Читать книгу Отдаю любовь мою в твои руки… - Людмила Евдокимова - Страница 5

Менделеева подумала о том, какими духами пользовались вчерашние визитёры? Кажется, «Красной Москвой»⁶. Духи терпкие, насыщенные… Говорят, они нравились императрице Александре Фёдоровне.

Диалог с собой был прерван острой болью под сердцем. Она прикрыла глаза и как молитву зашептала привычные слова: «Сейчас пройдёт, сейчас пройдёт». И боль, такая привычная и обыденная, начала потихоньку отступать.

Как-то вдруг, незаметно разболелось сердце, и иногда ни до чего было, только бы не больно. Поэтому её переход к старости произошел безболезненно, именно благодаря этому. Безразлично и отстранённо Любовь Дмитриевна воспринимала своё нынешнее состояние.

– Когда болит, – думала она, – зеркало меня не смущает – это я от болезни такая ужасная, а вовсе не от старости. И не обидно…

Любовь Дмитриевна считала, что эта боль – подарок судьбы. Судьба смилостивилась над ней, освободив от дурмана унизительной влюблённости в какое-нибудь ничтожество, подсунутое ею же. Тело уже не хотело любви. И хотя сердце беспрестанно болело, то, по крайней мере, не от очередного предательства. Душа успокоилась. Она почувствовала себя на всю жизнь вылеченной. Жаль, что в молодости не ощущалось такой гармонии между душой, телом и сердцем. Любовь Дмитриевна надорвала и истерзала себя сама. И болезнь, и старость казались случайными, а влюбленность ей самой до глубины души отвратительна. Измученная женщина этого не хотела. Любовь принесла ей только горе и опустошённость.

Она тяжело вздохнула и опять почувствовала ноющую боль в груди. Серебряная глубина зеркала замутилась. Любовь Дмитриевна смахнула вновь навернувшиеся слёзы, а когда подняла глаза, увидела в жемчужной глубине гостиную в доме отца, ярко, до боли в глазах, освещённую хрустальной люстрой. Огоньки радужно играли на зеркалах, перед которыми стояла юная дева в бальном платье.

Через прозрачную ткань сквозит красивое холёное тело. Девушка досадливо хмурит брови: «Зачем так нельзя показаться на балу?» Она кокетливо улыбается, делает реверанс и, привстав на пальчики, начинает вальсировать. Все в доме спят, двери Любаша закрыть не забыла. Она останавливается, решительно сбрасывает платье. И замирает… Белоснежная кожа, никогда не опалённая загаром, стройные длинные ноги, тонкая талия и грудь, как у Венеры Джорджоне⁷. Она оглаживает живот, грудь, плечи, с удовольствием ощущая прохладную бархатистую кожу. Девушка откровенно любуется своим гибким, нежным телом, похожим на белый дурманный цветок, скрывающий в сердцевине огонь:

– Ах, как я хороша, как хороша, – тихонько напевает она.

Люба выгнулась, потягиваясь, как грациозное животное, и лукаво улыбнулась. Она создана для любви. А она, кажется, влюбилась. Ей, именно ей, поклоняется молодой поэт. Он красив, говорят, талантлив. Только с ним Любаше не всегда уютно. Она не может с ним кокетничать, как с другими, капризничать или играть. Она немного робеет в его присутствии. Любаша вновь залюбовалась своим отражением. Хороша. Очень хороша! Она вытащила шпильки, и волосы золотом рассыпались по плечам.

А ещё… хотелось бы, чтобы он страстно желал её. Нежный румянец заалел на тонкой коже. Зеркало вновь помутнело, и Любовь Дмитриевна вернулась в своё больное старое одиночество.

– Да, я была очень хороша, я помню, несмотря на далеко не выполненный «канон» античного сложения. Задолго до Дункан⁸, я уже привыкла к владению своим обнаженным телом, к гармонии его поз, и ощущению его в искусстве, в аналогии с виденной живописью и скульптурой. Не орудие «соблазна» и греха наших бабушек и даже матерей, а лучшее, что я в себе могу знать и видеть, моя связь с красотой мира. Поэтому и встретила я Дункан с таким восторгом, как давно прочувствованную и знакомую.

Курсисткой, она тайно и жадно читала Мопассана, Бурже, Золя, Лоти, Доде, Прево⁹. Книги открывали ей запретные тайны жизни. Но чистому всё чисто. Любочка не была посвящена в тонкости отношений мужчины и женщины и представляла, читая, какую-то невероятную чепуху. Даже подруги стеснялись посвящать её в свои тайны и шептались, хихикая, без неё.

Как давно это было. Тридцать восемь лет назад. Да, это была весна 1901 года. Она жила ожиданием любви. Ждала событий и была влюблена в своё тело, видя в нём связь с красотой мира, носила, как корону, свои золотые волосы. Что спрашивать с глупой, сумасбродной девочки, с нетерпением ждавшей прихода взрослой жизни. У всех Любашиных подруг были серьезные флирты с поцелуями, с разговорами о замужестве и скорой свадьбе.

Одна она ходила дура-дурой, никто и руки' у девушки ещё не поцеловал, никто не ухаживал. Говорили, что она слишком серьёзная, неулыбчивая. И молодые люди, хотя и заглядывались на неё, не решались на ухаживание с цветами и конфетами.