Читать книгу Огненная кровь. Том 1 - Ляна Зелинская - Страница 4

– Как будто кто-то стучит? – спросила тётя Огаста, кутаясь в кружевную шаль.

Горничная подхватила фонарь, натянула дождевой плащ с капюшоном и пошла к входной двери. Снаружи лило так, что даже сквозь стёкла невозможно было хоть что-то разглядеть. Темнело, дождь перемежался полосами града, ветер ломал деревья, и весь двор был завален ветвями старого тополя, что рос перед воротами. Град колотил по крыше, а поверх оборванных листьев на дорожках и газоне уже собрались островки молочно-белого льда. Вырванные с корнем деревья лежали вниз по склону, и потоки мутной воды неслись по улице в сторону побережья.

Все собрались в большой гостиной, молчаливые и подавленные, слушая, как беснуется за окнами стихия. Свечи трепетали, и их пламя металось от сквозняка, порождая на стенах зловещие тени. Кухарка, стоя на коленях в углу, бормотала одну молитву за другой, осеняя себя защитными знаками всякий раз, когда гром гремел особенно сильно. Даже тётя Клэр, несгибаемая и стойкая, нервно сжимала в руках Канон в кожаном переплёте, и губы её время от времени бесшумно двигались, повторяя молитву «Мать Всеблагая».

Пришёл конюх и наспех заколотил досками разбитое стекло в двери. Но дождь проникал внутрь сквозь щели, и на полу собиралась приличная лужа, которую горничная то и дело промокала тряпками.

Шторм принёс прохладу, и после небывалой жары дамы кутались в шали и ёжились, а Мартин, старый слуга тёти Клэр, пытался разжечь камин, но дым валил обратно. Дрова, как заколдованные, ни в какую не хотели гореть.

И только Иррис было весело, она едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Не хватало ещё, чтобы все подумали, будто она сошла с ума. Но эта гроза смыла остатки её печалей и тревог. И пусть это лишь казалось, пусть, это было лишь стечением обстоятельств, но впервые в жизни Иррис хотела верить в то, что этот небывалый шторм, эта безумная стихия, которая вырвалась на волю – это её желание. И оно вдруг исполнилось. Причём исполнилось таким странным образом, что она готова была хохотать до упаду, глядя на испуганные лица прислуги, тёток и кузин.

Матримониальные планы отошли в сторону на фоне сковавшего всех страха, и Иррис хотелось, чтобы этот шторм продлился как можно дольше.

Ветер лечит…

Нет, пусть лучше её выгонят из дома, но она не даст согласия мэтру Гийо!

– Миледи, – горничная появилась с фонарём из проёма дверей, – там господа просятся переждать непогоду, говорят, колесо у кареты отлетело, застряли прямо под нашими воротами.

– Господа? Какие господа? – тётя Огаста беспомощно посмотрела сначала на Мартина, пожилого слугу, а затем на тётушку Клэр.

– По виду так благородные, только мокрые уж очень, – произнесла горничная, вытирая ладонью капли со лба и осеняя себя защитными знаками, – а карету и впрямь раскорячило, намыло там ямину у ворот, и ужас такой, что даже пройти нельзя, не то чтобы проехать. Мать Всеблагая заступница!

Горничная потопталась и, видя, что хозяйка ничего не говорит, спросила:

– Так что сказать господам-то? А то они туточки, у входа стоят. Промокли до нитки!

– Но… как же? Ночь уже… и это же неприлично, – пробормотала тётя, оглядываясь на присутствующих и ища поддержки.

И было видно, что правила приличия борются в её голове с правилами гостеприимства. Но в этот раз правила гостеприимства победили.

Тётя Огаста встала, придав своему лицу строгое выражение, сжала в руках платочек и произнесла суровым голосом хозяйки дома:

– Проси. А ты, Мартин, будь здесь. И Сезару скажи, чтобы сидел в коридоре.

Горничная нырнула в темноту, и вскоре снова появилась с фонарём в руках, а за её спиной показались три мужских силуэта.

От благородных господ на полу образовались три огромных лужи, и мокрые они были, надо сказать, и правда до нитки. Потоки воды, несущиеся с горы, размыли дорогу, перегородив её сломанным тополем, их карета сползла по раскисшей глине, угодив колесом в промоину как раз напротив ворот дома тёти Огасты.

Конюха отправили распрячь лошадей и завести на конюшню, кухарку готовить горячее вино со специями, а горничную – за полотенцами, чтобы промокнуть «благородных господ». Иррис велели зажечь побольше свечей, потому что уже смеркалось, и она, поднося огниво к фитилям, украдкой рассматривала гостей.

Первым вошёл пожилой господин, высокий и статный, с лицом ястреба: нос с горбинкой, массивные брови, залысины над высоким лбом, переходящие в седину, гордая осанка и глаза – серые, почти прозрачные, словно в них растворился туман с прожилками блестящей стали. Взгляд этот показался Иррис недобрым, он прожигал насквозь и заставлял чувствовать огонь где-то внутри, под сердцем. И смотрел этот господин чересчур проницательно, казалось, что прямо в душу, так, как будто медленно загонял под рёбра тончайший стилет. При нём была трость с золотым набалдашником, а одежда, хоть и мокрая, но дорогая и сшитая по южной моде, говорила о том, что очень редкая птица залетела сегодня в дом тёти Огасты.

За ним следом вошёл ещё один мужчина, пожалуй, чуть младше первого и пониже ростом. Его мокрые волосы спадали на плечи сосульками, и коричневый бархатный кафтан обвис. Но элегантный атласный жилет, шёлковый галстук с сапфировой булавкой и туфли с лаковыми пряжками выдавали в нём господина не менее знатного, чем мужчина с тростью. Его лицо, было таким же ястребиным – те же брови и глаза, полные холодной стали, и не трудно было догадаться, что эти мужчины родственники.

А вот третий господин Иррис понравился сразу. Наверное, он был сыном господина с тростью, во всяком случае, они тоже были очень похожи, только в лице младшего не было той ястребиной жёсткости. Его серые глаза казались просто облаком тумана, лесным озером, посеребрённым луной, а не огнём, играющим на лезвии кинжала. Встретившись взглядом с Иррис, он улыбнулся мягкой улыбкой, и она заметила, какой у него красивый контур губ, и черты лица, и улыбнулась ему в ответ, пожалуй, даже слишком искренне.

Он единственный из всех был при оружии – на поясе висела баритта с витой гардой, два кинжала с богато украшенными рукоятями, и кхандгар – традиционный айяаррский нож-коготь. Изящная гравировка в виде цепочки чёрных перьев украшала ножны, а на крагах перчаток Иррис заметила вышитых птиц.

Когда суета вокруг приёма гостей улеглась, господин с тростью отдал мокрую шляпу, кафтан и перчатки на попечение Мартина и потянул руки к поленьям в камине.

– Не будет ли слишком большой наглостью, миледи, – произнёс он негромко, – попросить вашего слугу разжечь огонь?

Голос у него был глубокий и какой-то бархатный, с чётким южным акцентом, и интонация, с которой он произнёс свою просьбу, не предполагала отказа.

– Ветер, – произнесла тётя Клэр, вытянувшись, как струна, под его взглядом, и, указав рукой на окно, добавила, – задувает огонь.

Иррис увидела, как господин с тростью искоса бросил на тётю странный взгляд, протянул руку к дровам и сжал пальцы в кулак. И в то же мгновенье огонь в камине вспыхнул так ярко, и заплясал над поленьями, словно в него только что плеснули горючего масла. Он взметнулся вверх, в тёмное жерло трубы, и загудел яростно и громко, заглушая даже шум ветра на улице.

И в это мгновенье Иррис поняла, кто перед ней.

«Очень редкая птица залетела в их дом…».

Чёрные перья, птицы на крагах, серые глаза, южный акцент, огонь в камине…

Мужчина с тростью повернулся, глядя на вытянувшиеся лица тётушек, кузин и прислуги, и произнёс голосом, привыкшим повелевать:

– Благодарю за гостеприимство, миледи, и позвольте представиться: Салавар, князь Драго из дома Драго, джарт прайда Стрижей.

Он чуть поклонился и, указав рукой на остальных, добавил:

– Мои спутники: Гасьярд Драго – мой брат, и Себастьян Драго – мой сын, к вашим услугам.

Иррис даже показалось на мгновенье, что она могла бы услышать стук падающих челюстей, хотя, конечно, это была лишь мысленная фигура речи, но от этого ей снова захотелось расхохотаться. Молчание, повисшее в комнате, было столь красноречивым, что, если бы муха пролетела мимо, можно было не спеша сосчитать взмахи её крыльев.

Иррис смотрела на лица тётушек, застывших в немом ужасе, на кухарку, прикрывшую ладонью рот, горничную, замершую с полотенцами, и изумлённых Софи и Лизу, и ей вдруг подумалось, что все они сейчас напоминают сборище кур, в уютный курятник которых случайно залетело три ястреба.

Айяарры были средоточием всего богомерзкого и аморального, что только могло уместиться в головах её тётушек. Они занимались колдовством, вызывали духов, превращали медь в золото, приносили жертвы и убивали людей на войне. Они впускали в мир Зверей и разных тварей, могли наслать мор, землетрясение или засуху. И ещё много всего, о чём еженедельно говорил в проповедях в Храме святой отец. А ещё они любили соблазнять невинных девушек. Святой отец, конечно, публично такого не говорил, но каждая приличная женщина и так знала об этом с детства. И то, что жениться на них потом они не считали обязательным. Впрочем, мораль у айяарров отсутствовала в принципе. Что и говорить, если их женщины…

Рассказы о том, что позволяют себе айяаррские женщины, велись обычно шёпотом на ухо, потому что вслух о таком говорить дамы считали неприличным, и заканчивалось осуждение обычно восклицанием: «Дурная кровь!».

В общем, айяарры, в понимании тётушек, были, пожалуй, самыми незваными гостями из всех незваных гостей, которые, как известно, хуже, чем шторм и саранча.

И вот сейчас трое из них, к тому же мужчин, к тому же на пороге ночи, к тому же в такую непогоду, когда хозяин не выгонит из дому даже собаку, стояли перед ними в этой комнате. И один из них только что, полностью проигнорировав Канон, разжёг огонь в камине силой айяаррской магии. А, как известно, Канон запрещает людям соприкасаться с ней, или будешь иметь дело с храмовниками.

Из мужчин в доме были только слуги – Мартин и Сезар, да ещё конюх. Впрочем, самому молодому из них уже перевалило за пятьдесят и против трёх айяарров, один из которых молод и вооружён, они были всё равно, что девушка с пирожками в лесу против волка.

Всё это произвело на тётушек такое неизгладимое впечатление, что они даже забыли в рамках приличия театрально лишиться чувств. А Иррис заворожённо смотрела, как под рукой Салавара Драго в камине танцуют языки пламени, и надеялась, что теперь этого потрясения хватит тётушкам как минимум на месяц, чтобы отстать от неё со своими планами насчёт мэтра Гийо. Иррис готова была поставить свою дзуну на то, что завтра обе тёти вместе с болонкой слягут с нервным срывом.

И это было просто замечательно. Она даже не смогла сдержать улыбки и слишком поздно поняла, что джарт Салавар Драго наблюдает за ней. Он перехватил её взгляд, брошенный на тётушек, и холодная сталь его собственного взгляда, задержавшегося на её лице, вдруг отозвалась в ней странным сердцебиением.

Он всё понял – её усмешку, и скрытое торжество, и, чуть прищурившись, не спеша, продолжал рассматривать Иррис с головы до ног. Огонь в камине заплясал сильнее, пытаясь вырваться за кованую решётку, и растерявшись, Иррис отступила в тень, за пальму в кадке, стоявшую поблизости.

Первой от потрясения очнулась тётя Огаста, которая умела брать себя в руки и соблюдать приличия даже на пепелище.

– Э-э-э, мил… орд Драго, – наконец, выдавила она из себя, – не желаете ли чаю?

Видимо, это было первое, что пришло ей в голову, и, судя по хмурой складке между бровей, предложение чая было лишь передышкой, чтобы собраться с мыслями и перейти в наступление.

– Я бы не отказался, – улыбнулся джарт Драго тётушкам улыбкой столь милой и очаровательной, словно хотел затопить сиропом всю гостиную. – И, я надеюсь, вы простите мне эту маленькую шалость? Мы же никому о ней не расскажем?

Он кивнул на камин и снова улыбнулся.

Он хотел им понравиться.

И знал, как это сделать.

Он повернулся и поклонился и, разведя руки в стороны, произнёс глубоким бархатным голосом:

– Дамы, я и мои спутники готовы скрасить ваш вечер своим присутствием и развлечь, пока нас всех не минует эта ужасная стихия.

В комнате сразу всё изменилось: сырость исчезла без следа, ярче засияли свечи, кухарка захлопотала с чайником и горничная бросилась накрывать на стол. Мартин забрал у остальных господ кафтаны и понёс их сушить и чистить. И как-то само собой получилось, хотя совершенно непонятно, как именно, что тётя вдруг предложила гостям остаться и переночевать, ведь на улице творился поистине кошмар. Хотя само по себе это было неслыханно – оставить в доме троих мужчин, да ещё и айяарров!

Но… что-то случилось со всеми, что-то странное и удивительное, и даже болонка тёти Клэр, наконец, перестала сопеть и поскуливать. Комната наполнилась теплом и уютом от загадочно мерцающих свечей. Не стало сквозняка, который тянул по ногам из щелей между наспех сколоченных досок, и бесновавшаяся за окнами стихия почему-то перестала внушать страх.

И только Иррис видела, что происходит на самом деле. Как от пальцев Салавара Драго в воздухе разливается невидимый огонь – дрожащее марево, похожее на то, что идёт от раскалённый земли в самый жаркий летний день. Как этот огонь колышется и ползёт, словно туман, обволакивая каждого. И гипнотизирует всех, сидящих в комнате, заставляя выполнять волю хозяина. Огонь, которого, похоже, никто, кроме Иррис, не видел и не чувствовал.

Она смотрела на прозрачные горячие волны как заворожённая, не в силах отвести взгляда от этой невероятной картины и, не замечая того, как внимательно Гасьярд Драго наблюдает за ней из кресла в тёмном углу, в котором он расположился.

А когда, наконец, чай был подан, когда разговор потёк плавно о непогоде, шторме, сломанном колесе и красотах Мадверы, Иррис внезапно услышала за плечом тихий голос:

– Значит, ты видишь это?

Она вздрогнула и обернулась. Гасьярд Драго стоял прямо позади неё, прислонившись плечом к боковой стене камина.

– Вижу – что?

– Огонь.

– Огонь? – усмехнулась она. – Его все видят.

– Не этот, – кивнул он на пламя в камине и добавил тихо, – живой огонь.

Она почему-то смутилась и отвела взгляд. Это плохо. Видеть магию – это опасно. Это может стоить жизни, и уж в обществе незнакомцев точно не стоит признаваться в том, что ты видишь нечто подобное. Но от взгляда Гасьярда Драго не так легко было укрыться. И ей внезапно подумалось, что про таких, как он, говорят: «Взгляд у него, как у змеи».

– Кто ты? И как тебя зовут? – он спросил также тихо. – Ты не похожа на остальных.

Тётя успела представить всех, пока Иррис ходила за свечами.

– Меня? – она растерялась.

Что-то пугало её в этом тихом голосе, она чувствовала, что и в нём есть магия. И в голосе, и в этом вопросе, и совершенно неожиданно, сама не зная зачем, произнесла своё имя по матери:

– Я Иррис… Иррис Айфур. Племянница тёти Огасты.

На лице Гасьярда Драго застыло странное выражение растерянности и недоумения, как если бы она сказала какую-нибудь глупость. Он коснулся пальцем переносицы, будто поправляя невидимые очки, и усмехнулся.

– Айфур? В самом деле? Кто дал тебе такое… странное имя? Совсем не коринтийское. Или ты сама его придумала?

– Сама? Что за вздор? – фыркнула она. – Это имя рода моей матери.

– Рода твоей матери? – Гасьярд Драго внезапно стал серьёзным. – И это настоящее имя?

– Разумеется, настоящее!

– А где я могу её увидеть? – спросил он ещё тише и наклонился почти к самому её уху.

Иррис посмотрела на него холодным взглядом, чуть отстранилась и ответила с вызовом:

– На кладбище Большой Мадверы, милорд. Её нет с нами уже почти двадцать лет.

– Прости, я не хотел задеть твои чувства, – ответил он уже мягче, – а как её звали? Полным именем?

– Почему вы спрашиваете?

– А разве я спросил что-то неприличное? Разве в имени твоей матери есть что-то, что тебе стоит скрывать?

И правда, чего вдруг она так взъершилась?

– Регина Айфур, – ответила она, отвернувшись к огню.

Гасьярд как-то странно усмехнулся и тоже посмотрел на огонь, а потом пробормотал задумчиво:

– «Держа в руках узду от всех морей, Лишь Боги рассмеялись в небесах…».

– «Над мелочными планами людей, Что вечно строят замки из песка…», – неосознанно подхватила Иррис.

– Знаете поэмы Тириана? – его левая бровь удивлённо взметнулась вверх.

– Да, – пожала она плечами. – Вам это кажется странным?

– Нет. Теперь уже нет. Если бы ты ещё понимала всю комичность ситуации и смысл, скрытый в этих словах…

– О чём вы? – спросила она удивлённо.

– Да так, о причудливом узоре судьбы, который плетут Боги, Иррис.

Гасьярд щёлкнул пальцами, оттолкнулся от стены, подошёл к Салавару Драго и шепнул ему что-то на ухо. Тот обернулся, и Иррис почувствовал, как холодный стилет его взгляда вошёл ей в самое сердце.

И с этого момента вечер стал и вовсе непредсказуемым. Появилось горячее вино, лёгкие закуски, ветчина, хлеб и паштет, и стол накрыли прямо в гостиной. Конюх притащил сундуки из кареты, «благородным господам» отвели гостевые комнаты, где они переоделись в сухую одежду. А тётушка, расщедрившись неимоверно, принесла бутылку вишнёвого ликёра.

За столом полилась оживлённая беседа, а Иррис в изумлении смотрела на то, как преобразились тётушки в обществе Салавара и Гасьярда Драго. Можно было подумать, что им и вовсе по семнадцать лет, они так странно кокетничали и веселились, как будто были пьяны. Забыв свои принципы, правила приличия и Канон они весело смеялись над шутками братьев Драго, и, глядя на эту идиллию, любой бы решил, что за столом собрались лучшие друзья.

Но Иррис понимала – это всё наваждение, созданной магией Салавара Драго.

Чуть позже, переместившись в кресла, дамы достали карты и предложили сыграть гостям партию, а Иррис ушла вглубь комнаты, к камину, и, отодвинув штору, посмотрела в окно. Ветер уже стихал, перестал идти град, и только дождь лил стеной с тихим шорохом, да шумела вода, несущаяся сплошным потоком по дороге к побережью.

– Мой отец умеет нравиться женщинам, – услышала Иррис голос рядом с собой.

Она обернулась и встретилась взглядом с Себастьяном Драго. Он улыбнулся и кивнул головой в сторону стола, за которым шла битва не на жизнь, а насмерть, и Гасьярд Драго уже поставил свою булавку и галстук против шпилек тёти Огасты, что выиграет подряд три круга.

– Да уж, я не верю своим глазам! – улыбнулась Иррис в ответ, а затем спросила тише. – Но вы же понимаете, что это не совсем… законно? Вернее, совсем незаконно. Это же…

Она замолчала, боясь произнести это слово вслух.

– …магия? – произнёс он за неё с усмешкой. – Магия, милая Иррис, это вся наша жизнь. Наш воздух и земля под ногами. И глупые законы кахоле нас не касаются. Но, если никто не расскажет, никто и не узнает. А мы не болтливы. Так что всё в руках ваших родственников.

– Вы подвергаете нас риску.

– А разве тебе не нравится риск? – произнёс он тихо над самым её ухом.

Голос его был таким же бархатным, как и у отца, только в нём не было жёсткости, он просто обволакивал и ласкал слух, срывая с губ глупую улыбку.

Иррис чуть отстранилась, чувствуя, как кровь прилила к щекам, и ответила с вызовом:

– Со мной этот номер не пройдёт, милорд.

– Какой номер?

– Этот чарующий голос, этот шёпот на ухо… Милорд, я же вижу, что вы делаете, – она перевела на него смеющийся взгляд и…

… просто утонула в его глазах.

Он стоял близко, облокотившись о тёплую стену камина, и рассматривал её лицо с неподдельным интересом. И что-то такое было в его глазах, что не давало ей оторваться.

– И что же я делаю?

– Вы… Вы… Простите, но правила приличия не позволяют мне говорить такое вслух, – попыталась она отшутиться.

– Но ты же всегда плевала на правила приличия, Иррис? – спросил он тихо.

– Откуда вам знать, милорд?

– Моё сердце так мне подсказывает, – ответил он просто, и она не нашлась, что возразить. – Так что же я делаю?

– Вы пытаетесь сделать со мной то же самое, что ваш дядя делает с тётей Огастой.

Себастьян усмехнулся и спросил:

– Пытается её соблазнить?

– Ну… в некотором смысле… да.

– И ты права. Но разве ты против этого?

Иррис почувствовала, как и она поддаётся этому живому огню, этому очарованию момента, полумраку комнаты и бархатному голосу Себастьяна Драго. Как сердце начинает выстукивать неровный ритм, а взгляд снова и снова тянет окунуться в серое озеро его глаз. И они сияют так странно, словно луна в тумане, и совсем лишают её воли. И кровь волнами приливает к лицу, заставляя смущаться, но только, в отличие от тётушек, она понимает, что именно с ней не так.

Это всё неправда. Айяаррская магия. Наваждение…

– Конечно, я против! Это… это нечестно! Так нельзя! Это против моей воли, а нет ничего хуже, чем принуждение! – воскликнула она с жаром.

– Хорошо! Хорошо! Не буду! – улыбнулся Себастьян снова, и взгляд его потух, став взглядом обычного мужчины. – Почему ты не играешь с ними?

– Я не в очень тёплых отношениях со своими тётками. И я не то общество, которое им приятно.

– Почему же ты тогда живёшь здесь, с ними?

– Так сложились обстоятельства.

– Видимо, печальные обстоятельства? – в голосе его прозвучало участие.

– Нетрудно догадаться, милорд, – усмехнулась она.

– И чем же ты не угодила этим милым дамам? – спросил он с ответной усмешкой.

– Тем, что не хочу выходить замуж.

– Вот как? Не хочешь замуж вообще или дело в будущем муже?

– Дело в том, что это против моей воли. И в муже тоже.

– И что с ним не так?

– Да всё с ним не так! Но это, как мне кажется, не ваше дело, милорд, извините за грубость, – отрезала она жёстко.

– Извини за бестактность, – улыбнулся он, – а что у тебя с рукой?

– Я… порезалась… случайно, – она перевернула забинтованную руку ладонью вверх.

– Больно? – Уже нет.

– Эта дзуна, она ведь твоя? – Себастьян снял со стены инструмент и коснулся пальцами струн.

– А моя племянница, между прочим, чудесно играет на дзуне. И поёт! – воскликнула тётя Огаста, услышав звук инструмента. – Милая, ты споёшь нам что-нибудь?

Иррис смутилась.

Да тётя совсем с ума сошла! Чтобы она восхищалась прилюдно её талантами? Кажется, всё это веселье зашло уже слишком далеко!

– И я поддержу предложение, – Себастьян снова улыбнулся и протянул ей дзуну.

– Я не слишком хорошо пою, милорд.

– А я почему-то уверен в обратном, – Себастьян повернул кресло боком к огню камина, так чтобы всем было видно и слышно, и подал Иррис руку. – Прошу.

Она коснулась его пальцев, слишком горячих для обычного человека, но жар этот не пугал, наоборот, успокаивал. И она с ужасом поймала себя на мысли, что ей нравится это прикосновение.

И как им противостоять?

Никак. Недаром же Канон запрещает любое соприкосновение с айяаррской магией. Недаром же на страже этого стоит Ирдионский Орден.

Она почувствовала, как пальцы у неё дрожат, и никак не могла совладать со струнами.

– Рука болит, я не смогу играть, – произнесла она тихо, откладывая инструмент.

– Ты позволишь?

Себастьян присел рядом, на подлокотник кресла, взял её за запястье и размотал бинт. А она просто сидела и смотрела на это зачарованно, не в силах отдёрнуть руку.

– Что вы делаете? – только и спросила.

– Я? Лечу твою рану, потому что очень хочу послушать, как ты поёшь.

Она видела, будто во сне, как его горячие пальцы провели по тому месту, где осколок стакана распорол ей кожу, и странное тепло потекло от них в ладонь. А от ладони к запястью, к локтю и выше, глубже, потом его уловило сердце и защемило в груди так сладко. Иррис подняла взгляд и растерянно посмотрела на Себастьяна. И его глаза были слишком близко, и единственное, чего ей хотелось, чтобы он не отпускал руку.

А он и не отпускал. Накрыл её своей ладонью, а потом…

… раны не стало.

Маленький шрам ниточкой протянулся от безымянного пальца к краю ладони, белый и тонкий, словно ему было уже не меньше десяти лет.

– Но… Как вы это сделали? – спросила Иррис удивлённо.

Она сжала ладонь в кулак и разжала, не веря своим глазам.

– Это? Ерунда. Огненная кровь умеет лечить такие раны, – пожал плечами Себастьян и улыбнулся, – но не обольщайся, на этом мои лекарские таланты заканчиваются. Итак, теперь ты сыграешь?

– Спасибо, – она смутилась и, наклонив голову, спрятала взгляд в извилистом узоре ковра, блуждая по струнам пальцами.

Конечно, она сыграет. Потому что…

Она просто не может ему отказать.

Струны отозвались грустной мелодией – это была её любимая песня.

Про ветер и парус. Про то, как один даёт другому жизнь, и пока есть ветер, парус жив и корабль плывёт.

Сегодня её голос был другим. Не таким, как обычно. Каким-то необыкновенно глубоким и проникновенным. Она пела и видела, как ширится в комнате живой огонь, как он сияет всеми красками от жёлтого до бордового, словно он и правда живой, пульсирует, течёт и ластится к её ногам, совсем, как прирученный зверь. Как скручивается в спирали и пылающие бутоны, а затем распускается причудливыми цветами.

Все в комнате замерли. Тётушки сидели, открыв рты, и кузины, и даже конюх пришёл откуда-то из темноты, прислонился к косяку в дверном проёме, скрестив на груди руки, и мимоходом вытирал слезу.

Три пары серых глаз смотрели на неё напряжённо, не в силах оторваться, и впитывая эти звуки. Они наблюдали, как три зверя перед прыжком, напряжённые и собранные. И в какой-то момент Иррис увидела, как руки Гасьярда Драго проминают подлокотник обитого велюром кресла. И там, где он его сжимает, остаются чёрные подпалины от прикосновения его пальцев.

Песня закончилась, и в комнате едва заметно потянуло дымом.

Той ночью Иррис спала плохо. Ворочалась с боку на бок, пылала от странного жара и не могла отделаться от ощущения, что её всё ещё преследует пронзительный взгляд Салавара Драго. А в ушах звучит голос Себастьяна.