Читать книгу Matador (сборник) - Луис Ривера - Страница 8

Бой начался, когда солнце уже заметно отклонилось к западу. Тени удлинились, жара немного спала. Правда, усилился сухой ветер, но он был не сильной помехой. Все было готово к схватке. Люди стояли вплотную к составленным в круг телегам, причем задние постоянно напирали, чтобы лучше разглядеть, что происходит на арене. Из-за этого то здесь, то там время от времени раздавались сдавленные крики и ругательства, когда кого-нибудь слишком сильно прижимали к импровизированному ограждению.

На таких сельских корридах не было принято устраивать красочные шествия участников корриды. Никаких парадов, никакой показной красивости. Впрочем, и настоящих участников было всего двое – матадор и бык. Как такой компанией устроить торжественный выход? Поэтому все приветствие заключалось в том, что матадор делал круг по арене, ступая грациозно, с носка на пятку, как умеют ходить только тореро и танцоры фламенко.

Так было и в этот раз. Фокусник громко выкрикнул имя матадора, кличку быка и имя его хозяина. Рафи расслышал только имя матадора – его звали Рауль Маркес. Все остальное утонуло в крике толпы.

Молодой эспада в простой рубахе и узких штанах совершил положенный круг, пару раз махнул зрителям приветственно рукой и покинул арену. Правда, шел он красиво, и кто-то из местных красоток кинул ему под ноги несколько цветков. Ничего особенного… Теперь все с нетерпением ждали, когда на арене появится второй участник боя…

Красота поединка зависит не только от мастерства матадора. Самый искусный и опытный эспада не сможет показать хороший бой, если ему достанется никуда не годный бык – слишком трусливый, или слишком глупый, или… Этих «или» могло быть очень много. Плохой торо мог испортить все дело, заставить матадора пускаться на слишком опасные или не совсем честные трюки, чтобы расшевелить самого быка и доставить хоть какое-то удовольствие зрителям. Но все равно, что бы человек ни делал, плохого быка видно сразу, и будь ты хоть величайшим из матадоров, тебе придется трудиться в два раза больше, чтобы публика была довольна. А она должна быть довольна, ибо этот танец исполняется для нее…

Бык, словно камень, выпущенный из пращи, вылетел на арену и замер, широко расставив ноги. Он не понимал, что делает здесь, не понимал, почему вокруг так много людей, зачем его забрали из стада, с зеленого луга… Он повел массивной головой по сторонам, потом сорвался с места и обежал круг, словно ища выход с арены. Выхода не было, и он снова остановился как вкопанный. Растерянность сменилась раздражением, раздражение – злостью.

Его отцом, и отцом его отца были быки, которым удалось живыми покинуть арену. Их храбрость и ярость люди оценили по достоинству и взмахнули белыми платками[15]; матадоры лишь прикоснулись невооруженной рукой к их холке, имитируя удар шпагой. Теперь эта храбрость и ярость жили в нем и в его братьях по крови.

Этих быков не зря называли el toro bravo[16]. Они атаковали не ради пропитания. Дух схватки был у них в крови, им хотелось боя ради боя. Они никогда не прятались и не устраивали засад, чтобы напасть исподтишка. Они нападали открыто, в лоб, подчиняясь боевому порыву и не думая об опасности. Их предки сражались со львами, тиграми, медведями, волками и всегда выходили победителями. Век торо был короток, но ярок, как жизнь любого воина.

И вот теперь бык стоял, широко раздувая ноздри и глядя налитыми кровью глазами на толпу, которая приветствовала его одобрительными криками. Он был не таким крупным, как обычные быки, но куда более мускулистым, с длинными острыми, как кинжалы, рогами.

Рафи не сводил глаз с торо. Когда бык появился на арене, сердце мальчика заколотилось, словно это ему предстояло через несколько минут вступить в схватку. Он стоял совсем близко к границе круга, протиснувшись между телегами. Сзади на него напирал мужчина, от которого пахло потом, чесноком и вином. Толпа волновалась, и время от времени Рафи чуть не выталкивали на арену.

Не арену вышел матадор. В руках у него был широкий плотный плащ, смоченный водой и вывалянный в песке, чтобы ветер не раздувал его. Пока бык свеж и силен, плащ – это единственная защита матадора, и если он подведет…

Толпа закричала, заулюлюкала. Бык, не заметивший появления на арене человека, бросился к окружавшим площадь телегам и несколько раз ударил рогами в деревянный борт одной из повозок, словно пытался добраться до зрителей или показать им, на что он способен. В этот момент Рауль громко крикнул: «Торо, торо! Хей-хей!», – привлекая внимание зверя. Бык круто развернулся и кинулся на дразнивший его плащ. Он атаковал стремительно и яростно. Настолько стремительно, что Рафи показалось – Раулю сейчас придется очень солоно. Но матадор легко и довольно красиво обвел быка вокруг себя, умело действуя плащом. Правда, пропустил он быка недостаточно близко к себе, и толпа встретила это движение молча.

Потом повторялось то же самое. Бык бросался на матадора и, неожиданно встретив пустоту, озадаченно замирал на мгновение, затем резко разворачивался и снова бросался в атаку. Движения Рауля были плавными и грациозными, но заслужить хотя бы одобрение зрителей ему никак не удавалось. Ему не хватало смелости. Плащ он держал не прямо перед собой, как это делали опытные и отважные тореро, а чуть сбоку, чтобы не подвергать себя лишнему риску; пропуская быка мимо себя, он отклонялся в сторону немного больше, чем это было необходимо, и вообще старался держаться от быка подальше.

Он боялся этого огромного, черного как смоль быка. Боялся и не мог справиться со своим страхом. А главное – не мог его скрыть. Ведь страх знаком любому матадору. Тореро, который не ведает страха, не живет долго. Страх – его защита, его друг… Но только в том случае, если человек может набросить на свой страх узду и не показать другим, чего ему это стоит. Таковы условия игры. Тот, кто их нарушает, никогда не станет хорошим матадором. Потому что мало убить быка. Нужно убить его так, чтобы это понравилось толпе.

Как раз с этим Рауль и не справлялся. В его движениях было много красивости, но не красоты. Ведь красота возможна лишь тогда, когда каждый жест наполнен духом. А все вероники, полувероники, китэ и пасе Рауля были пусты, в них не было ничего, кроме страха перед быком.

Рафи вдруг стало жалко быка. Почему такое прекрасное, отважное и благородное животное обречено погибнуть? Его место не здесь, на желтом песке, который должен вскоре окраситься кровью, а на сочных зеленых лугах, среди таких же великолепных быков…

Из толпы послышались первые шутки. В них не было злобы, лишь ирония и легкое презрение. И хотя мало кто из шутников сам отважился бы выйти против быка, это не мешало им критиковать того, кто, по их мнению, был недостаточно смел. Так бывает – люди требуют, чтобы кто-то шел на смерть для их развлечения, и оказываются очень недовольны, если этот кто-то не торопится расстаться с жизнью. Они считают, что если уж ты вызвался, то должен сделать все возможное, чтобы угодить тем, кто платит тебе звонкую монету. Справедливо это? Наверное, для тех, кто находится в безопасности и рискует лишь своим кошельком, – да. Но для глядящего в глаза смерти на арене такая справедливость иногда становится приговором.

Приговором она стала и для молодого матадора по имени Рауль, который принял свою смерть на площади маленького городка, названия которого он и не знал. Желая угодить толпе и преодолев на мгновение свой страх, он пошел на риск – не стал уводить капоте вбок, встречая быка, а оставил его до последнего момента прямо перед собой. Он все сделал правильно, он не ошибся ни на волос, уходя с линии атаки. Но каблук его туфли попал на небольшой камешек, нога соскользнула, и он потерял равновесие. Совсем чуть-чуть. Но этого чуть-чуть хватило, чтобы плащ остался слишком близко к телу, и правый рог быка вошел в бок матадора, как нож – в кусок слегка подтаявшего масла.

Толпа ахнула. Бык еще несколько раз ударил рогами бесчувственное тело, прежде чем на арену выскочили двое мужчин из актерской труппы. Они отвели плащами торо от лежавшего неподвижно Рауля… Кто-то из местных воспользовался этим моментом, чтобы вытащить раненого матадора с арены. Над телом тут же склонилось несколько человек во главе с фокусником. Рафи не видел со своего места, что там происходит…

Он вообще не видел ничего, кроме стоящего, широко расставив ноги, быка в центре арены. Актеры ограничились лишь тем, что увели торо от Рауля. Теперь они стояли за телегами и, судя по всему, не торопились заменить неудачливого матадора. Бык протяжно и хрипло замычал, словно вызывал на бой следующего смельчака, потом взрыл копытом землю и, сорвавшись с места, обошел мягким упругим галопом круг арены. И снова замер, не найдя достойного противника. Черные лоснящиеся бока тяжело вздымались – матадор успел-таки его утомить. Но маленькие, налитые кровью глазки по-прежнему были полны глухой животной ярости.

Для Рафи мир перестал существовать. Смолкли все звуки. Время стало тягучим, как патока, а потом и вовсе остановило свой бег. Сердце билось тяжело и гулко где-то в горле, словно хотело выскочить на песок арены. Рафи неотрывно смотрел на быка. Он видел тягучую слюну, свисающую с черных губ торо, видел трещину на правом роге, оставшуюся после того, как бык боднул телегу, видел его влажную морду и тонкие белые ободки вокруг глаз. Во всей Вселенной остались только два существа – он, мальчик по имени Рафи, едва встретивший свое тринадцатое лето, и этот бык. Бык, уже убивший одного человека и теперь начавший понимать, что к чему. Все остальное утонуло в каком-то густом тумане. Секунда растянулась, задрожала, завибрировала, словно гитарная струна, слишком сильно натянутая на колок… И, наконец, лопнула с бьющим наотмашь по нервам звуком.

Внутри мальчика будто развернулась туго стянутая стальная пружина. Одним прыжком он оказался на арене, в нескольких шагах от быка. Он сам не осознавал до конца, что делает. И даже не пытался думать об этом. Наверное, задумайся он хоть на мгновение о том, к чему может привести его поступок, о том, что он сможет сделать против этого быка, не имея ни опыта, ни достаточно сил, – он никогда бы не решился на этот шаг. Ведь мысль так часто убивает действие. Но как раз никаких мыслей у Рафи в это мгновение не было. Решения за него принимал кто-то другой, уверенный в том, что иначе поступить нельзя. Рафи осталось лишь подчиняться этой непонятной воле, подчиняться беспрекословно, не ища в этих приказах рациональное зерно. Он чувствовал, что лишь в этом сейчас его спасение, и почему-то верил, что этот «кто-то», сидящий глубоко внутри, не подведет.

Так он и оказался на арене перед быком – ни о чем не думая и ничего не желая. Выскочил и замер, примеряясь к быку, который вдруг отчего-то заметно увеличился в размерах. Кто-то бросил ему плащ… Кто-то крикнул: «Пропускай его справа»… Кто-то пронзительно свистнул, словно заменяя звук трубы, подающей сигнал к началу следующей терции.

Рафи сдвинул ноги, выпрямился и, держа плащ перед собой, резко тряхнул им. «Торо! Ю-ю! Ю-ю!» – тонко крикнул он, и ему показалось, что он слышит свой голос со стороны. Бык круто развернулся и уставился на нового противника. Он не спешил нападать. Ему надоело промахиваться и атаковать пустоту. Он хотел бить наверняка. К тому же он уже начал уставать. Человек может вымотать быка не потому, что он выносливее. Вовсе нет. Просто бык вкладывает в бросок всю свою силу, ничего не оставляя про запас. Он отдает всего себя без остатка стремительной и мощной атаке. Человек же расходует силы в соответствии с точным расчетом. Ровно столько, сколько необходимо, чтобы не угодить под рога. Поэтому бык всегда устает быстрее…

Вот и сейчас бык внимательно следил за мальчиком, но нападать не торопился. Если бы это был обычный бык, такой, каких разводят на мясо, он уже давно потерял бы всякий интерес к схватке. Но в жилах этого торо браво текла кровь его предков, для которых бой был единственным смыслом жизни. Которые привыкли убивать и умирать на арене, а не в загоне под ножом мясника. И он все-таки ринулся в атаку.

Бык прошел совсем близко, скользнув горячим влажным боком по груди Рафи. Мальчик покачнулся, но устоял на ногах. В ноздри ударил запах бычьего пота и навоза. Бык сразу развернулся для следующей атаки и буравил взглядом раздражающий плащ. Колени у Рафи мелко подрагивали, он стискивал зубы изо всех сил, чтобы не закричать или не заплакать. Вблизи бык казался не просто крупным, а огромным. Его рога казались мальчику длиной с руку взрослого человека. Он боялся даже подумать о том, что будет, если такой рог хотя бы заденет его.

Но, несмотря на страх, он топнул ногой и поманил быка движением плаща. Тот охотно бросился. О-о-ох! Туша опять прошла мимо. Рафи чувствовал, как под копытами быка подрагивает земля. Но останавливаться было нельзя. Если он сейчас откажется от боя и побежит, позор навсегда останется с ним. Если бы он не вышел на арену, отвечать пришлось бы лишь перед самим собой. Но он вышел. И теперь каждый сможет с полным правом бросить ему в лицо слово «трус». Но только если он побежит… Если побежит.

– Отходи дальше! – послышалось из толпы. Рафи не видел, кто кричит, но понял, что совет дельный.

Если у матадора есть помощники, ему остается только красиво поиграть с быком. Самое сложное для него – последний удар. А помощники сделают главное – подготовят быка. Утомят, измотают, пустят кровь, повредят мышцы шеи, чтобы бык покорно опустил голову… Но когда ты один на арене, надеяться не на кого. Ты сам должен лишить быка сил и при этом не очень устать сам, чтобы к концу схватки ты не стал таким же вялым, как бык. По этим суровым правилам, помочь тореро могли лишь в том случае, если он совершил роковую ошибку. Пока он на ногах и не ранен, он рассчитывает только на себя. И еще на быка…

Рафи последовал совету, хотя это было непросто. Теперь он увеличивал расстояние между собой и быком после каждой атаки, так, чтобы торо приходилось бросаться на него издалека и тратить больше сил. Правда, и самому приходилось побегать. Но зато бык с каждым разом атаковал все тяжелее. Уже не так стремителен был его бег, уже не взрывал он копытом песок, не мычал хрипло и протяжно, выплескивая свою бессильную ярость после очередного промаха…

Первый страх у мальчика прошел. Осталось острое волнение, которое необходимо в каждом бою. Оно обостряет все чувства, придает сил и заставляет двигаться точно и быстро, не делая ошибок. Рафи почувствовал ритм схватки, почувствовал быка, понял, что нужно делать, и его захлестнула волна восторга. Своеобразного восторга, который испытываешь, когда получаешь и осознаешь свою власть над врагом. И опасность только бодрит, а не заставляет сжиматься внутренности в холодный ком. Теперь его вероники были тягучими и плавными, почти такими же, как на поляне в оливковой роще, и ему больше не приходилось преодолевать противную дрожь и стискивать зубы. Это уже стало походить на бой, а не на судорожную попытку выжить.

Это понял не только Рафи, но и зрители. Напряженное молчание, с которым они встретили мальчика, сменилось одобрительными криками и аплодисментами, когда мальчик пропускал быка под плащом. Это придало Рафи сил. Когда толпа на твоей стороне, когда ты знаешь, что она, затаив дыхание, следит за каждым твоим движением и при каждом удачном пасе взрывается восторженными криками – именно в твою честь, ты становишься богом. Но здесь подстерегает другая опасность. Тебе хочется понравиться еще больше, ты хочешь не просто восторга, а поклонения. И ради этого готов рисковать снова и снова, с каждым разом все отчаяннее, до полного безрассудства. Восхищение толпы опьяняет. И как любое опьянение оно дарит радость. Но и расставляет множество ловушек.

В ловушку попался и Рафи. Он начал подпускать быка все ближе и ближе к себе, за что вскоре поплатился. Бык задел его влажным горячим боком, и от этого скользящего прикосновения тяжелой туши, несущейся на полной скорости, мальчик отлетел в сторону. Удар был так силен, что у Рафи перехватило дыхание. Он распластался на песке, чувствуя солоноватый привкус во рту и не понимая, что произошло. Бык замер шагах в десяти, потеряв противника из виду. Какой-то смельчак выскочил на арену и попытался увести быка подальше от лежащего мальчика, но торо лишь устало мотнул головой и не тронулся с места. Человек нырнул обратно за телеги.

Рафи осторожно поднял голову. Бык стоял к нему боком. Ноги широко расставлены, рога опущены. Мальчик сделал несколько глубоких вздохов. Грудь болела, но ребра, судя по всему, были целы. Рафи выплюнул кровь и песок, попавший в рот. Надо было вставать. Вставать и продолжать бой, хотя этот удар снова открыл двери, в которые с противным визгом ринулся страх.

Но Рафи все-таки встал, хотя больше всего ему хотелось забиться, зарыться в песок, исчезнуть, чтобы больше не нужно было видеть этого быка, чтобы не нужно было снова видеть стремительно приближающиеся рога и налитые кровью глаза… Но он все-таки встал и поднял плащ. Бык кинулся на него. О-о-уох! Прошел мимо, обдав тяжелым запахом. И еще раз. И еще…

Пот заливал Рафи глаза. Колени опять начали подрагивать, но уже не от страха, который удалось-таки загнать внутрь, а от усталости и напряжения. Бык тоже устал. Бока тяжело вздымались, изо рта свисала вязкая слюна… Рафи понял, что конец боя близок. Скоро все решится. Пора было начинать фаену.

Он подошел к границе круга, туда, где стояли артисты, выполняющие роль секундантов. Ему протянули флягу с водой. Он сделал несколько жадных глотков и вылил остатки на голову. Стало немного легче. Потом он взял мулету и шпагу. Ему сказали что-то ободряющее, но слов он не разобрал. Сердце тяжело стучало в висках, и он не слышал ничего, кроме этих ударов. Сейчас-все-решится-сейчас-все-решится-сейчас-все-решится – билось у него в голове, пока он шел на быка.

И снова, в который раз, они стояли друг против друга. Бык и человек. Один из них должен был стать убийцей, а другой – пролить кровь на песок. Рафи, держа мулету в опущенной левой руке и склонившись влево, позвал быка. Торо весь подобрался, напружинился, не сводя глаз с ярко-красного куска такни. Вот сейчас, подумал Рафи. О-о-оух! Мальчик отклонился в сторону и поднял мулету так, что она прошла над рогами быка, скользнув по влажной спине. Бык пронесся мимо, боднув воздух. И тут же приготовился к новой атаке.

Рафи сделал пасе натурале, а потом пасе де печо, а потом серию вероник и закончил все полувероникой. Толпа зааплодировала. Пора, подумал Рафи, ощущая противную сухость во рту. Сейчас он должен сделать то, ради чего вышел на арену. То, чего он боялся больше всего. Мигель не успел толком его научить всем премудростям последнего удара. Лишь в основных чертах он объяснил, как и куда нужно колоть, чтобы убить быка. Конечно, в своих одиноких тренировках Рафи не раз всаживал деревянную шпагу в какой-нибудь куст или охапку сена по всем правилам. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что предстояло ему сделать сейчас.

Он должен опустить мулету, чтобы бык последовал за ней и тоже опустил голову, а потом сделать прямой выпад и, перегнувшись через рога, вонзить шпагу по самую гарду в то место между лопатками, где начинается шея быка. Там, на поляне, все было очень просто. До смешного просто. Но теперь в живот ему будут нацелены не неподвижные ветки терновника, а самые настоящие рога, каждый из которых может проткнуть тело насквозь. Теперь шпагу надо будет всаживать не в податливую пустоту, а в тугую упругую плоть. Бить придется изо всей силы, рискуя потерять равновесие и оказаться поднятым на рога.

Рафи принял классическую позу, подняв в чуть согнутой правой руке шпагу на уровне глаз, опершись на правую ногу и согнув в колене левую. Бык, не отрываясь, смотрел на мулету. Он стоял неподвижно, широко расставив ноги и не собираясь атаковать. Оставалось ударить. Ударить коротко и прямо. Зрители замерли в напряженном ожидании.

Рафи поднялся на носки, немного покачался на них, нацеливаясь изогнутым концом шпаги в нужную точку на загривке, и бросился на быка. Бросился коротко и прямо, как учил его Мигель. Он почувствовал сильный толчок и взлетел в воздух, увидев, как шпага описала блестящую дугу, вырвавшись из рук.

Тут же на арене оказался один из артистов и увел быка в сторону. Рафи поднялся, выпрямил о колено согнувшуюся шпагу и взял мулету. «Ничего, – подумал он, – ничего страшного не случилось… Надо сделать то же самое еще раз. Но целиться получше. Это ведь просто – хорошо прицелиться». И хотя в глубине души он понимал, что это вовсе не просто, немного успокоиться ему удалось. Он снова встал перед быком и нацелил блестящий кончик шпаги ему между лопаток. Бык как будто понял, что настал решающий миг. Он стоял спокойно, выжидающе глядя на мальчика. Ему надоело самому гоняться за красной тряпкой и промахиваться раз за разом. Теперь он поджидал своего врага, чтобы ударить наверняка.

Во второй раз Рафи кинулся на быка со всем отчаянием и решимостью. Он знал, что ему не хватит роста и сил, чтобы ударить с минимальным риском для себя – рассчитывая траекторию и силу удара. И еще он понимал, что бык уже не даст ему третьей попытки. Вон как он ждал вторую, ни на миг не отвел взгляда. Немного опускал голову, словно специально подставляя свою холку, словно подманивая человека, заставляя его подойти поближе, чтобы расправиться потом быстро и безжалостно. Все это пронеслось в голове Рафи в тот короткий миг, который потребовался его мускулам, чтобы сорвать тело с места в стремительном прыжке-выпаде.

Шпага вошла по самую рукоять. Рафи даже не почувствовал сопротивления плоти, настолько отчаянным был этот удар. Рука просто уперлась во что-то податливое, горячее и влажное. И только услышав громкий крик и шумные хлопки зрителей, Рафи понял, что победил. Тут же подбежал один из актеров и, ослепив быка плащом, заставил его опуститься на колени и потом тяжело повалиться на бок. Удар короткого широкого кинжала довершил дело. Бык был мертв. Рафи заметил, что рубашка на боку у него разорвана. Рог прошел совсем близко…

* * *

Обессилевший Рафи стоял над убитым быком, судорожно всхлипывая и изо всех сил пытаясь сдержать слезы. Неимоверное напряжение медленно спадало, а на смену ему приходили запоздалый страх, осознание того, что теперь все позади, усталость и какая-то опустошенность, которая бывает всегда, когда заканчивается бой. Все это одновременно навалилось на мальчика, слезы против его воли побежали по щекам, и он тяжело опустился на песок, рядом с мертвым быком, не слыша криков людей и не видя ничего, кроме лоснящейся от крови шкуры тора Все было не так, как он себе представлял там, на поляне в оливковой роще. Совсем не так…

Кто-то помог ему подняться и вывел с арены. Кто-то пожимал ему руку, кто-то хлопал по плечу. Но все это было как во сне. Страшном сне, который закончился хорошо, но не совсем так, как ожидалось.

Постепенно до него стали доноситься голоса, словно из густого утреннего тумана. Он начал различать лица, кровь уже не колотилась с бешенством молота в висках, а тяжело пульсировала, медленно и нехотя замедляя свой бег. И когда мир, наконец, стал таким, каким Рафи привык его видеть и ощущать, его сердце наполнилось ликованием. Это была настолько полная и всепоглощающая радость, что у Рафи на мгновение перехватило дыхание. Ужас от пережитого еще был жив, но уже не властен над мальчиком. Он еще будет возвращаться, когда в памяти всплывут картины прошедшего боя – низко опущенная для удара голова быка, его глаза, полные тупой животной ярости, дрожащий кончик шпаги, нацеленный в бугрящуюся холку… Но это придет позже. А сейчас Рафи казалось, что он может обнять весь мир, что у него хватит сил легким движением руки сдвигать горы. Он даже испугался, сможет ли сердце выдержать такое чувство радости, не разорвется ли… И он, давая выход этому чувству, что-то громко крикнул окружавшим его людям, видимо, что-то смешное, потому что ответом ему был дружный смех, а потом начал смеяться сам, все громче и громче, так что его смех стал похож на рыдание. В руках он продолжал судорожно сжимать мулету.

Ему не было жаль быка. И не потому что он был кровожадным или равнодушным. Нет. Ведь они с быком были на равных. Для обоих это был первый бой. Он не был опытным матадором, для которого убийство давно стало профессией. Так же как торо, он вышел на арену, плохо понимая, что нужно делать. Так же как у торо, у него не было времени и возможности подготовиться к схватке, хотя бы изучив противника. В конце концов, он был худым тринадцатилетним мальчишкой – против почти полутора тысяч фунтов стальных мышц, которые приводило в действие слепое бешенство. И он сумел выстоять… Почему же он должен жалеть павшего противника? Но в главном мальчик не хотел себе признаваться. Жалости к быку он не испытывал не только потому что они были равны на этой арене. Рафи испытал ужас, столкнувшись с быком. Настоящий животный ужас. И даже после своей смерти бык остался для мальчика кошмаром. А разве можно по-настоящему испытывать жалость к тому, что повергло тебя в трепет? Если убиваешь из-за страха, ни сострадания, ни уважения к побежденному врагу испытывать невозможно.

Вот кого ему было жаль, так это молодого матадора по имени Рауль. Он хорошо выступал и вполне заслужил победу. Но слепой случай опять распорядился по-своему. Хотя можно ли считать случаем то, что человек споткнулся? Или это было предначертано судьбой, едва человек, окровавленный и кричащий, проклинающий или приветствующий этот мир, вышел из утробы матери? Аможет быть, это свидетельство того, что человек не достиг вершин мастерства? Будь он опытнее, увидел бы, почувствовал неким шестым чувством этот крошечный камешек, спокойно лежавший на площади и – может, день, а может, и несколько десятилетий – ожидавший своего часа и, наконец, сыгравший роковую роль в чьей-то жизни. Кто знает?.. Где та грань, за которой кончаются свобода выбора и ответственность за этот выбор, а начинается то, что неподвластно человеку и недоступно его пониманию? Да и вообще, есть ли эта свобода?..

Как бы то ни было, Рафи искренне сочувствовал матадору. Ведь тот был в самом начале своего пути. Был полон сил, желаний, стремлений, но даже не успел взлететь. Едва оторвался от земли, едва расправил крылья, как чья-то властная рука безжалостно и бесповоротно оборвала этот полет. На его месте мог быть и сам Рафи. Одно неверное движение – и рога быка обагрились бы и его кровью. Но он не допустил ошибки. И его победа была целиком и полностью его заслугой. Так искренне думал Рафи. Ведь ни один победитель не верит в случай.

Непростые чувства владели мальчиком по имени Рафи, когда бой закончился, и его, радостного, испуганного, гордого, растерянного, угощали вином, похлопывали по спине, поздравляли и хвалили. Но вся эта мешанина чувств, эмоций, мыслей и событий не помешала ему понять и запомнить на всю жизнь одну важную вещь. Реальность никогда не бывает похожей на фантазии. Все домыслы, представления, опасения и расчеты разбиваются вдребезги, сталкиваясь с действительностью. Как бы ты хорошо себе все ни представлял, как бы ты ни готовился, все равно столкнешься с чем-то совершенно неожиданным. Это ни хорошо и ни плохо. Так есть, и об этом надо помнить всегда. Так думал Рафи.

Постепенно он пришел в себя. Какой бы ни была победа, триумф не может продолжаться вечно. Вот поражение гораздо дольше остается в гостях, и выгнать его может только очень решительный хозяин. Но в этот день Рафи был победителем. Поэтому, к тому времени, когда телеги убрали с площади, а бродячие артисты превратили сцену обратно в небольшой фургончик и люди начали расходиться по домам, Рафи был полностью готов к тому, для чего пришел сегодня на площадь. Еще немного пьяный от вина и всего пережитого, он направился к фокуснику, как советовал ему молодой матадор.

Фокусник сидел на каком-то ящике, покуривая трубочку, и время от времени покрикивал на своих подопечных, которые, по его мнению, недостаточно быстро и аккуратно собирали свой нехитрый реквизит. Услышав шаги мальчика, он на полуслове прервал гневную тираду и обернулся.

– А-а, маленький матадор? Что ж, прими мои поздравления, сегодня ты был героем, – сказал он с усмешкой, в которой непонятно было чего больше – иронии или искреннего восхищения.

– Спасибо, – сдержанно ответил Рафи. – Мне жаль, что вашему матадору так не повезло. Он очень хорошо сражался. И бык был хороший…

– Да, бык был неплохой. Совсем неплохой. Чуть лучше, чем нужен был Раулю.

– Что значит – чуть лучше? Опаснее?

– Нет, вовсе нет… Любой бык по-своему опасен. Даже самый трусливый и робкий может доставить много неприятностей – пока заставишь его сражаться, публика успеет десять раз освистать. Нет, не в опасности дело, маленький матадор. Это как с конем и всадником. Дай никудышному наезднику отличного коня, и он не будет знать, что с ним делать. Будет трястись на нем, как на какой-нибудь старой кляче, вцепившись в гриву и все, – тут фокусник оседлал ящик, на котором сидел, и изобразил неуклюжего и испуганного всадника. Получилось настолько похоже, что Рафи невольно рассмеялся. – И рано или поздно упадет. Конь не будет терпеть такого седока. Ему нужен человек, который сможет выявить и использовать все его достоинства. Тогда они станут единым целым, понимаешь?

Рафи неуверенно кивнул.

– Ладно, – махнул рукой фокусник, – я опять за свое. Ты ведь пришел сюда не за тем, чтобы слушать рассуждения старика.

На старика этот странный руководитель труппы был совсем не похож. Рафи хотел было сказать об этом, но фокусник не дал ему и рта открыть.

– Знаю, знаю, не выгляжу я как старик… Но сейчас не об этом. Что ты хотел, маленький матадор? Как мне кажется, не только выразить сочувствие?

Рафи кивнул, собираясь с духом. Бывает ведь и так (и часто бывает), что человек, только что совершивший что-нибудь из ряда вон выходящее, какой-нибудь бесшабашный, смелый поступок, робеет, если ему нужно сделать вещь совершенно пустяковую. Для каждого дела нужны свое мужество и своя храбрость. И если ты достаточно смел для того чтобы убить на арене быка, это еще не значит, что ты будешь так же смел, когда придется просить о том, чего хочешь больше всего на свете.

Рафи стоило немалых трудов открыть, наконец, рот и сказать то, зачем он сюда пришел:

– Я хотел бы отправиться с вами. Сначала я думал, что попрошусь в ученики к Раулю, но… – мальчик замолк на секунду, – это он посоветовал мне поговорить с вами.

– Ты хочешь быть матадором?

– Да.

Фокусник задумался. И чем дольше он молчал, глядя в землю, тем больше волновался мальчик. Словно и не было этого боя, словно не убивал он быка… Он вдруг снова стал тем маленьким мальчиком, который уходил каждую сиесту в рощу, чтобы поупражняться с рубахой, которая должна была изображать мулету.

– А что ты умеешь делать, кроме того, как убивать быков? – Спросил фокусник, и снова было непонятно, иронизирует он или говорит серьезно.

– Почти все, – просто ответил Рафи.

– Ты можешь подковать лошадь или починить телегу?

– Да.

– А заштопать платье?

– Да.

– Может, ты умеешь еще читать и писать? – поднял одну бровь фокусник.

– Читать умею, но пишу пока еще плохо.

Фокусник немного помолчал.

– Я вижу, ты хорошо подготовился к дороге.

– Я старался.

– У тебя есть родители?

– Нет, я сирота. Живу в доме дяди.

– Несладко приходится?

Рафи опустил голову. Не пристало тому, кто победил в корриде, жаловаться на нелегкую жизнь. Чего стоили кулаки дяди по сравнению с рогами торо?

– Понятно, – вздохнул фокусник. – А ты хорошо подумал, что тебе больше нужно – уйти из дома или стать тореро?

– Я хотел стать матадором, еще когда был жив мой отец.

– Это хорошо, – фокусник немного пожевал губами. – Сделаем так. Я посоветуюсь со своими товарищами и скажу тебе ответ позже… Придешь сюда после захода солнца. На всякий случай возьми с собой все, что пригодится в дороге. Хотя я тебе ничего обещать не могу. Мое слово решающее, но с мнением моих друзей я привык считаться. Так что будь готов ко всему… Приходи как стемнеет. Но предупреждаю, долго ждать мы тебя не будем. Ты все понял?

Рафи кивнул с бешено колотящимся сердцем.

– Можно еще один вопрос? – сказал он.

– Давай.

– Вы были тореро?

– Нет, – покачал головой фокусник.

– Вы так говорили о быках…

– Ну и что? Разве обязательно нужно быть поваром, чтобы похвалить суп?

– Нет, но…

– Я никогда не был тореро. Но знаю быков и матадоров куда лучше, чем они сами знают себя. Потому что мог отстраненно наблюдать за теми и другими. Если хочешь что-то постичь до конца, нужно быть отстраненным. Лучше смотреть с небольшого расстояния, тогда увидишь всю картину.

– Но вы любите бой быков?

– Знать не значит любить. Так же как и любить – не значит знать… Всегда нужно выбирать что-то одно. Если ты узнаешь что-то по настоящему хорошо, любить это ты уже не сможешь.

– Почему?

– Так устроен человек, – фокусник пожал плечами. – И так устроено все то, что он любит… Но тебе пора идти, если хочешь успеть сюда сразу после захода солнца. Мы еще успеем поговорить обо всем, что тебя интересует, маленький эспада. Если…

Фокусник вдруг осекся.

– Что – если? – спросил мальчик. Неожиданно у него возникло какое-то недоброе предчувствие, смутная тревога… Это были не опасения, что дядя не отпустит его или что актеры не захотят принять его в свою компанию. Что-то куда более мрачное и пугающее ожидало его. По спине Рафи побежали мурашки.

– Так, не бери в голову, – глухо сказал фокусник. – Иногда у меня бывают странные видения. Сам не могу их понять… Иди и не думай ни о чем.

И не говоря больше ни слова, фокусник поднялся и направился к своему фургону.

Рафи постоял еще немного, глядя на удаляющегося фокусника. Потом сообразил, что по-прежнему держит в руках мулету, которую вообще-то надо было вернуть. Он хотел догнать фокусника, но почему-то замешкался. В конце концов, подумал он, верну, когда приду сюда вечером. А потом развернулся и решительно зашагал к дому. Нужно было успеть собраться в дорогу. И сделать это, пока дядя не вернулся из таверны, где уже, наверное, собралась половина городка, обсуждая сегодняшнюю корриду.