Читать книгу Смерть поэта – Маскарад. Романтизированная биография - Любовь Сушко - Страница 6

Кроткое и милое создание, склонившееся над колыбелью – его юная и тихая матушка, такой он ее навсегда и запомнит. Малыш не слышал ее голоса, только иногда, когда она пела колыбельные песни, вздрагивала и оглядывалась, если за дверью слышались шаги, – такой она возникала в его видениях. Такой останется с ним всегда, взволнованной и настороженной, она словно боялась все время не бабушки, а того, что в один миг все оборется, так оно и случилось. Хотя могла ли она это знать заранее? Могла ли чувствовать, что еще до встречи вышла им разлука, а малыша скоро придется оставить, покидая этот мир так рано.

Потом, когда он начал понимать, что у каждого ребенка есть отец, и этот военный с печальными глазами и был его отцом, который возникал в сумерках и мгновенно исчезал, он почувствовал, что вражда его с бабушкой непримирима, они никогда не смогут договориться, а значит, ему придется выбирать, разрываться между ними. И никогда не быть счастливым, это просто невозможно.

Этого не понять, не выразить словами, детское сердце могло подобное только чувствовать. Сколько времени прошло, пока они были все втроем, и странно разделены чем-то далеким и таинственным? Нет, тогда он ничего не ведал о течении времени, и не мог представить, много или мало его утекло. В детстве оно кажется бесконечным, вальяжным и очень медленным, словно раскинувшаяся в долине река едва двигается. Замирает на миг или на час, а потом медленно течет снова.

Потом он перестал видеть матушку, в доме наступила какая-то пронзительная тишина, служанки говорили тихо и ступали неслышно. С ней что-то произошло, она исчезла, хотя и не могла его оставить, а оставила. Но почему? Как она могла уйти и забыть о нем, такого не может быть, а было.

Малыш ждал ее все время, каждый день. А она все не приходила.

Другое лицо – властное и серьезное было теперь перед ним. Бабушка не пела песен, она покрикивала на других, и даже когда говорила спокойно и тихо, все равно он ежился, и начинал плакать, сначала тихо, а потом кричал все громче и пронзительнее, ее голос вызывал в душе панику. Тогда она рассерженная уходила, что-то бросая на ходу.

Иногда появлялся отец. Тогда Мишель еще не знал, кто он такой, почему приходит украдкой. Но он приходил так редко и так тихо, что ребенок вздрагивал и просыпался. Он пытался рассмотреть его во мраке, но в комнате было так темно и тихо. Но эти огромные бездонные глаза, в них таилось что-то такое щемящее, печальное и нежное. Он сам отражался в них и готов был утонуть.

Мишель тогда еще не мог знать, что у него такие же глаза, хранящие вековую печаль. Ведь плоть от плоти, кровь от крови он был его сыном.

№№№№№№№№№№

Все это быстро закончилось, как только возникал какой-то сладковатый запах полевых цветов, и в детскую возвращалась бабушка. Малыш прислушивался и не слышал слов. То, что они не разговаривали с ним и между собой, ему казалось очень странным, потому что другие люди, заглядывающие к нему, всегда о чем-то говорили. Мелодия этих слов чаровала его, он ничего не понимал, но так радовался, когда слышал, как люди говорят друг с другом. Потом Мишелю казалось, что он понимал суть этих слов, а может быть пытался их угадать. В них всегда слышалась музыка, то радостная, то тревожная, то таинственная. Как и где-то далеко, в зале, когда кто-то садился к роялю, и по дому разливалась то светлая, то печальная, но всегда живая музыка. Она врезалась в душу, как самое сладостное воспоминание. Но это была совсем не нежная песня матушки, а что-то иное, непонятное и очень далекое, тревожащее душу, не дававшее покоя. А еще и тогда, и позднее он любил слушать шум ветра за распахнутым окном. И тогда белые шторы метались и раздувались словно паруса. Они то медленно плыли перед ним, то порывисто поднимались все выше и выше. Потом, когда отрок увидит настоящие паруса, ему будет казаться, что он снова вернулся домой, и это прозрачные шторы уплывают и возвращаются назад, как паруса таинственных кораблей…

И вот тогда, когда он уже встал на ноги, побежал за эти паруса-шторы – он без труда выбрался в сад, вскочив на подоконник, мир разделился на тот и этот. По ту и эту сторону старого барского дома, где царила бабушка, была свобода… Настоящая свобода, которая заставляла подняться и парить над землей, она увлекала его в неведомые дали. Ее безграничная власть приводила его то в трепет, то в ужас. Он не мог понять, почему и как это происходит, но вырываясь от нее, он возвращался к ней, и понимал, что ему некуда уйти…

Нет, в старом саду в теплые летние ночи можно было спрятаться, но Мишель быстро усвоил, что ему все равно придется вернуться назад. Нельзя прятаться долго, когда тебя ищут и находят перепуганные девицы. И тогда в душе обрывалась музыка. Она мгновенно стихала, эта внезапная тишина и пугала и терзала, с ней не было сладу, от нее не было спасения.

Но родные Тарханы все-таки завораживали и неизменно влекли к себе – это был его мир, прекрасный и неповторимый. Он всегда чувствовал себя его частью, даже, когда стихала музыка.