Читать книгу Рождественское пари. Серия «Волшебные приключения в мире финансов». Книга 3 - Людмила Емелина - Страница 5

Теперь кафе требовало дизайна. А как прикажете открывать стильное кафе без стильного дизайна. И дизайнер был нужен подходящий по моде и вкусу. И Розмари такого нашла. Алекс Страйк был востребован во всех смыслах. Его сайт и странички в соцсетях ломились от предложений пообщаться. Тоже во всех смыслах. Молли это впечатлило. Она позвонила, и встреча с Алексом была назначена.

Пока Молли сидела в бывшем «Грязном Гарри» в ожидании Алекса Страйка, а Эрих умирал дома от тоски, слушая за чаем, какие именно успехи пушистый Персиваль совершал в детстве, Розмари чувствовала себя примерно так, как британская королева Елизавета IIво время коронации. Прием, на который ее пригласил ее «бык» был поистине великолепен, не менее великолепен был и последовавший за ним ужин. После ужина, естественно, подразумевалось логическое продолжение. И его Розмари предвкушала не меньше, чем красную бархатную коробочку, которую заранее приметила в кармане пальто своего кавалера.

Домой вернулись к полуночи, ее кавалер многозначительно улыбнулся, пообещал ей сюрприз и пошел открывать бутылку «Вдовы Клико». Розмари тоже многозначительно улыбнулась, прихватила сумочку и скрылась в ванной. Это еще кто кому сюрприз сделает. Она вертелась у зеркала, поправляя и без того безупречный макияж, а в это время по парадной лестнице особняка в Кенсингтоне поднялись двое молодых мужчин в безупречно скроенных костюмах. Они в два движения и совершенно бесшумно открыли запертую дверь и прошли в спальню. В руках одного из них был небольшой кейс. Увидев их, кавалер Розмари побледнел под своим мальдивским загаром и попятился.

Розмари прикидывала в каком образе предстать на пороге спальни. Дерзкая Клеопатра или робкая Джульетта? Потренировала взгляд, пленительный и манящий. По ее мнению. Один из молодых людей в это время не спеша привинчивал глушитель на Глок 19.

– Я все верну! – пролепетал брокер. – Это было временное падение курса, акции обязательно пойдут вверх, я обладаю инсайдерской информацией! Я отыграюсь!

– Поздно, – мягко заметил молодой человек, всаживая две пули в грудь и третью в лоб неудачливого брокера. Затем Глок был быстро и ловко разобран, убран в кейс, и молодые люди покинули квартиру.

А Розмари, наконец, решилась. Все же дерзкая и опасная Клеопатра! Ах, глупенькая Молли! Звать ее, роскошную и желанную женщину в это дремучее королевство, работать в поте лица на этого болвана и деспота (в смысле, зятя), где даже приличного косметического салона нет. «Даже не знаю, что может меня заставить согласиться на это предложение», – думала Розмари, появляясь в картинной позе на пороге ванной.

Через несколько секунд она уже знала. Бросив победоносный взгляд на постель, она ожидала обнаружить там пылкого влюбленного, а обнаружила окровавленный труп. Обычно собиралась она невероятно медленно, подолгу прикидывая, какую помаду положить в сумочку и понадобятся ли ей консиллер и хайлайтер, и строго ли цвет туфелек соответствует сумочке. Сейчас она собралась за двадцать секунд и скатилась по лестнице, теряя туфли. Даже курточку от Армани забыла.

Молли немало удивилась, когда ее любимая непоседливая сестренка позвонила ей среди ночи и задыхающимся от волнения голосом поинтересовалась – свободна ли еще вакансия секретаря у ее замечательного, уважаемого супруга? А то она не прочь и поработать, и погостить у обожаемой сестры этак с полгодика. Или больше. И билет она уже купила, и на перроне стоит. А что без вещей – ну кому нужна эта косметика и тряпки?

У Эриха ситуация была примерно такая же. Он задремал под полуторачасовой рассказ мисс Лунг, включавший в себя подробные жизнеописания обожаемого Персиваля, пересыпаемый обещаниями засыпать его заказами на портреты котиков. И даже успел увидеть короткий, но совершенно ужасный сон. Во сне он сидел у себя в студии, и со всех стен на него смотрели котики. Пушистые и не очень, в бантах и без них. На стене висел диплом «Эриху Грассу, великому котопортретисту, за вклад в мировое развитие котоживописи». Из-под дивана стыдливо выглядывал номер «Сплетница Виридиума», а там на первой полосе статья под крупным заголовком «Эрих Грасс – фелинафил ли он?». Череду его страданий прервала ласточка, впорхнувшая в окно. Она опрокинула сахарницу и уронила на спящего эльфа письмо.

Эрих схватил его дрожащей рукой. От Клауса. А там, знакомым размашистом почерком была написана недлинная записка. Ланселот в отпуске. Возможно, свадебном. Так что выбыл из строя надолго. Возможно, навсегда. Так не желает ли Эрих вернуться на свое старое место дизайнера игрушек? Пока Эрих пытался осмыслить эту новость, к нему подошла младшая дочь и заявила, что порвала платье, испачкала туфли, хочет есть, пить, поиграть и погулять. Все эти проблемы он должен решить прямо сейчас. Старшая тоном змия интересовалась, не купит ли ей папочка с аванса новые сережки? На кухне в кастрюле уютно догорало молоко, за окном ржали некормленые пегасы.

– Так когда приступим к портретированию моего милого Персиваля? – внесла свою лепту в этот ужас мисс Лунг.

И тут из студии донесся победоносный «мурр» Огастуса, а сразу за ним ужасный, душераздирающий «мяв» Персиваля. Как и во все времена, улица всегда счастлива надрать хвост дворянству!

Эриху, как и Розмари, понадобилось двадцать секунд, чтобы объяснить остолбеневшей мисс Лунг необходимость отложить написание портрета, вылететь из дома, вскочить на неоседланного, нечищеного Пегаса, который жевал на клумбе маргаритки, и взмыть в небеса.

***

Эдвард Джаспер вернулся из школы в самом дурном расположении духа. День прошел хуже некуда, хотя стороннему наблюдателю так не показалось бы. Для начала он получил из рук директора школы почетную грамоту как самый юный ученик школы, занявший первое место в олимпиаде по математике. Директор поздравил его, воззвал к совести и амбициям его одноклассников и трижды поставил им его в пример. После чего трое его одноклассников пообещали после уроков лично его поздравить. Проходя по коридору, он слышал, что Мэри Гвенн объявила подружкам, что теперь он официально ее парень. Затем он получил с синицей сообщение, что заказанная им игра «Последний воин дворфийского легиона» прибыла в пункт выдачи и ее можно получить.

Казалось бы, не жизнь, а сахар с медом. Но если брать случай Эдварда, это был сахар для диабетика. Самым юным победителем олимпиад он стал, поскольку перепрыгивал через класс, и сейчас был на три года младше своих одноклассников. Что не шло ему на пользу ни в спортзале, ни в раздевалке. Наделив его талантом и пытливым умом, природа решила: «А, и так хватит. Силу, рост и красоту отдадим тем бедняжкам, которым такого ума не досталось». Из чего проистекало следующее – «поздравление» друзей после уроков в лучшем случае обойдется парой новых синяков. Мэри Гвенн была девочкой доброй. Но ее, как сказал бы поэт, было много. Возможно, займись она спортом и сядь на диету, она стала бы симпатичной. Для болотного гоблина, которым она и являлась. Что же до новой игры, то она была рассчитана на одного. Занавес.

Но хуже всего было то, что, прекрасно разбираясь в математике, Эдвард не очень умел считать собственные расходы. Маркетплейс «Дикие кролики» вроде бы предлагал недорогие товары, и так соблазнительно было заказать себе то одно, то другое. Появилась эта фирма недавно и всем приглянулась. Название вполне логичное – пункты доставки плодились с невероятной скоростью и пожирали все сбережения жителей королевства. К ним быстро привыкли и уже не замечали, что появилась то комиссия за отказ, то за доставку. Потом появилась система микрозаймов. И это стало уже настоящей чумой для сбережений Эдварда. Сегодня утром, оглядывая свою комнату, он решительно не понимал, как стал вчера обладателем дюжины носков с портретом Обалдуина Четвертого, хищного плотоядного кактуса и календаря-планировщика с изображением Угрюмого Жнеца. Надпись на календаре гласила: «DeadLine. Смерть -лучший мотиватор».

Сейчас его волновала насущная проблема, как пробраться к себе в комнату, избежав мучительной пытки – маминого обеда. Как многие матери, чьи дети повзрослели, а инстинкт материнства не угас, миссис Джаспер сосредоточила всю свою кипучую энергию на ведении домашнего хозяйства и кулинарии. Ее мужу в этом смысле было проще. Он до вечера пропадал в банке, а вечером мог сослаться на головную боль и критические дни на работе. Так что все сполна ложилось на и без того хрупкие плечи Эдварда. Несмотря на то, что он давно из детского возраста перешагнул в подростковый, его продолжали укладывать спать, будить в школу, проверять наличие шапки и подруги.

Третья ступенька на лестнице предательски скрипнула, и план прорыва с треском провалился.

– А обедать? А с мамой поздороваться?

Миссис Джаспер, уютная полноватая гнома в кружевном фартучке, всегда сиявшая добродушной улыбкой, сейчас напоминала саблезубого тигра. Причем саблезубого тигра в самом дурном настроении. Эдвард покорно побрел сначала мыть руки под строгим надзором, потом за стол.

– Так, это паровая рыбка под черничным соусом, салат с черникой, черничное суфле…

– Мам, а не много ли черники?

– Тебе надо много черники. Она улучшает зрение.

– Но у меня отличное зрение!

– Я так не думаю. Я сегодня была в твоей комнате. Если ты не видишь, какой там ужасный бардак…

– Мне не нравится, когда ты роешься в моих вещах!

– А мне не нравится, что комната моего сына похожа одновременно на хлев и оптовый склад «Диких кроликов». Начинать кушать надо не с десертного суфле, а с паровой рыбки.

– Извини. Не разобрался, что из этого десерт, а что рыбка.

«Рыбка» напоминала по вкусу и консистенции нежную белую гусеницу. Эдвард с тоской подумал о припрятанных под кроватью чипсах с чесноком и мандрагорой и бутылке сока лилипутника. А еще там были батончики «Русский змий». Под яркой упаковкой три шоколадных батончика с карамелью, вафлями и перцем чили. Хрустящих. Он сглотнул слюну. Пару недель назад миссис Джаспер нашла их во время очередной ревизии комнаты Эдварда, долго рассматривала этикетку, где трехглавый дракон извергал пламя. Потом задумчиво изрекла, что вот с такими аномалиями и родятся ее внуки, если ее сын продолжит есть фастфуд. Чем-то таким Эдвард питался последние пару лет. Но две недели назад под кроватью появилось кое-что новое. А именно гантели и внушительные запасы спортивного питания. Реклама сулила преображение любого заморыша в мускулистого силача всего за месяц безо всяких гантелей, но Эдвард решил подстраховаться.

– А что это я пью?

Вместо привычного компота в чашке была какая-то бурда.

– Пустырник. Успокаивает нервы.

– Да нормально у меня все с нервами! – Эдвард всерьез подумывал, не засунуть ли салат с черникой в карман.

– Ничего подобного. У тебя пубертат и переходный возраст. Кстати, а что это были за ведра с белым порошком у тебя под кроватью?

– Это мое новое спортивное питание… В смысле – были?

– А-а-а-а. Ну, кот решил, что это его новый наполнитель.

– МАМА!

– Вот видишь, какой ты нервный. Пей пустырник. И не говори гадостей, не то Крампус придет.

Вот так всегда. Не делай то, не говори это. В детстве Эдвард и вправду боялся, что если будет плохо себя вести, то придет страшный, рогатый Крампус, эдакий дух антирождества. Придет с железной плетью, увенчанной крючьями, придет не дарить, а отнимать. Не награждать, а карать. Что на снегу возле дома он увидит следы раздвоенных копыт, а на крыше силуэт жуткого существа. Что угаснет огонь в камине, покроются инеем рождественские венки на стенах и раздастся тоскливый звон бубенца из черного железа. Но детство прошло, а с ним прошли страхи и вера в чудо. Взрослея, мы теряемверу в монстра под кроватью, веру в Крампуса. И веру в доброе.

Наконец эта пытка, умело замаскированная под обед, закончилась. Эдвард украдкой скинул остатки суфле в карман. Поверх салата. И поплелся к себе в комнату. Там было почти уютно, брауни разожгли камин и даже положили на стол пачку чипсов. Есть не хотелось. Он бросил на кресло пиджак. Немедленно приоткрылся ящик стола, и оттуда, деловито гудя, выбрался механический краб. Он нырнул в карманы пиджака, сердито зацокал и занялся чисткой. Впервые за день Эдвард улыбнулся. Краба этого он получил на Рождество от мистера Клауса. Бесценный подарок. И вдруг его осенило. Он как раз собирался писать мистеру Клаусу письмо с просьбой подарить ему на Рождество игру «Последний воин дворфийского легиона». Ну так вот она. Даже упаковка «Диких кроликов» не снята. Можно же попросить не такую ерунду, а что-то действительно важное. Он схватил перо и застрочил, разрывая пергамент.

«Дорогой мистер Клаус! Пусть в новом году все станет хорошо. Пусть меня перестанут дразнить одноклассники. Пусть мама перестанет так сильно обо мне заботиться. Пусть…»

Закончить фразу он не успел. Увесистый булыжник разбил окно и опрокинул чернильницу. Несколько секунд Эдвард как зачарованный смотрел, как чернила заливают начатое письмо. К булыжнику была привязана записка.

«Эдди, если ты не трус, то сегодня в полночь ждем тебя на мосту. Пройдешь испытание, станешь членом клуба „Череп“. Ну а если сдрейфишь, то будешь девчонкой. Со всеми вытекающими.»

Во рту стало сухо и горько. Эдвард закрыл глаза. Испытание. Наверняка потребуют сделать что-то нелепое, на что он не согласится. И что тогда? Травля станет еще хуже, так уж устроены и люди, и гномы. Они жестоки, но для самых гнусных поступков им требуется как бы официальное разрешение. В идеале – самой жертвы. Он взглянул на безнадежно испорченное письмо. А и ладно. Не поможет Санта Клаус, нет в его мешке такого подарка, чтобы Эдвард стал сильным и… Таким, чтобы его уважали. А лучше боялись. К горлу подступила болезненная горечь. И злость. И не отдавая себе отчета, что же он делает, он порвал залитое чернилами письмо и бросил в камин.

– Я не верю тебе, – глотая слезы, крикнул мальчик. – Не нужны мне твои игрушки, я не жду тебя в Рождество, все равно ты не можешь мне помочь! Пропади ты пропадом!

И пламя в камине шевельнулось, как живое. Оно пожрало разорванное письмо необычно быстро, хищно, жадно. Словно изголодавшийся зверь поймал наконец зверька. Закрытое, запертое на замок окно распахнулось, и в лицо Эдварду дохнул, обжег кожу стылый холод. Порыв ветра был так силен, что мальчик едва устоял на ногах. Он пошатнулся, вздрогнул от неожиданности, но настоящий страх пришел позже. Когда темнота в углу комнаты ожила. Заколыхалась черным сгустком, поползла по стареньким обоям, которые Эдвард прежде не любил, считая букетики незабудок девчачьими, а сейчас те участки стен, что не оплела липкими щупальцами тьма, показались ему бесконечно милыми и чистыми. Камин горел сильно и ровно, но в комнате стало так холодно, словно он был на улице в сильный мороз. Лепестки азалии в горшке покрылись инеем, и Эдвард с горечью подумал, что через несколько минут они опадут. И он никак не может этому помешать. Потому, что уже ничего не исправишь. Он беспомощно стоял и смотрел на любимое деревце, чувствуя, что начинает дрожать от холода. Дверь в его комнату распахнулась. На пороге стояла мама, и на ее лице было выражение, которого Эдвард прежде не видел. Обреченность.

– Крампус пришел, – прошептала она.