окну гостиной скользит луч прожектора, замирающий на светоотражающих полосах на наклейке.

– Оставайся здесь, – говорит Коул, убирая тарелки.

– Почему? – спрашивает Майлс, вечный спорщик.

– Потому!

Девон пытался заверить их в том, что во всех худших сценариях ключевым ингредиентом является тестостерон. Как будто женщины неспособны самостоятельно наломать дров. «Какой же ты сексист, Дев», – мысленно бросает Коул, выбегая на улицу.

«Человеку не дают покоя даже тогда, когда он умер», – сама же отвечает за него она.

К дому подъезжает фургон ФАЧС, двигатель работает, фары сдвоенным гало нацелены на входную дверь, поэтому Коул приходится прикрыть глаза рукой, когда она выходит на крыльцо. Из фургона выбираются две женщины, неуклюжие в громоздких защитных комбинезонах. «Чумонавты», – думает Коул. Их лиц не видно в ослепительном сиянии фар, лишь блики на стеклах касок.

Та из женщин, что покрупнее, властно кричит:

– Оставайтесь на месте!

– Все в порядке, – окликает ее вторая. – Она без оружия.

– Я без оружия! – В подтверждение своих слов Коул поднимает руки вверх.

– Лишняя осторожность не помешает, мэм, – оправдывается Высокая-и-толстая, своей тушей заслоняя свет. В этом ремесле нужно обладать незаурядной физической силой, чтобы таскать трупы. – Где тело? Вы близкая родственница?

– Это мой муж. Он в доме. – Последействие горя буквально валит Коул на землю, потому что помощь прибыла, они здесь, и это словно лицензия, позволяющая рассыпаться на части и доверить кому-то другому заниматься всем этим. Но Майлс. Нельзя забывать про Майлса.

– Все в порядке, – докладывает по рации та, что ниже ростом. – Один взрослый.

– У вашего мужа были какие-либо осложнения, о которых нам нужно знать?

– Какие, например? – едва не смеется вслух Коул.

– Холера, вирусный гепатит, корь. Сильное кровотечение или разложение. Вес свыше трехсот фунтов – все, что угодно, что может затруднить переноску тела?

– Нет.

– Как давно он умер?

– Почти двое суток назад. Вы записали время. – Трудно сдержать в голосе горечь. Наконец Коул может различить сквозь стекло лица женщин: невысокая белая дама с тонкими изогнутыми дугой губами, тогда как крупная – латиноамериканка, а может быть, полинезийка, волосы прижаты к голове пластиком каски, словно шапочкой для душа, на веках голубые блестки. Почему-то именно эта мелочь срывает Коул с якоря.

– Стандарт, – равнодушно произносит Коротышка. – Меньше сорока восьми часов.

– У вас в вашем фургоне нет хотя бы капельки простого человеческого сострадания?

– Закончилось три недели назад, – парирует Коротышка.

– Мы сочувствуем вашей утрате, мэм, – говорит Голубые блестки. – И нам самим пришлось пройти через все это. Вы должны понять, мы сейчас на передовой.

– Извините. Конечно. Извините. Вам тоже несладко.

– Примите наши соболезнования, мэм. Вот бумаги. Мы заберем тело в центральный пункт для обязательных анализов. Через три дня вы сможете его забрать, или мы можем кремировать его и сообщить вам, когда можно будет приехать за урной с прахом.

– Нет. Мы уже… мы уже попрощались. Можете ничего не сообщать. Мы уезжаем отсюда прямо сейчас.

Коул уже проверила по списку то, что уложено в сумку. Одежда, еда, 11 284 доллара наличными, в разной валюте (американские доллары, южно-африканские ранды и английские фунты стерлингов), пухлые пачки, перетянутые резинками для волос, и, пожалуйста, пусть этого хватит, а также бесконечно более ценная контрабанда: кодеин, мипродол, нурофен, понстан – дорожная аптечка, привезенная из Южной Африки, где все эти препараты можно было свободно купить без рецептов, вместе с другими лекарствами, необходимыми в походе (средства от простуды и гриппа, таблетки от укачивания, противовоспалительные, антигистаминные), оказавшимися у нее в сумочке, когда они застряли здесь несколько месяцев назад.

Коул захватила их без задней мысли, вспомнив свое первое путешествие в Штаты по студенческой визе, когда месячные начались раньше срока, вспоров промежность острым ножом, а фармацевт в аптеке раздраженно ответил ей, что понстана, который дома она могла купить так же запросто, как аспирин, нет даже по рецепту. Они буквально боготворили стремительно тающие запасы обезболивающих, к которым Дев прибегал только тогда, когда его дыхание превращалось в скулящее всхлипывание. Основное они берегли для Майлса. На тот случай, когда это начнется.

– Воля ваша, – пожимает плечами крупная женщина. – Вы можете на всякий случай оставить свои контактные данные, ваш новый адрес или адрес других родственников. Бывает, люди передумывают.

– Хорошо. – Так легко следовать указаниям. – Ой, – спохватывается Коул. – Вы не поможете мне завести мою машину? Аккумулятор сдох. Я пробовала звонить в автосервис, но там никто не берет трубку. Не знаю, зачем мы им платим. – Шутка, но с долей правды. Все то, что воспринималось как должное, вроде надежного интернета, помощи на дорогах и доступного медицинского обслуживания, сейчас, по-видимому, временно отключилось.

– Вообще-то это не наша обязанность… – ворчливо начинает невысокая белая женщина.

– Дадим «прикурить», без вопросов, – перебивает ее напарница.

Она садится за руль фургона и подгоняет его передом к капоту машины Коул. Это стало бы подобающим завершением горестей этого бесконечного дня, если бы когда они перекинули провода, ничего бы не произошло, однако двигатель заводится с полуоборота и начинает мягко ворчать.

– Не глушите его, мэм, – советует Голубые блестки. – Хотя бы какое-то время.

– Спасибо, я вам так признательна! Мне просто хочется побыстрее уехать отсюда, – выпаливает Коул (спасибо за то, что помогли мне завести машину, и да, за то, что забрали тело моего умершего мужа), на грани истерики теперь, когда бегство наконец совсем близко.

Чумонавтка снова становится деловой.

– Распишитесь вот здесь и здесь, пожалуйста. – Но тут она замечает лицо выглядывающего в окно Майлса, круглое и перепуганное, и смягчается. – Ваша дочь?

– Сын.

– Вам нельзя ехать вместе с ним, – строго произносит Голубые блестки.

– У нас ведь свободная страна или теперь уже нет?

Между бровями Голубых блесток появляется озабоченная складка, уголки губ опускаются.

– Мэм, мой профессиональный долг посоветовать вам никуда не везти его больного. Вы же не хотите, чтобы он умер у вас в машине?

– Уж лучше, чем здесь, – говорит Коул. – И это не ваше дело. – А затем слова, о которых она будет сожалеть до конца своих дней. – К тому же он не умирает. Он вообще не болен.