Читать книгу Адское ущелье. Канадские охотники (сборник) - Луи Буссенар - Страница 4

Молодые люди, бледные, съежившиеся, со стянутыми лицами, не говорили ни слова и даже не двигались, словно выстрел тоже поразил каждого из них прямо в сердце.

– Отнесите меня к церкви, – проговорил раненый. – И не ищите помощи… это бесполезно… Я умру и хочу, чтобы вы оставались со мной… до конца.

Ужасные рыдания сотрясали троих детей, когда они выполняли пожелание своего отца; искаженные черты его лица выдавали тяжесть его страданий.

– Отец!.. Надо бы всё же поглядеть, – всхлипнул Франсуа.

– Как хочешь, сынок…

Жак и Жан положили отца на землю, осторожно повернув его на бок, а Франсуа разрезал ножом куртку из оленьей шкуры, продырявленную маленьким круглым отверстием. Всего несколько капель крови выступило из раны, уже окаймленной зловещим бурым ореолом. Пуля весьма мелкого калибра рассекла позвоночник несколько наискось и пробила легкое. Началось внутреннее кровоизлияние. Процесс пошел очень быстро, потому что дыхание раненого становилось всё тяжелее.

Молодой человек уже немало повоевал и повидал достаточно ран; ему трудно было ошибиться со страшным диагнозом: отцу осталось жить не более четверти часа! Растерявшийся, обезумевший от мысли, что он видит, как умирает горячо любимый отец, Франсуа тяжело упал на колени и забормотал:

– Отец!.. Отец!.. Нет… Вы не умрете.

– Дорогие мои детки, послушайте меня, – прохрипел Батист, сохранявший удивительное присутствие духа. – Прислоните меня к стене… Хорошо! Отступите немножко, чтобы я всех вас увидел. Меня убил один из наших… Я слышал выстрел… Звук не похож на выстрел из боевого оружия… Это канадская винтовка… Дырка от пули – не крупнее стержня пера… Не так ли, Франсуа? У меня не было врагов, я никому не делал зла… Только один человек заинтересован в моей смерти… и это Туссен Лебёф… предатель, продавший нас… У Туссена хранится большая сумма принадлежащих мне денег… Десять тысяч долларов… Слышите?.. Пятьдесят тысяч франков во французской валюте… Я доверил их ему, чтобы он сохранил эти деньги как ваше наследство… Он хочет присвоить их… Боже мой! Как я ослабел! А мне еще так много вам надо сказать… Жан!.. Фляжку!

Старший из Буа-Брюле послушно открыл фляжку, наполовину заполненную водкой, и поднес ее к губам умирающего. Тот жадно пил большими глотками.

– Спасибо, старшенький… Мне стало лучше. Вы должны во что бы то ни стало найти Туссена и любыми средствами вернуть эти деньги… Слышите?.. Десять тысяч долларов… Это ваше состояние… Я его законно заработал на золотых россыпях Карибу. А врага своего я как настоящий христианин прощаю… Позже вы убедитесь, сможете ли душой и разумом простить того, кто продал своих братьев, кто сделал бесполезной пролитую кровь… Вы будете очень одиноки… изолированы жизнью… Поступайте всегда так, словно я нахожусь рядом с вами… Когда вас одолеют сомненья, говорите себе: «А что бы подумал отец… если бы был здесь?» Никогда не делайте другому то, чего не пожелали бы себе… и всегда оставайтесь… хорошими и честными французами… Передайте мой прощальный привет Луи Риэлю… скажите ему, чтобы не думал о капитуляции и никогда не отдавался в руки этих людей… Умирающий видит верно и далеко… Ваше дело проиграно… И ему, и тем, кто больше всего скомпрометировал себя, лучше бы уйти в Соединенные Штаты… Что же касается вас, возвращайтесь в горы Карибу, к своим родственникам… к Перро… братьям вашей умершей дорогой матери… скажите им… Ах, боже мой!.. Жизнь уходит… Прощайте, мои любимые… Я умираю достойным потомком француза… и настоящим христианином…

Он начертал рукой знак креста, потом волна крови заполнила ему рот, тело содрогнулось в страшной конвульсии, он застыл и умер, уставившись зрачками на крест церкви. Какой-то метис пытался под градом пуль вырвать у него из рук белое знамя.

В тот самый момент, когда Батист умирал на руках у своих сыновей, последние Буа-Брюле отчаянно сражались с солдатами в арьергардном бою, скорее напоминавшем бегство. Тем не менее каждый из них замедлял шаг, потом и вовсе останавливался, обнажая голову перед трупом ветерана борьбы за независимость метисов и обращаясь к его детям с парой грубоватых, но ласковых слов сочувствия.

На какой-то момент Жан, Жак и Франсуа, погрузившиеся в бездну боли, забыли обо всём перед остывающим трупом любимого отца…

– Братья, – сказал Жан, который первым пробудился от кошмара, – надо его унести… туда, к нашим…

– Да, брат, ты прав, – откликнулся Жак, – придут серые куртки, и мы не сможем устроить ему похороны так, как нам хочется.

– Братья! – закричал Франсуа. – Вставайте!.. Они здесь!

Уверенный в своей силе, он наклонился, поднял труп и крепко прижал его к себе. Он бросился было к проходу между двумя пылающими домами, по которому можно было пройти к маленькой армии Луи Риэля, но кто-то властным голосом грубо приказал ему остановиться.

– Стоять!.. Не шевелиться! Не двигаться! Иначе – смерть!

Человек двадцать ополченцев[18], в пришедшей в беспорядок форме, с опаленными шевелюрами и бородами, высыпали из прохода, который только что обнаружили братья. Другая группа ополченцев вышла им навстречу с противоположной стороны. Молодые люди увидели вокруг себя угрожающий круг штыков.

Момент был критическим, и регулярное воинство, крайне измученное боем, взбешенное столь длительным сопротивлением и разочарованное тем, что не удалось пленить Луи Риэля, казалось, хотело разорвать пленников – точно так же, как это недавно намеревались сделать метисы.

А те, прижавшись к церковной стене, положили труп на землю и были готовы противостоять вооруженной толпе, чтобы спасти тело отца от постыдного оскорбления.

– Бога ради!.. Хватит таких историй, – процедил сержант шестифутового[19] роста, сухой, как палка, с длинными рыжими бакенбардами и крупными зубами. – Эти люди взбунтовались против власти ее величества королевы; это – поджигатели, убийцы, дикари! Расстреляйте их здесь!

В войнах между разными странами есть законы, предписанные воюющим сторонам международными конвенциями, которые обусловливают главным образом заботы о раненых и уважение к пленникам.

Гражданская война не знает ни обычаев, ни конвенций. Это – убийство во всем его ужасе, и нет – увы! – никаких временных послаблений, привнесенных нашей цивилизацией. Далеко не всегда безоружный противник спасает жизнь, и даже раненый не находит милосердия у победителя, тогда как прощение было бы таким легким и в то же время таким логичным для жителей одной страны!

Надо ли, чтобы ненависть в семье была такой ожесточенной и такой упорной, чтобы члены этой самой семьи отказывали себе в том, что они даруют чужеземцам?!

Длинный рыжий сержант принадлежал к категории людей, всегда готовых поставить к стенке сторонников вражеской партии. В толпе ополченцев нашлись охотники попасть в расстрельную команду.

Они уже хотели увести с собой молодых метисов.

– Дайте нам похоронить нашего отца! – с достоинством произнес Жан.

– Господи благослови! – завопил сержант, опьяневший от бренди, что никак нельзя считать смягчающим обстоятельством. – А дикари кобенятся!.. Об этом не беспокойся! Вас похоронят всех четверых вместе, если это доставит вам удовольствие.

И в то же мгновение он направил свое ружье на Жака, стоявшего ближе всех. Сержант явно намеревался раскроить в упор череп метиса. Его палец искал спусковой крючок, вот-вот должен был последовать выстрел.

Внезапно, запыхавшись, появился человек, также одетый в форму регулярной армии. Он растолкал собравшихся и поднял вверх ствол карабина. Пуля задела стену, отбив кусок штукатурки.

– Сержант! – негодующе закричал вновь прибывший. – Вы только что пытались совершить подлость.

– По какому праву, – высокомерно ответил унтер-офицер, – вы мешаете мне исполнить справедливое наказание?

– Верно!.. Верно!.. – поддакнули многие из ополченцев. – Справедливое наказание!.. Сержант прав.

А сержант, почувствовав поддержку, продолжал с нарастающим гневом:

– Эти дикари грабят, воруют, поджигают, убивают, снимают скальпы…

– Ложь! – прервал его человек, защитивший метисов. – И вы хорошо знаете, что вот такие люди, в интересах своего собственного дела, никогда не допускают тех преступлений, которые обычны для индейцев.

– Это не имеет значения!

– Да разве они сами не индейцы наполовину… бунтовщики против правительства… Прочь с дороги, дружок, освобождай место! А вы, солдаты, стреляйте по этим подонкам!

Но ополченец, вместо того чтобы посторониться, бросился к Жану, Жаку и Франсуа; их удивительная стойкость нисколько не поколебалась.

– Ну что ж! – воскликнул он в порыве негодования. – Тогда стреляйте и в меня! Убейте меня вместе с ними, потому что, пока я жив, клянусь вам, с их головы ни волоска не упадет.

Естественно, сержант не собирался уступать. В Канаде, как, впрочем, и везде, власть вышестоящего начальника, в особенности, если это младший командир, не может и не должна колебаться, а его мнения – считаться ошибочными.

Благородный поступок солдата стал примером для нескольких ополченцев, но большинство проявляло к ним открытую враждебность. Защитник метисов опасался, что его оттеснят силой, и тоскливо озирался, не придет ли откуда-нибудь подмога. Радостный крик вырвался у него из груди при виде двух мужчин, также выбиравшихся из прохода с разлетавшимися во все стороны искрами и головешками.

– Ко мне!.. Стивен… Ко мне… Питер!

Те сразу же узнали человека, выкрикнувшего этот отчаянный призыв.

– Эдуард!.. Эдуард Мидлтон… и наши метисы!..

Они поспешили на помощь, отталкивая солдат направо и налево, и присоединились к своему другу.

У них хватило времени только на один короткий вопрос:

– Что случилось, Эдуард?..

– А вот что, – ответил до предела раздраженный защитник метисов. – Посмотрите только на этих молодых людей, которым мы обязаны жизнью… Под предлогом репрессий солдаты хотят убить их!.. Этот сержант… он пьян или с ума сошел…

– Я выше вас по званию… Приказываю вам подчиниться…

– А я… Я кричу в полный голос: это вы – дикари!.. Вы, победители, хотите уничтожить беззащитных людей. Если это вы называете цивилизацией, мне становится стыдно за английский флаг.

И не обращая внимания на ропот, заглушавший его слова, отважный ополченец повысил голос.

– Поскольку вопрос гуманности вас не касается, позвольте мне, по крайней мере, воззвать к вашему чувству справедливости. Несколько минут назад, в самый разгар битвы, мои друзья и я оказались в плену у этого старика и его скорбящих детей… Им суждено было вынести измену и поражение… И вместо того, чтобы выместить на нас вполне понятную в таком случае ярость, они великодушно даровали нам свободу!.. И среди этих дикарей не нашлось ни одного – слышите: ни одного! – человека, кто бы оспорил такое решение… В свою очередь, я требую для них невредимости и свободы. Со своими друзьями я вношу за них залог; мы отвечаем жизнью за жизнь. Если среди вас найдется кто-то, кому не достаточно гарантии Эдуарда Мидлтона, племянника и приемного сына генерала, пусть скажут мне это прямо в лицо.

Взволнованный голос ополченца, его благородные слова, решительность, поведение двух его товарищей, а также уважаемое имя командующего этой маленькой армии победили последние сомнения.

Сержант, не осмеливаясь больше противостоять желанию простого солдата, оказавшегося родственником известного военачальника, повесил ружье на плечо и, что-то бормоча сквозь зубы, удалился.

Его уход привел к полному распаду группы. Солдаты рассеялись, победа осталась за Эдуардом. У церкви остались только Буа-Брюле и ополченцы. Они обменялись крепкими дружескими объятьями, после чего Мидлтон добавил, чтобы закончить этот драматический инцидент:

– Вот теперь вы сможете отдать последний долг своему отцу. Мы останемся с вами, и наше присутствие послужит вам как бы охранным свидетельством. Наш долг уплачен, но мы еще не поквитались.

Поскольку мы познакомились и научились уважать друг друга на поле боя… поскольку враждебность между такими людьми не имеет смысла… не считаете ли вы, что верная, искренняя дружба должна прийти на смену прежним несправедливым предрассудкам?

– Мы рады этому всем сердцем, – ответил за всех старший брат Жан, крепко пожав руку Эдуарда. – Отныне мы – ваши друзья и навсегда ими останемся. Если бы эта привязанность, которая никогда не угаснет, могла предвестить союз всех тех, которым ненависть, возникшая из-за трагического недоразумения, принесла столько зла.