Читать книгу Маленькие женщины - Луиза Мэй Олкотт - Страница 16

– Ноябрь – самый неприятный месяц в году, – сказала Маргарет, стоя у окна в один из хмурых дней и глядя на побитый морозом сад.

– Вот почему я именно в нем родилась, – заметила Джо с меланхолическим видом, не подозревая о том, что нос у нее испачкан чернилами.

– А если бы сейчас случилось что-нибудь очень приятное, мы подумали бы, что это замечательный месяц, – сказала Бесс, которая с надеждой глядела на все, даже на ноябрь.

– Осмелюсь сказать, что в нашем семействе никогда ничего приятного не происходит, – отозвалась Мег, которая была не в духе. – Корпим изо дня в день – никаких перемен и очень мало развлечений. Не лучше, чем каторжнику на ступальном колесе[60].

– Дай Бог терпения, ну и хандра же у тебя! – воскликнула Джо. – Впрочем, я не очень удивлена, бедняжка ты моя, потому что ты видишь, как отлично проводят время другие девушки, а сама только трудишься да трудишься из года в год. О, как было бы хорошо, если бы я могла создать для тебя иные обстоятельства, так же как я делаю это для моих героинь! Ты уже достаточно красива и достаточно добродетельна, так что мне осталось бы устроить так, чтобы какой-нибудь родственник неожиданно оставил тебе большое состояние. И тогда ты в один миг превратилась бы в богатую наследницу, холодно отнеслась бы ко всем тем, кто прежде смотрел на тебя свысока, поехала за границу и вернулась бы домой леди такой-то в полном блеске роскоши и изящества.

– В наши дни люди не получают наследство подобным образом; мужчинам приходится работать, а женщинам выходить замуж из-за денег. Это отвратительно несправедливый мир, – сказала Мег с горечью.

– Мы с Джо обеспечим состояние вам всем, подождите лет десять – и увидите, – вставила Эми, которая сидела в углу и «строила куличики» – так Ханна называла создание маленьких глиняных масок и моделей птиц и фруктов.

– Я не могу ждать и боюсь, что не очень верю в чернила и глину, хотя и благодарна вам за ваши добрые намерения.

Мег вздохнула и снова обернулась к побитому морозом саду; Джо застонала и, опустив локти на стол, поникла в безнадежной позе, но Эми продолжала энергично мять глину, а Бесс, сидевшая у другого окна, сказала с улыбкой:

– Целых два приятных события произойдут прямо сейчас: мама идет по улице и Лори бежит через сад с таким видом, словно хочет сообщить что-то очень хорошее.

Через минуту оба появились в гостиной – миссис Марч с обычным вопросом: «Не было ли письма от папы, девочки?», а Лори, чтобы сказать, как всегда, самым проникновенным тоном:

– Не хотите ли прокатиться в экипаже? Я занимался сегодня математикой до «каши» в голове и теперь собираюсь освежить мозги быстрой ездой. День мрачный, но воздух очень хорош. Я хочу отвезти Брука домой, так что будет весело, если не снаружи экипажа, то внутри. Поехали, Джо, ведь вы с Бесс поедете?

– Конечно, поедем!

– Большое спасибо, но я занята. – И Мег выдвинула свою рабочую корзинку, так как еще прежде согласилась с матерью, что лучше, по крайней мере для нее самой, не ездить часто с этим молодым человеком.

– Мы трое будем готовы через минуту! – крикнула Эми, выбегая, чтобы вымыть руки.

– Не могу ли я чем-нибудь помочь вам, наша мама? – ласково спросил Лори, склоняясь над стулом миссис Марч и, как всегда, с любовью глядя на нее.

– Нет, спасибо; вот только, может быть, будешь так добр – заглянешь на почту. Мы должны сегодня получить письмо, но почтальон не заходил. Папа обязателен, как солнце, но, видимо, в пути произошла какая-то задержка.

Резкий звонок прервал ее слова, а минуту спустя вошла Ханна с какой-то бумажкой в руке.

– Одна из этих отвратительных телеграфных штучек, мэм, – сказала она, вручая телеграмму с таким видом, словно боялась, что бумага взорвется и наделает бед.

При слове «телеграф» миссис Марч с живостью схватила послание, прочла содержавшиеся в нем две строчки и снова упала в кресло, такая бледная, словно эта маленькая бумажка пулей пронзила ее сердце. Лори бросился вниз за водой, Мег и Ханна подскочили, чтобы поддержать миссис Марч, а Джо испуганно прочла вслух:

МИССИС МАРЧ, ВАШ МУЖ ОПАСНО БОЛЕН. ПРИЕЗЖАЙТЕ НЕМЕДЛЕННО. С. ХЕЙЛ. N-СКИЙ ГОСПИТАЛЬ. ВАШИНГТОН.

Как тихо было в комнате, когда все слушали, затаив дыхание, как странно померк день и как внезапно показался изменившимся весь мир, когда девочки собрались вокруг матери с таким чувством, словно им предстояло утратить все счастье и опору их жизни. Вскоре миссис Марч пришла в себя, перечитала телеграмму и, протянув руки к дочерям, сказала тоном, который они запомнили на всю жизнь:

– Я поеду сразу, но, может быть, уже слишком поздно. О, дети, дети, помогите мне пережить это!

В течение нескольких минут в комнате слышались лишь всхлипывания, несвязные слова утешения, нежные обещания помощи и исполненный надежды шепот, тут же замиравший в слезах. Бедная Ханна оправилась первой и с неосознанной мудростью подала добрый пример остальным, ибо для нее работа была лучшим лекарством от всех скорбей.

– Да хранит Господь дорогого хозяина! Не буду я терять время на слезы, а сейчас же соберу ваши вещи, мэм, – сказала она с жаром, вытерла лицо передником, с чувством пожала хозяйке руку своей крепкой рукой и ушла работать за троих.

– Она права, нет времени плакать. Успокойтесь, дорогие, и дайте мне подумать.

Они попытались успокоиться, бедняжки, пока их мать села, бледная, но спокойная, и отвлеклась от своего горя, чтобы подумать, что делать с ними.

– Где Лори? – спросила она, когда собралась с мыслями и приняла решение о том, что необходимо сделать в первую очередь.

– Здесь, мэм. О, позвольте мне сделать что-нибудь! – воскликнул мальчик, торопливо выходя из соседней комнаты, куда он раньше удалился, чувствуя, что первый приступ семейного горя слишком священен, чтобы его видели даже дружеские глаза.

– Отправь телеграмму, что я выезжаю немедленно. Следующий поезд уходит рано утром; этим поездом я и поеду.

– Что-нибудь еще? Лошади наготове; я могу поехать куда угодно, сделать что угодно, – сказал он с таким видом, словно был готов скакать на край света.

– Отвези записку тете Марч. Джо, дай мне перо и бумагу.

Оторвав чистый кусочек от одной из только что переписанных страниц, Джо придвинула матери стол. Она хорошо понимала, что деньги для долгого, печального путешествия придется занять, и чувствовала, что могла бы сделать что угодно, лишь бы добавить хоть немного к этой сумме ради отца.

– Теперь поезжай, дорогой, только не убейся, не скачи на отчаянной скорости, в этом нет нужды.

Предупреждение миссис Марч было, очевидно, пропущено мимо ушей, так как пять минут спустя Лори промчался мимо окна на своей быстроногой лошади, скача так, словно спасал свою жизнь.

– Джо, сбегай ко мне на работу и скажи миссис Кинг, что завтра я не приду. По дороге купи то, что я перечислила в этой записке. Пусть запишут на мой счет. Все эти вещи понадобятся мне, я должна серьезно подготовиться к тому, чтобы ухаживать за папой. В госпиталях не всегда все есть. Бесс, сбегай и попроси у мистера Лоренса пару бутылок старого вина: я не так горда, чтобы не попросить ради папы; он получит все самое лучшее. Эми, попроси Ханну принести черный сундук. Мег, пойдем, ты поможешь мне отыскать мои вещи, а то у меня туман в голове.

Необходимость одновременно писать, думать и распоряжаться могла, конечно же, привести в смятение бедную женщину, и Мег уговорила ее посидеть спокойно в своей комнате и позволить им самим взяться за работу. Все разлетелись как листья, подхваченные порывом ветра, и тихого, счастливого дома не стало так неожиданно, как будто слова телеграммы были заклинанием злого волшебника.

Мистер Лоренс пришел вместе с Бесс торопливым шагом и принес с собой все то, что, по мнению доброго старика, могло пригодиться больному, а также самые дружеские обещания взять под свою защиту девочек на время отсутствия матери, чем очень ее утешил. Не было ничего, чего бы он не предлагал, – от собственного халата и до самого себя в качестве сопровождающего. Но последнее было невозможно; миссис Марч не желала и слышать о том, чтобы старик предпринял долгое путешествие, однако в глазах ее промелькнуло выражение сожаления, ибо тревога – плохой спутник для путешественника. Мистер Лоренс заметил этот взгляд, сдвинул тяжелые брови, в задумчивости потер руки и неожиданно ушел, сказав, что скоро вернется. Никто еще не успел вспомнить о нем снова, когда Мег, пробегавшая через переднюю с парой галош в одной руке и чашкой чая в другой, неожиданно столкнулась с мистером Бруком.

– Я очень расстроен случившимся, мисс Марч, – сказал он ласковым, спокойным тоном, который прозвучал очень приятно для ее смятенного духа. – Я пришел, чтобы предложить себя вашей матери в качестве сопровождающего. Мистер Лоренс отправляет меня с поручением в Вашингтон, и я буду рад, если окажусь ей там полезен.

Галоши упали и чай чуть не последовал за ними, когда Мег протянула руку с таким выражением благодарности на лице, что мистер Брук счел бы себя вполне вознагражденным и за гораздо большие жертвы, чем такая мелочь, как время, которое он собирался затратить, и услуги, которые собирался оказать.

– Как все вы добры! Мама согласится, я уверена, и для нас будет таким облегчением знать, что там есть кому о ней позаботиться. Большое, большое спасибо!

Мег говорила горячо, думая лишь о матери, пока что-то в выражении устремленных на нее карих глаз не заставило ее вспомнить об остывающем чае и предложить мистеру Бруку пройти в гостиную и подождать там, пока она позовет мать.

Все было уже обсуждено к тому времени, когда Лори вернулся от тети Марч с запиской, в которую была вложена просимая сумма; в нескольких строчках тетя Марч повторяла все то, что часто говорила и прежде, – она всегда твердила им, как это нелепо, чтобы Марч шел в армию, она всегда предсказывала, что добра от этого не жди, она надеется, что в следующий раз они прислушаются к ее совету. Миссис Марч сунула записку в огонь, деньги – в кошелек и продолжила приготовления к отъезду, плотно сжав губы с таким выражением, что Джо догадалась бы о его значении, если бы была рядом.

Короткий вечер подходил к концу; все поручения были выполнены, Мег и мать занимались необходимым шитьем, Бесс и Эми накрывали стол к чаю, а Ханна гладила, по ее выражению, «очертя голову», но Джо все не возвращалась. Они начали тревожиться, а Лори отправился искать ее, так как никто не знал, что могло взбрести ей в голову. Он, однако, разминулся с ней, и она вошла в гостиную с очень странным выражением, представлявшим собой смесь веселья и тревоги, удовлетворения и сожаления, которое озадачило семью не меньше, чем пачка денег, которую она положила перед матерью, сказав несколько сдавленным голосом:

– Это мой вклад в то, чтобы обеспечить папе удобства и привезти его домой!

– Дорогая, где ты это взяла? Двадцать пять долларов! Джо, я надеюсь, ты не совершила ничего безрассудного?

– Нет, это мое по праву. Я не побиралась, не брала в долг, не воровала. Я получила их честным путем, и, думаю, вы не осудите меня, так как я всего лишь продала то, что мне принадлежало.

С этими словами Джо сняла шляпу. Раздался всеобщий крик: ее роскошные волосы были коротко острижены.

– Твои волосы! Твои прекрасные волосы!

– О, Джо, как ты могла? Вся твоя краса!

– Дорогая моя девочка, в этом не было никакой нужды.

– Она больше не похожа на мою Джо, но я еще крепче люблю ее за то, что она сделала!

– На судьбе нации это не отразится, так что не хнычь, Бесс. Это поможет мне излечиться от тщеславия, а то я начинала слишком гордиться моей шевелюрой. И мозгам пойдет на пользу, что эти космы убрали; моей голове теперь так восхитительно легко и прохладно, а парикмахер сказал, что скоро у меня будет отличный вид, как у кудрявого мальчика, и прическу легко будет держать в порядке. Я довольна, так что, пожалуйста, возьми деньги и давайте ужинать.

– Расскажи мне все, Джо. Я не совсем довольна, но не могу винить тебя; я знаю, как охотно ты преодолела свое «тщеславие», как ты это называешь, ради своей любви. Но, дорогая, это не было необходимо, и, боюсь, ты пожалеешь об этом уже на днях, – сказала миссис Марч.

– Нет, не пожалею! – отвечала Джо твердо, испытывая большое облегчение от того, что ее выходка не вызвала однозначного осуждения.

– Что тебя на это толкнуло? – спросила Эми, которой скорее пришло бы на ум расстаться с головой, чем с ее красивыми кудрями.

– Я горела желанием сделать что-нибудь для папы, – ответила Джо, когда все уселись за стол, ибо здоровая молодежь может есть с аппетитом даже в разгар тревог и волнений. – Мне было неприятно, что маме приходится столько брать в долг, и я знала, что тетя Марч будет ворчать; попроси у нее хоть ломаный грош, она и то ворчать будет. Мег отдала все свое трехмесячное жалованье в уплату за дом, а я на свое купила одежду для себя самой и поэтому сама себе была противна. Я была готова собственный нос продать, лишь бы достать денег.

– Ни к чему было чувствовать такое отвращение к себе, дитя мое; у тебя не было зимней одежды, и ты купила самое необходимое на свои собственные, трудом добытые деньги, – сказала миссис Марч, и взгляд ее согрел душу Джо.

– Сначала я даже не думала о том, что можно продать волосы, но, шагая по улице, не переставала размышлять, что бы такое я могла сделать, и чувство у меня было такое, что хотелось заскочить в какой-нибудь богатый магазин и всего там нахватать. А потом в окне парикмахерской я увидела выставленные косы с обозначенной ценой, и одна, черная, далеко не такая толстая, как моя, стоила сорок долларов. И мне вдруг пришло в голову, что у меня есть способ получить деньги. Я, не задумываясь, вошла и спросила, покупают ли они волосы и сколько дадут за мои.

– Не понимаю, как ты на это решилась, – сказала Бесс с благоговейным страхом.

– Меня встретил маленький человечек, у которого был такой вид, словно он только и занят тем, что помадит свои волосы. Он сначала уставился на меня так, будто не привык к тому, чтобы девушки заскакивали в его заведение и предлагали купить их волосы. Он сказал, что мои ему не нужны, что такой цвет не в моде, а прежде всего, он никогда не платит много за волосы: работы много надо вложить, и от этого они становятся дороги, и так далее. Уже становилось поздно, и я побоялась, что если не продать волосы сразу, то я вообще не смогу сделать это, а вы знаете, что если уж я взялась за дело, то терпеть не могу бросать. И я принялась уговаривать его взять мои волосы и сказала, почему так спешу. Наверное, это было глупо, но все же помогло – он передумал, потому что я разволновалась и рассказала всю историю, по своему обыкновению, без начала и конца, и его жена услышала и сказала с такой добротой: «Возьми ее волосы, Томас, помоги девушке. Я сделала бы то же самое ради нашего Джимми, если б у меня была хоть прядь волос, на которую нашелся бы покупатель».

– Кто такой Джимми? – спросила Эми, которая любила выяснять все сразу.

– Она сказала, что это ее сын и он в армии. Как такие вещи сближают незнакомых людей, не правда ли? И все время, пока мужчина стриг, она говорила и очень мило меня отвлекала.

– Разве у тебя не было ужасного чувства, когда упала первая прядь? – спросила Мег с содроганием.

– Я взглянула в последний раз на мои волосы, когда мужчина достал свой инструмент, и это было все. Я никогда не хнычу из-за таких пустяков. Хотя, признаюсь, у меня возникло странное чувство, когда я увидела милые, такие знакомые волосы, лежащие на столе, а на голове ощущала лишь короткие неровные концы. Это было почти как если бы я лишилась руки или ноги. Женщина перехватила мой взгляд и отделила длинный локон для меня, на память. Я дам его тебе, мама, просто чтобы он напоминал о прежнем великолепии, потому что с короткими волосами очень удобно и вряд ли я когда-нибудь снова отращу такую гриву.

Миссис Марч свернула волнистую каштановую прядь и положила в свой стол, где уже лежала другая, короткая и седая. Она сказала лишь: «Спасибо, дорогая», но что-то в ее лице заставило девочек переменить тему и заговорить как можно радостнее о доброте мистера Брука, о том, что завтра будет хорошая погода, и о том, как будет хорошо, когда папа вернется домой и они будут за ним ухаживать.

Никто не хотел идти в постель, пока в десять часов миссис Марч не сказала, отложив в сторону последнюю дошитую вещь: «Пора, девочки». Бесс подошла к фортепьяно и заиграла любимый папин псалом; все начали бодро, но потом одна за другой, не выдержав, расплакались, и под конец пела одна лишь Бесс, пела от всей души, ибо для нее музыка всегда была самым сладостным утешением.

– Идите спать и не болтайте. Завтра мы должны встать рано, и нужно постараться выспаться. Доброй ночи, любимые мои, – сказала миссис Марч, когда псалом отзвучал, так как никому не хотелось больше петь.

Они безмолвно поцеловали ее и пошли спать, так тихо, словно дорогой больной уже лежал в соседней комнате. Бесс и Эми скоро уснули, несмотря на глубокую тревогу, но Мег лежала без сна, и мысли у нее были такие серьезные, каких еще не было за всю ее короткую жизнь. Джо лежала неподвижно, и Мег думала, что сестра спит, пока приглушенное рыдание не заставило ее воскликнуть, одновременно дотронувшись до мокрой щеки:

– Джо, дорогая, что с тобой? Ты плачешь о папе?

– Нет, сейчас не о нем.

– О чем же?

– О моих… волосах! – вырвалось у Джо, тщетно пытавшейся задушить свое горе в подушке.

Это совсем не показалось забавным Мег, которая принялась целовать и ласкать сокрушенную героиню самым нежным образом.

– Я не жалею, – возразила Джо сдавленно. – И сделала бы то же самое завтра еще раз, если бы могла. Это только то, что есть во мне тщеславного, себялюбивого, расплакалось так глупо. Не говори никому; все уже прошло. Я думала, ты спишь, так что я просто хотела немного постонать в одиночестве над моей единственной и утраченной красой. Почему ты не спишь?

– Мне не уснуть, я так тревожусь, – сказала Мег.

– Подумай о чем-нибудь приятном – и быстро задремлешь.

– Я пыталась, но от этого сон совсем пропал.

– О чем ты думала?

– О красивых лицах… особенно о глазах, – ответила Мег, улыбаясь в темноте.

– Какие тебе больше всего нравятся?

– Карие… то есть иногда… голубые – прелестны. – Джо засмеялась; Мег сердито велела ей не болтать, потом любезно пообещала завить ей волосы и уснула, чтобы увидеть во сне свой воздушный замок.

Часы пробили полночь, и в комнатах было очень тихо, когда фигура в белом заскользила от постели к постели, где разглаживая покрывало, где поправляя подушку и замирая, чтобы остановить долгий, нежный взгляд на лице каждой спящей, поцеловать ее с безмолвным благословением и обратить к небу горячие молитвы, какие исходят лишь от матерей. Когда она подняла занавеску, за которой была мрачная ночь, из-за туч неожиданно прорвалась и озарила ее ярким светом луна, словно сияющее доброе лицо, которое, казалось, шептало в тишине: «Утешься, дорогая душа! Всегда есть свет за облаками».