Читать книгу В доме на холме. Храните тайны у всех на виду - Лори Фрэнкел - Страница 5
Часть I
Сказка на ночь
ОглавлениеВ ту ночь, когда происходило становление Клода, пока его и Рози обрабатывали рентгеновскими лучами, Пенн был дома: укладывал детей спать. Этот процесс был упражнением из области теории хаоса. Ру любил понежиться в ванне, а Ориона, который полагал, что всем мягким игрушкам Бена понравится нырять с маской в ванне, купание только раздражало. Бена удалось умиротворить теплым молоком, зато Ригель захлебнулся, и оно пошло через нос, когда Ру пробежал через кухню в одном полотенчике (причем только на плечах), горланя песню: «Пенисме-е-е-ен! Умеет скакать по высотным зданиям… в основном благодаря сильной мотивации не нанизаться на громоотвод!»
Пенн закрыл глаза, глубоко подышал, снял с Ригеля заляпанную соплями и молоком пижамку, спустил воду из ванны с Орионом вместе с сидящим в ней Орионом, выловил прищепки из ящика со всякой всячиной и подвесил на них зверюшек Бена, чтобы стекла вода, на Испытательном Полигоне (в прачечной – Рози считала, что этому помещению необходимо имя, более соответствующее обычному состоянию). Трое из четверых детей на этот момент бегали голыми – что, хоть и на один шаг ближе к пижамам, все равно было очень далеко от укладывания в постель. Допустим, на Бене пижама была, но еще и резиновые сапоги, непромокаемая шапка и плащ-дождевик, а в руках зонт, и он распевал на манер Джин Келли под дождиком, капавшим с плюшевых зверюшек.
Для разнообразия Пенн выстроил их по росту и создал пижамный конвейер: кофточки, штанишки, одеяльца и поильники передавались от одного сына к другому, пока для каждого предмета не находился собственный «домик». Да, Орион в итоге оказался в кофточке от пижамы Ру, которая спадала до самого пола, как викторианская ночная сорочка, и поэтому сам Ру щеголял топлес, и поэтому Ригель отказался надевать пижамные штаны, и поэтому ему понадобились носки, чтобы трусам было не так одиноко. И да, Ру стянул одеяльце Бена, чтобы сделать из него супергеройский плащ, и трижды пробежал вверх и вниз по лестнице, распевая: «Пенисме-е-е-ен! Способен съезжать по перилам… но вряд ли станет это делать, учитывая все обстоятельства». Однако Пенн решил, что цель почти достигнута, и объявил викторию.
– В какой комнате сегодня?
– В Акульей Пещере! – хором ответили сыновья. Ру, которому было восемь лет в ту ночь, когда произошло становление Клода, сам дал название своей комнате. Ригель и Орион, в возрасте четырех с половиной, жили в соседней, которую все называли кратко – АБ, но только Пенн и Рози знали, что это означает Адскую Бездну. Опять же, так ее нарекла мама. Семилетний Бен жил в Комнате Бена. Он был тот еще буквоед.
Невозможно даже представить – даже когда Рози не работала и они оба вечером были дома, даже когда с ними жила, помогая, мама Рози, а она приезжала на пару месяцев всякий раз после рождения очередного ребенка, – чтение на ночь каждому сыну в отдельности. Сказки стали коллективным мероприятием. И поскольку в процессе показа картинок по кругу всем и каждому приходилось извиваться, и пихаться, и щипаться, и толкаться, и «убирайся-с-дороги», и «он-на-меня-пукнул», и «ты смотришь дольше, чем я смотрел», Пенн часто рассказывал сказки, вместо того чтобы читать их. У него была волшебная книга – чистый блокнот на спиральной пружинке. Пенн показывал мальчикам, что на страницах ничего нет, поэтому им не надо шуметь и ссориться, чтобы посмотреть картинки. А потом читал из него сказки. Типа как по волшебству.
Когда он рассказывал сказку Рози, рыцарский доспех у спальни принца оказался полон роз. Принц остолбенел, обнаружив, что тот доверху набит розовыми соцветиями, но Пенн понимал, что это нарративно неизбежно, когда просыпаешься в постели рядом с ординатором неотложки по имени Рози, которая утверждает, что у нее нет времени на бойфренда. Не только первый раз, но и каждый последующий, когда принц заглядывал под забрало, пламенно-красные, и розовые, и желтые лепестки вырывались оттуда навстречу, и коридоры замка наполнялись их ароматом. Зато для мальчиков рыцарский доспех наполнялся тем, что было еще лучше.
– «И вот принц поднял забрало и заглянул внутрь, и там он увидел… абсолютное ничто».
– Ничто? – пронзительно выкрикнул Ру.
– Ничто, – серьезно подтвердил Пенн.
– Несправедливо! – заявил Ригель.
– «Несправедливо, – сказал Грюмвальд. – Я только что понял, что эта дурацкая груда металла простояла у моей спальни всю мою жизнь, и я ждал, что внутри окажется зачарованный рыцарь, или мумия, или хотя бы какой-нибудь волшебный грызун».
– Или говорящий паук, – Бен как раз читал «Паутинку Шарлотты».
– «Или говорящий паук, – думал Грюмвальд. – Или розы».
– Розы? – удивился Ру. – Откуда взяться розам в рыцарских доспехах?
– Ага, – подхватил Ригель.
– Угу, – поддержал Орион.
– Через пару лет поймете. В любом случае там не было ничего, и Грюмвальд собирался захлопнуть забрало и слезть с табурета, на который пришлось взобраться, чтобы дотянуться до него, как вдруг кое-что услышал.
– Привидение? – с надеждой спросил Бен.
– Зомби? – предложил свой вариант Ру.
– Голос, – продолжал Пенн. – И этот голос сказал…
– Бу-у! – завопил Ригель.
– Ву-у! – завопил Ру.
– «Когда-то давным-давно…» – нараспев сказал Пенн.
– «Когда-то давным-давно»? – переспросил Бен.
– Доспех не был пуст. Он был полон. Внутри оказалась история – история, которая хотела выбраться.
– Зачем она хотела выбраться?
– Этого хотят все истории. Они хотят выбраться, быть рассказанными, услышанными. Иначе какой смысл в историях? Они хотят помогать маленьким мальчикам засыпать. Они хотят помогать упрямым мамам влюбляться в пап. Они хотят учить людей разным вещам и заставлять их смеяться и плакать.
– А зачем истории заставлять кого-то плакать? – Бен был куда серьезнее, чем его братья.
– По той же причине, по которой ты плачешь и без историй, – сказал Пенн. – Ты плачешь, и потом тебе становится легче. Перестают саднить царапинки. Чувства становятся не такими болезненными. Иногда бывает печально или страшно, и ты слушаешь печальную или страшную историю, и тогда тебе становится не так печально и не так страшно.
– Как-то это бессмысленно, – усомнился Бен.
– И тем не менее, – пояснил Пенн.
– А это все, что сказала та история? – Орион вернулся к теме. – «Когда-то давным-давно»?
– Не-ет, та история была волшебной. Она была бесконечной. У нее не было концовки. Она была безграничной. Каждый раз, когда казалось, что вот-вот придет конец, будет мораль или развязка, она сворачивала в другую сторону и начиналась заново.
– А что было написано на последней странице… – иногда буквоедство Бена стреноживало творческие таланты отца, – где полагается быть слову «конец»?
– В ней не было последней страницы. Она была волшебной. – И Пенн снова продемонстрировал чистый блокнот на пружинке, и показал, как можно листать и листать страницы, и всегда будет следующая страница, чтобы ее перевернуть.
– Как круг? – уточнил Бен.
– Именно.
– Истории – это не круги, – возразил Ру.
– Все истории – сплошь круги, – не согласился Пенн.
– Я не понимаю, папа, – в один голос сказали Ригель и Орион.
– Никто не понимает, – успокоил их Пенн. – Истории – штуки очень таинственные. Это их вторая цель. Рассказывать себя. И быть таинственными.
– А что случилось дальше? – спросил Ру. – В этой истории?
– В какой?
– Что – «в какой»?
– В какой истории? В истории о Грюмвальде? Или в истории, выходящей из этого рыцарского доспеха?
– В обеих.
– Много. Много всего случилось дальше. В обеих.
– Расскажи! Расскажи!
Пенн подумал про себя, что с его стороны было мудро нарожать себе целый греческий хор для слушания сказок.
– Завтра. Дальше будет завтра. А сегодня пора спать.
Окончательное укладывание заняло еще сорок пять минут, а потом Пенн соскреб зубную пасту с потолка ванной на первом этаже, собрал целую корзину разбросанных одежек с пола в коридоре и нечаянно наступил на замок динозавров в джунглях из набора LEGO, за что, как он знал, утром придется дорого заплатить. В целом успешное укладывание достижение не хуже других – завершения особенно трудной главы или составления налоговой декларации. Пусть это не диагностика легочной эмболии, но не так уж бледно выглядит на ее фоне – и к тому же делает возможным диагностику легочной эмболии. К сожалению, за этим достижением не могли следовать работа, уборка, мытье посуды, упаковывание ланч-боксов на завтра, физические упражнения или любое другое дело, которое надо было сделать. После укладывания можно было только смотреть телевизор. Или чего-нибудь выпивать. В ночь становления Клода – результатам которого, разумеется, предстояло еще больше затруднить укладывание, – Пенн подумал, что сочетание одного с другим выглядит наиболее заманчиво, и решил попробовать, но уснул на диване раньше, чем успел сколько-нибудь далеко продвинуться и в том, и в другом.