Читать книгу Последнее слово. Книга вторая - Людмила Гулян - Страница 4

Де Бек покинул сданный англичанами Аберистуит не дожидаясь, когда ворвавшиеся в бастион валлийцы предадут огню так и оставшееся незавершенным творение ненавистного короля Джона. Свесив голову, ни с кем не заговаривая, он повернул коня домой, в Гволлтер. Воины его последовали за ним – нехотя, то и дело оглядываясь на маняще распахнутые настежь ворота крепости, к которым с победными криками устремились армии принцев Дехейбарта: странное поведение хозяина лишало их возможности участия в разграблении замка.

Де Бек ехал медленной рысью, не замечая, что стекавшие с кончиков прядей совершенно вымокших светлых волос дождевые струи просачиваются под кольчугу – ибо так и не прикрылся от дождя. Он все не мог прийти в себя после только что нанесенного ему сокрушительного удара: Изабель Деверо не оказалось среди покидавших замок англичан. Сердце его разрывалось от жгучей ненависти к проклятому сопернику, предугадавшему вероятность появления его, Роджера, на сдачу Аберистуита.

Она вновь ускользнула от него – и теперь где-то там, в Англии, ждала возвращения Лэнгли. Чтобы стать его женой. Чтобы любить его и принадлежать ему. Мысль о том, что ненавистный англичанин будет обладать ею, ввергла Роджера в бешенство, яростное и всепоглощающее; лишь невероятным усилием воли ему удалось подавить захлестнувшее его желание броситься наземь и завыть по-волчьи – как это произошло с ним в Карндокане, когда так внезапно объявившиеся в крепости люди принца Лливелина отняли у него сестру, и вместе с ней единственную возможность возвращения Изабель. А самого его изгнали из Гвинеда.

Даже павшие на его голову позор и проклятия не отвратили Роджера от его замыслов: вернувшись в Гволлтер, он незамедлительно занялся вербовкой воинов для пополнения гарнизона замка. В Кередигионе хозяйничали братья Рис; их лояльность Лливелину ограничивалась совместными выступлениями против англичан. В отличие от политически предусмотрительного правителя Гвинеда, принцы Дехейбарта не придерживались дипломатичности в войне с Джоном; и Роджер, не опасаясь преследований с их стороны за совершенную его людьми резню в Лланллире, спокойно отсиживался в своем замке в ожидании взятия Аберистуита. Как только денно и нощно рыскавшие по округе соглядатаи его сообщили о появлении у английской крепости войск Риса ап Грига, он незамедлительно отправился туда – чтобы принять участие в осаде.

Однако надеждам его – в который раз! – не суждено было сбыться. Он и предположить не мог, что Лэнгли отважится переправлять женщин в Клиффорд – зимой, через кишевшие валлийскими отрядами территории.

Сокрушенный, совершенно опустошенный, де Бек не помнил, как добрался до Гволлтера. И пришел в себя от низкого протяжного звука: гарцуя перед запертыми воротами замка, его оруженосец трубил в рог. Безучастно наблюдал он за опускающимся через ров мостом и отворяющимися воротами; конь его тронулся с места так и не дождавшись команды седока. Не отвечая на почтительные поклоны охранников, Роджер пересек подворье и приблизился к башне, где уже скучилась прислуга, сквозь пелену густого дождя с нескрываемым страхом взиравшая на возвратившегося хозяина.

Он спешился; подскочивший Рис Гриффид услужливо перехватил повод его коня. Из группы торопливо кланявшихся слуг выступил сенешаль Хивел; его супруга Агата, костлявая и уродливая, неслышной тенью следовала за ним.

– Добро пожаловать, милорд, – сенешаль низко склонился перед хозяином.

С плотно сжатыми губами на мокром, застывшем лице Роджер миновал его. С трудом переставляя негнущиеся, одеревеневшие ноги он шел под недоумевающие взгляды служанок, удивленных необычным состоянием князя. Нетерпеливо махнув женщинам, обеспокоенный Хивел рысцой припустил вслед за хозяином.

Пройдя пустую и сумрачную залу, де Бек поднялся в господскую опочивальню. Вслед за ним поспешали служанки с лампами и факелами в руках, чтобы разжечь очаг в спальне и приготовить ванну.

Роджер взялся за дверное кольцо – и застыл, невидящим взором уставясь на крепкие, плотно подогнанные дубовые планки. За спиной его сгрудились женщины, переглядываясь и пожимая плечами; неожиданно он выпустил кольцо и резко, взметнув полами мантии, обернулся – они отпрянули при виде его каменно-безжизненного лица.

– Проводите меня в комнату, в которой жила она, – потребовал он ломающимся, хриплым голосом.

– О ком вы говорите, милорд? – боязливо осведомилась жена сенешаля.

Роджер нахмурился, сверля женщину глазами – словно удивляясь ее недогадливости.

– Она, Изабель, – пояснил он, наконец.

Агата повернулась к служанкам. В страхе те попятились назад: никто из них не горел желанием исполнять приказ хозяина. Опалив их гневным взором, Агата, недолго думая, сунула лампу в руки ближайшей из девушек.

– Она проводит вас, милорд, – и вытолкнула служанку вперед.

Заметно побледневшая девушка неверной походкой заспешила к темному лестничному пролету. Втянув голову в плечи, она торопливо семенила, с трудом удерживая в трясущейся руке тяжелую бронзовую лампу и чувствуя, как от ужаса сжимается сердце из-за присутствия за спиной этого страшного человека. Сопровождаемая звоном шпор и металлическим звяканьем кольчужных колец тяжелая поступь де Бека гулким эхом разносилась под мрачными сводами башни; отбрасываемая светом лампы на стену тень его, громадная, гротескно-уродливая, напоминала подбиравшегося к жертве хищного зверя, в любое мгновение готового наброситься на нее.

У некогда отведенной Изабель Деверо комнатки служанка остановилась; переводя дыхание, распахнула перед ним дверь.

– Милорд, – и с поклоном отступила в сторону.

Де Бек подался к девушке – с испуганным восклицанием она отшатнулась – и резким движением вырвал из ее руки лампу. Дрожа, она прижалась к холодной каменной стене в попытке устоять на ослабевших ногах. Он переступил через порог; не оборачиваясь, глухим, неживым голосом велел:

– Уходи.

Перепуганная девушка медлила: ноги отказывались подчиняться ей. Обернувшись, он обжег ее горящим злобой взором.

– Убирайся!

Служанку словно ветром сдуло: сдавленно вскрикнув, она подхватила юбки и метнулась к лестнице. Не притворяя двери, Роджер шагнул внутрь; повесив лампу на вбитый в стену крюк, огляделся: когда-то здесь совсем недолго жила она – женщина, к которой он, сам того не желая, воспылал неугасимой страстью, и которая отвергла его. Женщина, перевернувшая его мир с ног на голову. Женщина, навсегда лишившая его покоя.

Подступив к узкому ложу, Роджер коснулся стылого покрывала – она спала в этой постели, разметав по подушке свои чудесные волосы цвета огненного золота. Взор его скользнул по убранству маленького полутемного помещения: из этого окна она любовалась раскинувшимися за замковой стеной живописными холмами; на этом стуле сидела за вышиванием. Запрокинув к высокому своду бледное, все еще покрытое дождевыми каплями лицо, он зажмурился, вызывая в памяти облик Изабель – когда, обнаженная, она стояла перед ним в ту памятную ночь в замке Карндокан. Вспомнил вкус ее мягких губ и нежность кожи, и то сладостное ощущение, когда погрузил свои пальцы в густой шелк ее волос – и ее слабый, жалобный стон, когда овладел ею. Его бросило в жар; он тяжело и часто задышал, скручивая пальцы в тугие кулаки и чувствуя боль от впивающихся в ладони ногтей. Сердце зашлось в мучительно-остром, нестерпимом желании – желании вновь коснуться ее, вдохнуть запах ее кожи и почувствовать тепло ее тела. Заглушая рвущийся из груди стон, он скрипнул зубами.

Внезапное осознание того, что все это вместе со своей любовью она вскоре отдаст другому, отрезвило его. Он раскрыл глаза: в них бушевал огонь жгучей ненависти. Холодящее кровь тупое оцепенение, схлынув, сменилось неукротимой решимостью: не важно, что Изабель не с ним – он вернет ее. Главное – она существует; пока жив, он не успокоится, и сделает все возможное – и невозможное! – чтобы вновь завладеть ею.

За раскрытой дверью послышались тяжелые шаги. Не оборачиваясь, де Бек выпрямился и повел плечами, стряхивая с себя невидимые оковы одолевавшей его последнее время беспомощной прострации.

– Что там? – голос его прозвучал, как когда-то: холодно и жестко.

– Милорд, – это был Родри, сержант охраны. – Не желаете ли спуститься в опочивальню: там все готово.

– Сейчас буду.

– Да, милорд, – сержант удалился.

Роджер вдохнул – глубоко, всей грудью. Бессознательными движениями он поглаживал изголовье постели, кончиками пальцев ощущая ворсистую жесткость грубого шерстяного покрывала. Под полуприкрытыми веками светлые глаза его превратились в полоски льда.

– Не будет по-твоему, Лэнгли, – свистящим шепотом проговорил он, криво улыбаясь одной стороной рта. – Я все еще не сказал своего последнего слова.

В кухне сердито подгонявшая помощниц кухарка поливала растопленным маслом жарившихся на вертеле цыплят. Служанки метались по замку, разжигая факелы и лампы в помещениях и лестничных пролетах. Под бдительным оком сенешаля Хивела в большой зале накрывали столы для вернувшихся солдат: лепешки, сыр, масло, селедку, медовуху.

Вовсю кипела работа и в хозяйской опочивальне: жена сенешаля спешно перестилала постель; в углу покоев суетившиеся девушки наполняли горячей водой выстланную промасленной простыней ванну.

Расправив меховые одеяла и взбив подушки, Агата выпрямилась; переводя дух, тревожно огляделась.

– Кто-нибудь видел господина?

– Я, – с готовностью обернулась к ней молодая служанка, доливавшая воду в подвешенный над очагом котел. – Когда разжигала факелы наверху: он все еще в комнате госпожи Изабель.

– Что он делает там?

Не выпуская из рук ведра, девушка боязливо оглянулась на дверь.

– Ничего, – она округлила глаза. – Просто стоит.

– Хммф! – Агата поджала тонкие, бесцветные губы: никогда не знаешь, чего ожидать от такого, как де Бек.

В конце концов раздраженно пожав плечами, она повернулась к наполнявшим ванну женщинам.

– Чего вы там возитесь, лентяйки? – голос ее поднялся до резкого, скрипучего фальцета. – Готово?

– Почти, – опорожнив последние ведра, те принялись развешивать на придвинутых к очагу стульях простыню для обтирания и сменную одежду хозяина: брэ, шоссы, рубаху, шерстяную тунику.

– Гвладис!

Девочка-подросток поставила на пол ведро; торопливо обтирая о юбку мокрые ладони, робко приблизилась к Агате.

– Мама?

– Сходи вниз, посмотри – готова ли еда для господина. Да принеси поднос сюда! – распорядилась женщина.

Собиравшие опорожненные ведра и кувшины служанки переглянулись; одна из них, полная, с румяным веснушчатым лицом, скорчила презрительную гримасу.

– Старая метелка, – пробормотала она. – Ишь, раскомандовалась!

– Шшш! Попридержи язык, Ива, – ближайшая к ней женщина толкнула ее локтем в бок. – Если она услышит, нам всем не поздоровится.

Появившийся Родри критически оглядел опочивальню, задерживая взор на фигурах хопотавших женщин: в прищуренных угольно-черных глазах его плеснулось алчное вожделение. Он воровато оглянулся, убеждаясь что хозяина еще не видать, и ущипнул пышный зад Ивы, проходившей мимо с пустыми ведрами в руках. Та взвизгнула от неожиданности; уронив ведро и возмущенно глядя на сержанта, принялась потирать горевшее место.

Сурово сдвинувшая брови Агата издала негодующее шипение:

– Распутник, нашел время!

Родри хотел было огрызнуться, но тут в покои быстрым шагом ворвался де Бек. Кланяясь и пряча глаза, женщины поспешно попятились к двери. Роджер сорвал с плеч отяжелевшую от дождевой влаги мантию и уронил на руки сержанту; отстегнув ремень, передал ему меч в ножнах. С привычной ловкостью стащив с хозяина испещренную пятнами ржавчины кольчугу, Родри удалился из покоев, чтобы отнести аммуницию вниз, к бочкам с уксусом и песком для последующей чистки.

Вернувшаяся из кухни Гвладис примостила поднос с едой на сундуке, на котором Агата предварительно расстелила льняную салфетку. Вошедший следом сенешаль Хивел вновь отправил дочь на кухню – на этот раз за подогретым вином.

Роджер раздевался, небрежно бросая одежду в угодливо подставленные руки Агаты: ввиду отсутствия в замке хозяйки обязанность прислуживать ему во время купания была возложена на супругу сенешаля.

Вода оказалась в меру горячей: погрузившийся в ванну де Бек с облегчением чувствовал, как ноющая боль в недавно зажившем плече постепенно смягчается под воздействием благотворного тепла. Сложив в корзину пропитавшуюся потом и дымом лагерных костров одежду хозяина, Агата отступила к возившемуся у очага мужу.

– Он на самого себя не похож, – пробормотал Хивел, подкладывая в огонь поленья.

Агата через плечо прищурилась на Роджера: расслабившись, откинув голову на деревянный борт и прикрыв глаза, тот недвижно сидел в ванне.

– Один вернулся, – присев на корточки рядом с мужем, возбужденно зашептала она. – Значит, птичка упорхнула.

Из горла ее вырвался короткий злорадный смешок. В паническом порыве заглушить издаваемые женой звуки Хивел подхватил железную кочергу и принялся ворошить ею в очаге. Разгоревшееся пламя, выбросив сноп искр, с жадностью набросилось на осевшие вниз дрова.

– Ступай, приведи Гвладис, – потребовала вдруг Агата.

Сенешаль с подозрением скосился на жену.

– Зачем это?

Узкие губы Агаты растянулись в хищной усмешке, обнажая зубы – мелкие и острые, как у лисицы.

– Разве не видишь, в каком он состоянии? Голод по женщине способна утолить только женщина.

Разом побледневший Хивел выпрямился.

– Иезус, жена, да ты в своем уме? Ей всего четырнадцать!

– Тише, глупец! – прошипела Агата, вырывая кочергу из ослабевших рук мужа. – Из нас двоих только моя голова и соображает! Та, по которой он сходит с ума, накрутила ему нос. И теперь самое время подложить под него другую – чтобы отвлечь его. Вспомни: хозяин и сам рожден от такого же союза! Гвладис достаточно взрослая, чтобы ложиться с мужчиной. Как знать: если она забеременеет, быть может, следующим лордом Гволлтера станет наш внук!

Де Бек нежился в ванне пока вода не начала остывать. Гвладис незаметной тенью дожидалась неподалеку; как только он ступил на расстеленное на полу полотенце, подхватила нагретую простыню и принялась обтирать его, украдкой любуясь им сквозь полуопущенные ресницы. Вид обнаженного мужчины ей был не в новинку: она не раз помогала своему отцу во время его купания. Но мосластое, обтянутое дряблой кожей тело стареющего Хивела не шло ни в какое сравнение со стройным, налитым силой телом молодого хозяина. Припорошенная густым золотистым пушком матовая кожа, прямой разворот плеч, гибкая, плавно переходившая в узкие бедра спина, и невероятно красивое, словно выточенное из мрамора лицо его вызвали в ней трепетный, почти благоговейный восторг: она и не представить не могла, что мужчина может быть столь прекрасен.

Нетерпеливо отмахнувшись от ее рук, де Бек потянулся к развешенной на стуле одежде. Покорно отступив, Гвладис собрала влажные полотенца в корзину, которую намеревалась отнести прачке. Взгляд ее невольно возвращался к Роджеру: с затаенным сожалением она наблюдала, как божественная красота его постепенно скрывается под покровами одежд.

Поднос с едой дожидался на сундуке у большой кровати; по покоям разливалось приятное тепло. Роджер присел на сундук и придирчиво оглядел содержимое подноса: искусно разделанная, приправленная шафраном и луком-пореем жареная курица, сыр, мед, масло. И понял, как сильно проголодался: одержимый нетерпеливым ожиданием сдачи Аберистуита и последние недели не покидавший осаждаемой крепости, он совершенно не обращал внимания на то, как и когда ему удавалось поесть и поспать. Выбрав грудинку, он впился зубами в сочное, ароматное мясо.

Насытившись, де Бек подхватил чашу с подогретым вином и принялся прохаживаться по покоям. После ванны и вкусной еды его разморило; требовательным жестом он протянул Гвладис опустевшую чашу – она молча наполнила ее вновь. Отрешенный взор его скользнул по худенькой, еще не полностью оформившейся девичьей фигурке: совсем молоденькая, Гвладис не отличалась особой красотой, но от нее веяло юной свежестью. Большие темные глаза, что она боязливо вскидывала на него, были полны робкого смятения; по-детски пухлые губы подрагивали. Свет ламп медными бликами отражался на аккуратно причесанных каштановых волосах девушки; не задумываясь, Роджер вдруг протянул руку и ухватил ее за толстую косу, ладонью ощутив прохладную шелковистую тяжесть.

От неожиданности издав испуганный возглас, девушка отпрянула.

– Милорд? – и без того расширенные глаза ее совершенно округлились.

Де Бек отпустил ее; залпом опрокинув в себя вино, вновь протянул чашу: с трудом удерживая кувшин непослушными руками, Гвладис плеснула в нее вина и быстро отступила. Де Бек оглядывал ее отяжелевшим, сонным взором: чертами лица она отдаленно напоминала своего отца – к вящему своему удовлетворению, он не обнаружил никакого сходства девушки с ее каргой-матерью, присутствие которой выносил с трудом.

– Сколько тебе лет?

Вопрос застал Гвладис врасплох; вспыхнув, она потупила глаза.

– Три месяца назад исполнилось четырнадцать, милорд, – по-детски тонким голоском пролепетала она.

«Хитрая ведьма!» – про себя подумал де Бек: он уже понял, для чего Агата прислала свою дочь взамен себя. Но вид девушки не вызвал никакого отклика в его израненной, измученной душе: непроходящая тоска по Изабель Деверо попросту не оставила в ней места для другой. Он удержался от внезапного порыва сгрести за шиворот эту трясущуюся от страха девчонку и вышвырнуть за дверь – понимая, что тем самым гнев его падет на голову невинной жертвы.

– Ступай, – поднявшись на возвышение, он опустил чашу на стоявший у изголовья большой кровати стул. – Я устал, и хочу спать. Пришли моего сквайра. Да передай Хивелу, чтоб меня не беспокоили, – и решительным жестом задернул за собой занавесь.

– Милорд, – все еще напуганная, Гвладис подхватила корзину с грязным бельем; не чуя под собой ног, устремилась к двери.

Роджер стоял перед закрытой дверью. Сквозь щели ее просачивались тоненькие лучики света, золотыми нитями прорезая окружавшую его непроглядную тьму. Нечто находившееся внутри неумолимо притягивало его; зачарованный, он робко протянул руку – и коснулся холодного шероховатого металла дверного кольца. Владевшее им необъяснимое смятение смелось вдруг всколыхнувшимся в нем нестерпимом желании повернуться и бежать – не останавливаясь, пока хватит сил. Но наперекор сжимавшемуся в дурном предчувствии сердцу разум назойливо нашептывал ему: «открой… открой!»

Недолго длилась внутренняя борьба; все еще удерживавшая кольцо рука его сама собой толкнула дверь. На мгновение он зажмурился, ослепленный ударившим в лицо потоком света – такого яркого, будто там, внутри, находилось само солнце. А когда вновь раскрыл глаза, увидел ее.

Изабель сидела на постели, нагая и простоволосая; распущенные, отливавшие пламенем кудри ее огненно-шелковыми прядями струились по плечам. В руках она держала голенького младенца; льющийся сверху свет мягко отсвечивал на розовой коже мальчика, зажигая искорки в пушистых колечках его волос – таких же рыжих, как и ее собственные. Склонив голову к плечу, она тихонько напевала малышу нежным голосом.

Не отрываясь, совершенно завороженный Роджер смотрел на них – боясь спугнуть ее, даже затаил дыхание. Он не знал, как долго простоял вот так – окаменев, не решаясь нарушить их уединения.

Словно почувствовав его присутствие, Изабель вскинула голову. Лицо ее озарилось улыбкой – нежной, как и ее песня; изумрудные глаза заискрились. Она отняла ребенка от груди и протянула его Роджеру. Горячая волна ударила ему в голову; качнувшись вперед, он вытянул руки – чтобы принять дитя.

И тут чья-то тень заслонила свет. Он беспомощно заморгал, вглядываясь в широкую спину подступившего к Изабель высокого мужчины. Она запрокинула к нему сияющее лицо – никогда еще не видел он ее такой счастливой! Мужчина принял ребенка; смеясь, поднял его высоко над головой. Роджера словно молнией хватило: с лица малыша, как две капли воды похожего на мать, смотрели большие голубые глаза – его, Роджера, глаза!

Прокатившаяся по его телу волна всепоглощающей ярости ударила в голову; он шагнул вперед, чтобы отнять своего сына у незнакомца. Уловив его движение, тот обернулся – и Роджер уставился в лицо Лэнгли.

Англичанин прижал малыша к своей широкой груди; в серых глазах его зажглось пламя ликующего торжества.

– Он мой, де Бек, – исторг он тихий, победный смех. – Как и та, что дала ему жизнь!

Внезапный вихрь закружился перед Роджером, застив все вокруг. Он хотел разогнать густые свинцовые клубы – и не смог пошевелиться. Хотел закричать – голос не повиновался ему. Когда мрак рассеялся – так же неожиданно, как и возник – он вновь увидел англичанина: тот был совсем рядом, нависая над ним своим массивным телом и загораживая сидевшую на постели Изабель. Мальчика в его объятиях уже не было; теперь он сжимал в руке длинный, остро отточенный кинжал – на сверкающем лезвии ослепительными искрами вспыхивали голубые молнии. Не позволяя Роджеру опомниться, англичанин, резко взмахнув рукой, нанес удар.

– Ты заслуживаешь лишь смерти, – горячее дыхание Лэнгли обожгло ему лицо. – Но разве может умереть тот, у кого нет сердца?

Оружие рассекло грудь де Беку, но он не почувствовал боли – и не увидел крови. Исступленный взор его погрузился в заполнявшую его тело черную пустоту в безуспешной попытке разглядеть в мрачной бездне свое сердце. В безумном порыве убедиться, что проклятый англичанин лжет, он сунул руку в зияющую рану. Но как только рука его оказалась внутри, приступ невыносимой боли пронзил его – широко раскрыв рот, он душераздирающе закричал…

– Милорд? Милорд!

Де Бек вскинулся на постели. Над ним склонился полуголый Рис Гриффид со свечой в руке; мерцающий огонек высвечивал из тьмы ночных покоев его встревоженное лицо. Другой рукой сквайр придерживал наспех обмотанную вокруг бедер рубаху.

Роджер дышал тяжело и хрипло, жадно хватая ртом воздух. Очаг давно погас; в покоях было прохладно, но пот градом лился по его лицу. Затравленный взор его судорожно метался по опочивальне, словно выискивая кого-то в темных углах; и он бессознательно шарил ладонью по своей бурно вздымавшейся, липкой от холодного пота груди.

– Вот оно! – хрипло выкрикнул он вдруг.

– Что оно? – непроизвольно отшатнувшийся Рис недоуменно вытаращил глаза.

Звук его голоса привел де Бека в чувство. Несколько мгновений он вглядывался в замершего перед ним сквайра; затем, зажмурясь, с глухим протяжным стоном откинулся на подушки.

– Милорд, вам нехорошо?

– С чего ты взял, глупец? – сквозь зубы выдавил он, все еще не открывая глаз и пытаясь унять сотрясавшую его крупную дрожь.

– Вы кричали, милорд, – пояснил Рис. – Я подумал…

Роджер нетерпеливо отмахнулся, и тот покорно умолк.

– Питья! – отдышавшись, потребовал де Бек.

Приподнявшись на локте и проливая на себя вино, он с жадностью осушил поданную ему чашу. Шумно утершись, сунул сквайру в руки опустевший сосуд.

– Дурной сон. Ступай!

Гриффид попятился; задернув прикроватные шторы, прошлепал босыми ногами к своему матрасу. До Роджера донесся хруст соломы и негромкая возня; завернувшись в одеяло, тот затих и вскоре захрапел.

А Роджер так и пролежал до утра, уставясь перед собой в сумрак ночи и не отнимая ладони от груди, в которой билось его сердце.

Страта Флорида, Кередигион, начало сентября 1212

Отпустив писца взмахом руки, Кедифер откинулся на спинку кресла: преклонный возраст уже давал о себе знать, и вечерами на него накатывала изнуряющая усталость. Время приближалось к вечерней молитве; решив немного передохнуть перед службой, он поднялся и зашаркал было к едва заметной в стене дверце, что вела в маленькую келью с узким ложем, однако его остановил робкий стук в дверь. С обреченным вздохом аббат вернулся в кресло.

– Святой отец, к вам посетитель, – кланяясь, виновато проговорил возникший в дверном проеме монах.

– Он назвался?

– Нет, святой отец. Сказал только, что ваш старый знакомый.

Несколько мгновений Кедифер в сомнительном раздумье шевелил губами, затем кивнул.

– Пусть войдет.

Тотчас на пороге появилась закутанная в длинную мантию фигура. Как только монах прикрыл за собой дверь, гость приблизился и отвесил аббату почтительный поклон.

– Кто ты, сын мой? – пристально вглядываясь в него, осведомился настоятель.

Визитер, выпрямившись, откинул капюшон – и Кедифер от неожиданности отпрянул назад. Обычно полуприкрытые веками маленькие темные глаза его округлились, сердце, подпрыгнув, заколотилось, и ледяной волной пробежавший по спине страх острой болью отдался в пояснице. Словно врата ада разверзлись пред аббатом: он почувствовал, как волосы вокруг выбритой тонзуры его зашевелились.

– Вы не рады видеть меня, святой отец? – красиво очерченные губы Роджера де Бека изогнулись в хищной усмешке.

Крайняя растерянность отразилась на лице аббата; но уже в следующее мгновение он овладел собой – улыбка, вымученная и жалкая, исказила его побелевшее лицо.

– Роджер, сын мой! – в душе содрогаясь, Кедифер протянул ему руку.

Де Бек приложился к ней, губами ощутив гладкость бледной, покрытой старческими пятнами кожи: настоятель явно не обременял себя физическим трудом, независимо от ранга обязательным для каждого служителя ордена.

– Я счастлив видеть тебя в добром здравии, – с наигранным благодушием воскликнул аббат, чересчур поспешным движением отдергивая руку. – Надеюсь, ты уже оправился от тяжелой раны.

– О, да.

Из-под полуопущенных век Кедифер пристально наблюдал за нежданным и более чем нежеланным гостем; пальцы его машинально перебирали неизменные четки из черного янтаря. Он превосходно разбирался в людях, и обладал редким даром безошибочно распознавать человеческую натуру: ощущение угрозы, источаемой этим человеком с прекрасным и порочным лицом падшего ангела, вынудило его призвать на помощь всю имевшуюся у него выдержку – чтобы не выказать владевшего им смятения.

Аббат знал Роджера многие годы: еще маленьким мальчиком тот сопровождал своего отца во время визитов в Страта Флорида. Подвижный, любознательный и на редкость красивый наследник Гволлтера ничем не отличался от других детей, пока не случилось несчастья в семье лорда Хью: его молодая супруга, пребывавшая в стадии глубокой беременности, упала с лестницы и погибла. Ребенку – девочке, названной Алаис – удалось выжить.

Лорд Хью был безутешен. Похоронив супругу, он впал в глубокую депрессию: совершенно замкнулся в себе, почти не общался с сыном, а нанятой для ухода за новорожденной дочерью кормилице категорически запретил показываться ему на глаза – вместе с ребенком, которого считал виновником смерти любимой женщины. Придя в себя настолько, чтобы выезжать за пределы своего замка, первым делом князь отправился в Страта Флорида, намереваясь заказать мессу за упокой души почившей супруги; как всегда, его сопровождал сын. Но это был не тот Роджер, которого помнил аббат: по-прежнему божественно красивый, двенадцатилетний подросток недвижной тенью застыл рядом с отцом, потупясь и крепко поджав губы. А когда Кедифер в попытке приласкать мальчика коснулся ладонью его золотоволосой головы, тот вскинул на него глаза. У аббата перехватило дыхание: на юном, ангельски пригожем лице светились глаза древнего старца. Кедифера поразило их выражение: они горели огнем плохо скрытого торжества, мрачного и мстительного. Ему вдруг почудилось, что он видит перед собой дьявола в обличье ребенка; с трудом подавляя в себе бессознательный порыв осенить себя крестом, он поспешно отступил.

И каждый раз при встрече с молодым де Беком Кедифера охватывало непреодолимое желание перекреститься. Встречаясь со светлыми до прозрачности глазами молодого человека, аббат торопился отвести свои, замечая как при этом на губах Роджера появляется победная усмешка.

Кедифер был осведомлен обо всем, что касалось молодого лорда Гволлтера со времени его нападения на Лланллир. И то, что после совершенных им злодеяний де Бек все еще оставался среди живых, служило неопровержимым доказательством его сношений с темными силами: как иначе можно было объяснить его сказочное воскрешение из мертвых после бангорского сражения?

– Что привело тебя ко мне? – сухо осведомился Кедифер, не скрывая более чем прохладного отношения к де Беку.

Некоторое время Роджер вглядывался в него – пристально, словно прицениваясь. Взор его вызвал в душе аббата очередной прилив панического, суеверного страха, от которого холодные мурашки вновь побежали по спине старика.

– Скажем так: забота об увеличении благосостояния вашего монастыря, святой отец.

Не ожидавший подобного Кедифер метнул на него пронзительный взгляд: он слишком хорошо знал натуру де Бека, чтобы поверить в искренность его слов. Тем не менее он выразил гостю благодарность за его великодушие – правда, с оттенком нескрываемого сарказма.

– Как поживает твоя сестра?

– Ее здесь больше нет, – Роджер нахмурился при упоминании об Алаис. – Она покинула Гволлтер и вместе с мужем перебралась в Англию. По правде сказать, я был неприятно поражен тем, что именно вы отдали ее Деверо.

Кедифер качнул головой.

– Я вынужден был сделать это, Роджер: она сама выбрала его. Англичане, что были с ним – они не позволили мне убедить Алаис в нелепости ее решения.

Де Бек не удержался от колкости:

– Однако вы могли добиться этого позже – ведь после венчания она оставалась с вами еще какое-то время!

Кедифер выпрямился с видом оскорбленного достоинства.

– Ты не вправе обвинять меня в бездействии! Я предложил Деверо оставить ее здесь, и почти уговорил ее аннулировать брак – ибо у них не было возможности консуммировать его. Но тут явился другой англичанин – Лэнгли; он увез ее против моей воли, грозя разорить монастырь.

Обращенные на аббата пронзительно-светлые глаза Роджера яростно сверкнули, стоило тому произнести имя ненавистного соперника. Унимая всколыхнувшуюся в его груди волну лютой ненависти, он крепко сжал челюсти, но его выдали подрагивающие крылья носа и вздувшиеся на шее жилы.

Настоятель невольно содрогнулся: пылающий взор де Бека прожег его насквозь. На мгновение он зажмурился в непроизвольном ожидании, что сутана его вот-вот займется огнем, и в инстинктивном порыве прикрыться вскинул перед собой руку: в гладких бусинах черного янтаря свесившихся со старчески-пухлых пальцев четок с золотым крестом отразились свечные блики.

Вид слабо раскачивающегося креста отрезвил де Бека.

– Мне не следовало упрекать вас, – с трудом подавляя вспышку бешенства примирительно пробормотал он. – Простите, святой отец.

Судорожно сглотнув, Кедифер кивнул. Воцарившаяся в помещении тягостная тишина нарушалась доносившимися со двора людскими голосами и легким перестуком четок настоятеля.

Заметно успокоившийся, наконец, Роджер заговорил:

– Святой отец, мне известно, что цистерианский орден – в отличие от бенедектинцев – не принимает пожертвований. Никаких – кроме даров в виде земель. К сожалению, я не столь состоятелен, чтобы отписать вам часть своих владений, однако то, что могу предложить, может оказаться весьма выгодным для монастыря.

– О чем ты говоришь? – темные, хитрые глаза аббата уставились на собеседника.

– Что вы скажете на возможность беспошлинного провоза вашей шерсти к побережью?

На этот раз Кедиферу не удалось скрыть интереса: Страта Флорида имело лицензию на вывоз за пределы страны производимой аббатством овечьей шерсти, из-за ее превосходного качества пользовавшейся большим спросом в Италии и Фландрии – из нее получалась самая мягкая фланель. Путь к покупателям был длительным и нелегким: шерсть свозилась в лондонские порты, где сбывалась закупщикам сырья. Доступность к морскому побережью, к тому же свободному от налогов, могла ускорить сроки продажи и утроить получаемую прибыль. Именно по этой причине Кедифер пытался вынудить сестру Роджера разорвать брачное соглашение с Деверо и принять постриг: в таком случае аббатству бы отошли расположенные вдоль морского побережья Кередигиона земли Гволлтера.

Предложение звучало слишком заманчиво: перебиравшие четки пальцы аббата сами собой ускорили темп, что вызвало едва заметную усмешку Роджера – он понял, что не ошибся в выборе тактики в разговоре с настоятелем.

– Твоя забота о нашем благосостоянии весьма похвальна, – осторожно произнес Кедифер: вопреки нервным движениям рук лицо его сохраняло маску непроницаемого спокойствия. – Я никогда не сомневался в твоем искреннем желании помогать нашей церкви. Однако, боюсь, оно неисполнимо: ни один из князей не согласится с потерей пошлины.

– Ни один – кроме меня, святой отец.

Припухлые веки Кедифера дрогнули; темные бусинки его глаз алчно сверкнули на старчески рыхлом лице, чтобы тут же вновь скрыться под полуопущенными веками, острый кончик носа дернулся и заметно порозовел.

– Чем же вызвано столь щедрое великодушие? Не обессудь, Роджер: мне трудно поверить, что тобой руководит лишь бескорыстное желание, – узкие, бесцветные губы настоятеля растянулись в едкой усмешке.

Де Бек не стал ходить вокруг да около, и заявил с откровенной прямотой:

– Взамен прошу одного – помогите мне рассчитаться с Лэнгли, святой отец.

Слова Роджера повергли настоятеля в неописуемый гнев. Он выпрямился и, забыв о сдержанности, в патетическом возмущении воскликнул:

– Как осмеливаешься ты предлагать столь нечестивое дело слуге божьему?

– Такое же нечестивое, как и незаконное присвоение вашим аббатством библиотеки Жеральда Камбрийского? – ехидно усмехнулся де Бек.

Ошеломленный, потерявший дар речи Кедифер уставился на него с раскрытым ртом. Вышеупомянутый факт – весьма неприглядный – действительно имел место: испытывавший нужду в средствах для очередного путешествия знаменитый летописец и теолог оставил свою библиотеку в Страта Флорида под залог; когда же попытался забрать ее, предварительно сговорившиеся монахи в один голос заявили, что книги были куплены аббатством и наотрез отказались вернуть библиотеку законному владельцу. Чем вызвали вполне обоснованное негодование Жеральда, с тех пор не упускавшего ни одной возможности для едких выпадок в адрес цистерианцев.

Усилием воли аббат взял себя в руки.

– Месть противна Господу, – с дипломатическим благоразумием проигнорировал он выпад Роджера. – В чем вина Лэнгли перед тобой: мужем твоей сестры стал другой.

– Проклятый англичанин увез мою женщину.

– Уж не ту ли самую, что бежала от тебя – после того, как ты похитил и обесчестил ее? – с не меньшим ехидством осведомился аббат.

Де Бек заметно помрачнел.

– Вы хорошо осведомлены, отец мой, – сквозь зубы процедил он.

– Разумеется, – язвительно откликнулся Кедифер. – Это моя святая обязанность. Мне также известно, что настоятельница Лланллира, в котором твои люди совершили резню, всенародно объявила тебя безбожником и потребовала твоего отлучения от церкви.

Обвинения аббата не смутили де Бека: в Уэльсе, охваченном вспышкой всенародной ненависти к англичанам после недавней казни Джоном двадцати восьми валлийских заложников, уже не вспоминали о его преступлении. Более того, политическая недальновидность английского короля, выразившаяся в скоропалительном вынесении смертного приговора содержавшимся в Ноттингеме пленникам, оказала де Беку неоценимую услугу: воспользовавшись благоприятным моментом, он беспрепятственно вернулся ко двору своего бывшего сюзерена принца Майлгуна ап Риса, обосновавшегося в Лландовере.

– Хочу заверить вас, святой отец, что у меня и в мыслях не было совершать ничего подобного: я желал вернуть сестру, и только. Но сопровождавшие меня люди при виде англичан забыли обо всем – ведь перед ними были те, чьи мужья, братья и отцы разграбили Уэльс, вырезали население, предали огню наши церкви. И осмелились поднять руку на самого Епископа Роберта!

– Джон расплачивается за свои злодеяния, – резко возразил аббат. – Папа Римский наложил на него буллу!

Роджер скривил губы в гримасе презрения.

– И вы наивно полагаете, что этого достаточно для тех, кто потерял своих близких? – с хорошо наигранным жаром воскликнул он. – Кто не желает мириться с присутствием наглых узурпаторов, попирающих наши законы и называющих нас варварами? Разве вы забыли оскорбление, нанесенное Епископу Роберту этим коронованным нечестивцем, оценившим свободу главы бангорской церкви в двести охотничьих соколов? А казнь наших заложников в Ноттингеме? Несколько недель назад принц Майлгун привез вам для погребения тела своих сыновей. Младшему из них едва исполнилось семь; но разве король Джон проявил к нему милосердие? Он велел повесить его, а старшего мальчика кастрацией обрек на мучительную смерть!

Кедифер пристально вглядывался в пылко произносившего патриотические речи князя. Не колеблясь он поверил бы в искренность этих слов, если бы они исходили от любого другого. Любого – но не Роджера де Бека.

– Ты знал, что делал, – наконец, заговорил он глухим от волнения голосом. – Знал, кого взять в соучастники: кто еще осмелился бы на подобное бесчинство в святых стенах? Ты преднамеренно выбрал тех, кто более всего пострадал в этой войне – и своим решением навлек проклятие Божье на головы этих несчастных.

Де Бек, подобравшись, воинственно вздернул свой подбородок, циничной ухмылкой подтверждая правоту слов настоятеля.

– Пусть так! – вызывающе выпалил он. – Проклятые англичане заслужили это: они едва не лишили жизни меня самого, соблазнили мою сестру, захватили мой замок! Я вправе был мстить им – и не раскаиваюсь в содеянном.

Вконец пораженный столь еретическими речами, произносимыми под сводами богоугодного заведения, Кедифер порывисто поднялся.

– Опомнись, Роджер! – он торопливо перекрестился, свободной рукой хватаясь за украшавший его грудь массивный золотой крест. – Ты гневишь Бога! Смирись – ты уже свершил свою месть.

Де Бек выпрямился; глаза его вновь заполыхали огнем жгучей ненависти. Он шагнул к настоятелю – заметно побледнев, тот отпрянул. Осев в свое кресло, аббат вцепился в резные подлокотники трясущимися руками и втянул голову в плечи.

– О, нет! – прошипел Роджер. – Деверо увез Алаис; по правде говоря, я не жалею об утерянной сестре. Она ничего не значила для меня – даже меньше, чем ничего! Но Изабель…, – он умолк на мгновение, обуздывая клокотавшую в нем ярость. – Лэнгли увез женщину, что была моей.

– Ты не можешь предъявлять прав на ту, что взял силой! – протестующе воскликнул Кедифер. – Своим бегством она выказала нежелание оставаться с тобой – даже после бесчестья, которому ты подверг ее.

– Разве женщина имеет право выбора? – презрительно фыркнул Роджер. – Достасточно того, что я желаю ее – и я пойду на все, чтобы вернуть ее!

Настоятель воззарился на него с нескрываемым ужасом.

– Господь с тобой, Роджер, – голос его снизился до сиплого, ломающегося шепота. – Что может быть хуже того, что ты уже натворил?

Как ни странно, беспомощное, почти жалобное воззвание аббата оказало на Роджера неожиданно усмиряющее воздействие. Он весь как-то сник; плечи его обмякли, словно под тяжестью невидимого бремени. Он поднял руку – изящную, с гибкими, сильными пальцами, и устало провел ею по своему лицу, сметая с него паутину гнева.

– Именно потому и обращаюсь за помощью к вам: у меня и в мыслях нет ничего противоугодного Богу. Моя месть Лэнгли будет заключаться в том, что я отниму у него ту, которой он безмерно дорожит. Вам трудно это понять, святой отец, но заверяю вас – для него это наказание будет хуже смерти.

В покоях вновь воцарилось напряженное молчание. Сжав губы и потупясь, аббат погрузился в размышления – предложение молодого лорда Гволлтера казалось весьма заманчивым. Оно обещало не только финансовую выгоду: с увеличением прибылей появлялась возможность строительства новых дочерних монастырей, что несомненно усилило бы политическое влияние и его самого.

С другой стороны, заключать альянс с человеком, осмелившимся пролить кровь в священных стенах… Это было слишком рискованно: он мог потерять должность и подвергнуться изгнанию из Страта Флорида.

Пристально наблюдавший за ним де Бек догадался о одолевавших настоятеля сомнениях.

– Клянусь сохранить в тайне наше соглашение, – решительно заявил он, поднимая правую руку. – И даю слово, что не применю насилия.

– Не обессудь, Роджер, – аббат был откровенен. – Если я не поверю тебе.

– Что ж, вы правы, сомневаясь в моих словах, – согласился де Бек. – На вашем месте я не поверил бы моим клятвам даже если бы я принес их на Библии. Однако я поклянусь тем, что для меня дороже всего – а именно жизнью той, без которой моя собственная не имеет никакого смысла.

Кедифер вперил в него сузившиеся глаза: то, что прочел в пылавшем страстью взоре де Бека, убедило его. По долгу сана презиравший женщин, он не понимал и не принимал всепоглощающего вожделения, испытываемого де Беком по отношению к одной из них. И был уверен, что с его стороны это ничто иное, как проявление оскорбленного самолюбия. Все попытки образумить Роджера оказались безуспешными: в отчаянном, граничившем с безумием упрямстве тот не желал признавать истины – истины в том, что предъявлял права на то, чем никогда не владел.

И Кедифер сдался – в надежде удержать этого человека от свершения очередных злодеяний. К тому же он получал возможность подчинить себе эту сильную и незаурядную личность: как знать, быть может, для Роджера еще не все потеряно, и ему удастся очистить душу этого заблудшего создания от скверны и вымолить для него прощение Всевышнего.

– Пусть будет так. Чем могу я помочь?

Тяжелые, низко стелившиеся тучи разверзлись проливным дождем. Лошади осторожно переступали по вязкой грязевой жиже; прикрывшиеся капюшонами накидок от льющихся сверху водяных струй всадники понуро горбились в седлах. Однако заметно воспрявший духом после рандеву с аббатом де Бек не обращал внимания на ненастье.

– Согласился ли аббат, милорд?

Де Бек скосился на пристроившегося рядом Риса Гриффида.

– Старый глупец! – он снисходительно усмехнулся. – Мне даже не пришлось уговаривать: его жадность перевесила доводы разума. Кедифер заглотил мою наживку, невзирая на всю его хваленую проницательность.

– Но вы сдержите свое обещание? – в голосе сквайра прозвучало неприкрытое беспокойство.

– Слова не имеют цены, – цинично изрек де Бек. – Главное – он согласился. А что будет потом…, – он пренебрежительно пожал плечами.

Гриффид насупился. Нарушение данного служителю Бога обещания было равносильно святотатству и сурово каралось церковью. Он мысленно выбранился: в памяти его еще свежи были подробности безрассудного нападения де Бека на Лланллир, завершившегося убийством английских женщин и детей – и ради чего? Удавшееся было поначалу похищение Алаис и ее свояченицы, рыжеволосой прелестницы Изабель Деверо, закончилось для хозяина весьма плачевно: сбежавшей из Карндокана Изабель удалось вернуться в Аберистуит. После чего ее брат и нареченный жених отправились к принцу Лливелину требовать справедливости. В результате де Бек, на которого к тому времени настоятельница Лланллира наложила проклятие, подвергся позорному изгнанию из Гвинеда. Бог знает, чем все это обернулось бы для Роджера, если бы не не менее безрассудное решение короля Джона о казни содержавшихся в Ноттингеме валлийских заложников: слухи о злодеянии молодого лорда Гволлтера благополучно затонули в поднявшейся в Уэльсе волне всенародного возмущения и ненависти к англичанам. Как и Роджер, Гриффид не страдал чувством особого суеверия, и к гневу аббатиссы Лланллира отнесся философски; однако после невыносимо долгих месяцев, проведенных в Гволлтере в мучительном ожидании казавшегося неминуемым наказания, ему вовсе не хотелось вновь оказываться козлом отпущения за совершаемые его хозяином грехи.

– Аббат пользуется большим влиянием, – осторожно заговорил он. – Он может доставить вам много неприятностей.

– Кедифер не осмелится открыто признать связи со мной – человеком, отлученным от церкви: пост владыки самого крупного цистерианского аббатства Кередигиона стоит немалого.

Рис издал неопределенное мычание. Он был единственным, кому де Бек доверял свои помыслы, ибо доводился тому кузеном по материнской линии. Лорд Хью, отец Роджера, при жизни не поддерживал особенно тесных отношений с родственниками женщины, чье мимолетное пребывание в его постели привело к появлению на свет нынешнего властителя Гволлтера. Однако незадолго до своей безвременной кончины он, не желая оставлять еще не совсем оперившегося юнца-сына в полном одиночестве, вызвал в замок Риса Гриффида; и после принесенной последним клятвы верности приставил к молодому наследнику сквайром.

Гриффид был умен, хитер и силен; он понимал все с полуслова и отличался безоглядной преданностью своему родичу-князю. Именно последнее качество Роджер де Бек ценил в нем превыше всего: на Риса можно было положиться во всем.

– Мы возвращаемся в Гволлтер, милорд?

– Нет, – де Бек непроизвольно поежился, почувствовав, как дождевая вода просачивается ему за шиворот. – Сделаем небольшой крюк: наведаемся в Кардифф.

Рис и глазом не моргнул.

– Хотите разведать куда он пойдет?

– Ты, как всегда, догадлив, – Роджер криво усмехнулся. – Я должен знать, где мне надлежит искать ее.

– Что скажет принц Майлгун по поводу вашего отсутствия при его дворе?

– У него нет оснований для претензий, – смахивая с лица дождевые капли, уверенно заявил де Бек: в отличии от английских баронов, валлийские князья не признавали откупных, и все боеспособное мужское население от четырнадцати и старше обязано было нести сезонную службу. Однако с начала года он уже провел в военных лагерях принца более трех месяцев, и теперь с полным правом мог заняться разрешением личных проблем.

Де Бека не интересовали амбиции принцев Уэльса – не потому, что считал их неисполнимыми. Просто он слишком хорошо знал натуру валлийских правителей, не способных жить в согласии, и не признававших самого понятия мирного сосуществования. Если они не воевали с англичанами, то поворачивали оружие друг против друга: по местным обычаям, отцовское состояние делилось поровну меж сыновьями, и после вступления в права наследства братья принимались разжигать междоусобные войны – до тех пор, пока оставшийся в живых последний член семейства не прибирал к рукам все.

С помощью валлийских князей Лливелин вполне мог бы добиться независимости Уэльса, но сохранить ее… В это Роджер не верил. И не желал утруждать себя борьбой за идею, по его мнению, заранее обреченную на провал. Сейчас он намеревался заняться делом, которое считал намного важнее политической свободы своего народа и ради успешного исполнения которого собирался идти до победного конца.

– Я весь внимание, святой отец, – Фичан поклонился.

– Брат мой, передо мной возникла задача – весьма ответственная и деликатная, требующая незамедлительного разрешения, – немигающие, полуприкрытые припухшими веками глаза Кедифера остановились на монахе. – Для исполнения ее я выбрал тебя, ибо уверен – оно окажется тебе под силу.

Монах вновь поклонился, под смиренно потупленными очами скрывая удовлетворение от скупой похвальбы настоятеля.

– Ты отправишься в Гволлтер – в качестве капеллана лорда Роджера.

Длинное, с резкими грубыми чертами лицо монаха оставалось невозмутимым.

– Вы хотите сказать, что я должен сменить отца Элфодда?

– Вот именно.

– Не вызовет ли это протеста со стороны лорда Роджера? Элфодд служил еще его отцу, лорду Хью, упокой господи душу его, – Фичан перекрестился.

– Не вызовет, – глаза Кедифера превратились в щелочки. – Я позабочусь об этом.

Аббат с кряхтением поднялся из кресла; медленно, слегка приволакивая ноющие в коленных суставах ноги, прошаркал по келье. Пальцы его привычно перебирали неизменные четки из черного янтаря, веки почти сомкнулись, так что со стороны казалось, что он расхаживает с закрытыми глазами.

– Меня сильно беспокоит состояние души сына моего старинного друга и в прошлом верного прихожанина, коим был лорд Хью, – заговорил он своим глубоким, проникновенно-вкрадчивым голосом. – Минувший год выдался для лорда Роджера крайне неблагоприятным. Ему пришлось перенести множество невзгод: тяжкое, едва не завершившееся гибелью ранение, похищение сестры, вынужденной обвенчаться с одним из пленивших ее англичан. Ко всему прочему, близость Гволлтера к Аберистуиту едва не стоила ему родового замка. Все это негативно сказалось на рассудке Роджера. Его вполне понятное желание вырвать сестру из рук англичан закончилось трагически: в священных стенах Лланллира, куда ее упрятал муж, пролилась кровь.

При этих словах Фичан поспешно перекрестился. Кедифер остановился перед закрепленным на стене распятием; скорбно склонив над переплетенными пальцами седую, с аккуратно выбритой тонзурой голову, забубнил молитву. Какое-то время тишина кельи нарушалась лишь легким потрескиванием фитилей в зажженных свечах и невнятным шепотом молящихся.

Закончив, аббат осенил себя крестом и старчески-неровной походкой вернулся в свое кресло.

– У меня есть все основания опасаться за благополучие лорда Гволлтера. Поэтому я принял решение: от моего имени ты возьмешь его под духовную опеку. И позаботишься о том, чтобы наставить и удержать его на пути истинном. Роджер молод и горяч; мне не хотелось бы, чтобы житейская неопытность послужила причиной его падения, – темные бусинки глаз его пронизывающими буравчиками вперились в застывшего перед ним монаха. – В Гволлтере ты будешь моими глазами и устами, – аббат многозначительно поджал безгубый рот.

– Я понял, святой отец, – монах смиренно поклонился. – И сделаю все, как вы велите.

Кардифф, Южный Гламорган, начало сентября 1212

Основатель замка Кардифф Вильгельм Завоеватель, вне всякого сомнения, был весьма незаурядной личностью. Внебрачному сыну герцога Нормандии Роберта Великолепного удалось покорить британский остров благодаря своим исключительным способностям величайшего полководца и искусного политика. Высокий, могучего телосложения, он обладал редкостными для его сословия высокими моральными устоями и неуклонно придерживался законов рыцарского этикета: воинов, что у Гастингса в пылу атаки разрубили не пожелавшего сложить оружия короля саксов Гарольда, он приговорил к суровому наказанию. Галантный аристократ, верный супруг и заботливый отец, он отличался набожностью и почитал церковь. И при первой же возможности отправился на паломничество в Кафедрал Святого Давида – благо одна из самых исторически знаменитых святынь Христианства находилась на западном побережье покоренного им Уэльса. Возвращаясь в Англию через земли Южного Гламоргана, король распорядился выстроить новую крепость – на месте обнаруженных у реки Тафф останков древнеримского форта.

Первоначально замок – тогда бревенчатый – был возведен на вершине высокого насыпного холма; его окружал наполненный водой тридцатифутовый ров – самый широкий в Уэльсе. А внук Завоевателя Роберт Глочестерский, старший и незаконнорожденный – как и его знаменитый дед – сын короля Генриха I, перестроил его в камне, воздвигнув величественное, многоугольное сооружение. Именно в темнице Кардиффа в многолетнем заключении некогда содержался старший сын Завоевателя Роберт Куртхоз, в свое время поднявший Нормандию против захватившего английский престол младшего брата Генриха.

Теперь Кардиффом заправлял Фалк де Брент, шериф замка и верный приспешник короля Джона, недавно возвратившийся после завершившейся очередным провалом валлийской кампании. В составе войска, что Фалку удалось вывести из Аберистуита без потерь, находился Ричард Лэнгли: после короткой передышки он намеревался выступить в Клиффорд, где его дожидалась нареченная невеста.

Они разбили лагерь в лесной чаще, неподалеку от Кардиффа. Место попалось вполне подходящее: глубокий овраг, вход в который скрывался стеной буйно разросшегося орешника. Узкая, извилистая расщелина оврага протянулась на добрую милю, и в случае нападения они могли легко ускользнуть от неприятеля, воспользовавшись вторым выходом из ущелья. Один за другим всадники спустились по крутому каменистому склону; двое замыкавших отряд солдат, спешившись, сгребли охапки прошлогодних листьев и тщательно забросали следы конских копыт. Костров не разводили – вьющийся над лесом дымок мог выдать их; люди довольствовались холодной олениной, сыром и черствыми лепешками.

В свой немногочисленный отряд де Бек включил нескольких гвентских лучников. Впридачу к своим блестящим боевым способностям, они были превосходными проводниками и умело выбирали тропы, исключавшие любую возможность столкновения с отрядами лордов Южной Марки, в чьи владения они вторглись: в связи с активными военными действиями валлийских принцев против короля Джона бароны приграничных с Уэльсом княжеств усилили надзор за своими территорями.

Наступила ночь, стылая, удушливо-сырая после недавно выпавшего дождя. Наверху свирепствовал сильный ветер, разгоняя клочковатые облака и срывая с деревьев уже начинавшие желтеть листья; здесь же, на дне ущелья, царила плотная, глухая тишина. Высоко поднявшаяся луна слабо высвечивала тесно сходившиеся края оврага. Выставив охрану, люди вповалку улеглись на расстеленных поверх наломанных ветвей орешника одеялах.

Сон не шел к де Беку; он полулежал, прислонясь к скальному обломку и для пущего удобства подложив под спину свернутую мантию. Отрешенно уставясь перед собой в черно-фиолетовую непроглядную тьму, он угрюмо размышлял.

Вернее, продолжал размышлять: с тех пор, как Изабель бежала из Карндокана, он безостановочно занимался только этим. Сейчас мысли его занимал Ричард Лэнгли, что, быть может, в этот самый момент находился в нескольких милях. Он представил его себе: рослого, плечистого, с едва заметной ироничной усмешкой на твердо очерченных губах и уверенным взглядом раскосых серых глаз над высокими скулами. Роджер понимал, чем именно англичанин приворожил Изабель: тот был настоящим мужчиной, сильным и неустрашимым – в чем имел возможность убедиться во время совместного похода в Шотландию, в августе 1209. К тому же Лэнгли был ближайшим соратником ее брата – что тоже значило немало. В который раз скрепя сердце де Бек вынужден был признать, насколько выигрышной была позиция его соперника. Особенно после того, как он, Роджер, отнял у девушки то единственное и заветное, чем она обладала; отнял силой и обманом – ведь ему не удалось сдержать своей клятвы, и Алаис все же лишилась своего ребенка.

Впервые Роджера одолевали сомнения: не в успехе своей безумной затеи по возвращению Изабель – он всегда добивался желаемого. Но в том, смирится ли она с ним после всего, что пережила по его милости. Он вспомнил с каким презрением она отвергла его предложение о браке, и с каким бесстрашием пошла с человеком, которому велел отвести ее на растерзание солдатам. Проклятый плебей! Роджер скрипнул зубами – он так и не смог найти его. Ему не удалось даже разглядеть лица презренного предателя! Не будь его, Изабель оставалась бы с ним – он сумел бы уговорить ее. При этом Роджер старательно избегал воспоминаний о последней встрече с Лэнгли – там, при сдаче Аберистуита – и более чем дерзком утверждении англичанина о том, что сердце Изабель принадлежит ему. Уделом женщин являлись покорность и послушание, и во мнении этом он не был одинок: так считали другие мужчины, так гласил закон, так утверждала церковь. И он вернет эту женщину, желает она того или нет – главное, что этого желает он.

На рассвете де Бек отправил в Кардифф одного из своих гвентцев в обличье нищего паломника. Который вскоре вернулся с обнадеживающими сведениями: Лэнгли все еще находился в замке – он намеревался выйти в Клиффорд через несколько дней. Из чего де Бек заключил, что Деверо с женщинами дожидается Лэнгли в своем маноре, неподалеку от замка Клиффорд.

Весьма довольный полученными сведениями, Роджер не медля повернул своих людей в Гволлтер.

Гволлтер, Кередигион, октябрь 1212

Первые вести поступили через полтора месяца. Роджеру пришлось запастись терпением – ибо монахи путешествовали пешими. Он категорически отверг предложение аббата Кедифера ограничиться простым обменом посланий со священником церкви Клиффорда, опасаясь возникновения вызванных расспросами о семействе Деверо нежелательных слухов: они могли насторожить Лэнгли, дойди они до его ушей.

Явившийся в замок монах был немедленно препровожден в покои де Бека: старший охранник при его появлении сразу же вызвал к воротам Риса Гриффида, личного сквайра хозяина.

Монах, молодой, с круглым простодушным лицом, после длительного путешествия заросшим короткой каштановой бородкой, предоставил Роджеру подробный отчет об увиденном и услышанном им во время пребывания в клиффордской церкви, куда отправился по распоряжению Кедифера. Он и понятия не имел о настоящей причине своего визита в Клиффорд, наивно полагая, что сидевший в резном кресле красивый светловолосый князь был всего лишь озабочен судьбой своей сестры.

– Ты видел их?

– Да, милорд, – почтительно отвечал монах. – Молодого лорда Деверо и его жену.

Де Бек непроизвольно напрягся, однако, обуздывая охватившее его нервное возбуждение, спросил как можно ровнее:

– Был ли с ними мужчина – высокий, темноволосый и сероглазый?

Простое, бесхитростное лицо монаха приняло озадаченное выражение.

– Нет, милорд, – после короткого раздумья уверенно заявил он.

Роджер задумался. Вполне вероятно, Лэнгли был в отъезде: навещал свои владения, что располагались где-то на севере Англии, или находился в замке графа Честера – как знать, он вполне мог вернуться к прежнему месту службы.

– Ваша сестра здорова и счастлива, милорд, – продолжал тем временем монах. – Лорд Деверо, по слухам, очень заботливый и внимательный супруг.

Роджер не счел нужным выказывать своего настоящего отношения ни к сестре, ни тем более к зятю; придав лицу довольное выражение, с лицемерным воодушевлением он поблагодарил монаха за оказанную услугу.

– А сестра лорда Деверо, леди Изабель – что она? – нарочито небрежно осведомился он, с замиранием сердца ожидая ответа.

– Не знаю, милорд.

Холодный пот прошиб Роджера; на мгновение он застыл, сдерживая дыхание и изо всех сил подавляя охватившую его панику.

– Ты не видел ее? Зеленоглазая и рыжеволосая, – нервно сглотнув подкативший к горлу ком тошнотворного страха, настойчиво переспросил он.

Монах качнул головой.

– Лорд Деверо являлся к службе вдвоем с супругой.

Все вокруг поплыло перед глазами де Бека. Он покачнулся, словно пьяный; крепко зажмурясь, ухватился за подлокотники кресла. Чувствуя, что задыхается, попытался было глотнуть воздуха, и не смог – словно что-то перекрыло ему горло: если этот олух не видел ни Лэнгли, ни Изабель, это могло означать только одно: проклятый англичанин увез ее в Нортумберленд!

Состояние его не укрылось от монаха: подступая, тот обеспокоенно осведомился:

– Милорд, вам нехорошо? Быть может, мне позвать кого-нибудь? – они оставались наедине: перед началом беседы де Бек отослал из покоев всех – даже своего сквайра.

– Нет!! – хриплый возглас Роджера напугал монаха: невольно отшатнувшись, тот поспешно отступил.

Спохватывясь, де Бек усилием воли придал своему лицу обычное выражение; поблагодарив, он отпустил монаха, попросив передать аббату Кедиферу свое почтение.

Оставшись один, некоторое время Роджер сидел недвижно, упорядочивая судорожно мечущиеся в мозгу мысли; затем поднялся и неверной походкой направился к двери. Деревянным, лишенным всяких эмоций голосом велел охраннику не беспокоить его и задвинул засов. Вернувшись к креслу, он тяжело опустился в него; сгорбясь и упершись в колени локтями, с глухим стоном уронил в ладони лицо.

Он уединился, чтобы обдумать услышанное от монаха – перед тем, как предпринять очередной шаг. Но одиночество его неожиданно оказалось нарушенным: из темных углов опочивальни до него вдруг донеслись едва слышимые, напоминающие человеческий шепот шорохи. Он вскинулся: тени прошлого обступили его; среди них он различил размытые образы тех, что давным-давно покинули этот бренный мир – замерев, они осуждающе взирали на него черными дырами пустых глазниц.

Роджер стиснул в щепоть пальцы и, перекрестясь, забормотал молитву в страстном стремлении разогнать призраки, всколыхнувшие в его душе суеверный ужас и чувство запоздалого раскаяния. Но Господь, словно в отместку за совершенные им злодеяния, не внял его мольбам: даже сквозь плотно прижмуренные веки он видел перед собой их лица – полупрозрачно-бледные и безжизненные, словно выточенные из камня маски. И заново переживал свою жизнь.

Всепоглощающая ненависть – все, что испытывал он к Сиван, молодой жене своего отца, лорда Гволлтера. Собственной матери он не помнил: она умерла, когда ему еще не было и трех; знал только, что она была дочерью бейлиффа охотничьего манора лорда Хью. Во время одного из визитов хозяина честолюбивый родитель девушки воспользовался тем, что лорд перебрал вина во время ужина. В результате проснувшийся утром де Бек обнаружил ее в своей постели. Крайне сконфуженный происшедшим, он оделил девушку дарами в виде серебряных украшений и с успокоенной совестью отбыл в Гволлтер. А через положенный срок бейлифф оповестил хозяина о рождении сына. Расчеты плута не оправдались: де Бек не собирался узаконивать отношений с его дочерью, и не изъявил никакого желания перевезти ее в замок в качестве любовницы, хотя от сына отказываться не стал.

Первые два года своей жизни Роджер провел в маноре с семейством деда. Лишь после скоропостижной смерти матери мальчика перевезли в Гволлтер. Лорд Хью все еще не был женат, и свободное от войн и охоты время старался уделять ребенку. Если поначалу его и одолевали сомнения относительно своего отцовства, они развеялись, стоило Роджеру немного подрасти: золотоволосый и голубоглазый, мальчик был уменьшенной копией отца – светлые волосы и глаза де Бекам достались от матери лорда Хью, ирландки по происхождению.

Роджеру исполнилось одиннадцать; и сообщение о предстоящей женитьбе отца поначалу он воспринял спокойно, зная, что будет равным с рожденными в браке братьями. Пока в случайно подслушанном разговоре лорда Хью с отцом невесты не услышал выдвинутого последним требования: все имущество Гволлтера должно перейти к сыновьям от законной супруги.

Привыкший чувствовать себя принцем Гволлтера мальчик был сокрушен, когда лорд Хью дал свое согласие. В душе подростка зародилась ненависть – еще до того, как мачеха водворилась в замке. И чувство это многократно усилилось, стоило ему увидеть какими глазами лорд Хью смотрел на свою юную супругу, всего лишь несколькими годами старше его собственного сына. Глядя на то, как отец с мягкой улыбкой подносит к губам протянутую ею руку, обнимает ее тонкий стан и склоняется к запрокинутому к нему женскому лицу, он буквально дрожал от жгучей ревности: эта мерзавка вытеснила его из отцовского сердца!

Роджер хорошо помнил, как стараясь загладить свою вину перед сыном, лорд Хью принялся засыпать его подарками: искусно смастеренным для его возраста оружием, новым пони, превосходно выделанным седлом. Он принимал отцовские дары, однако с завидным упрямством раз за разом отвергал попытки мачехи наладить взаимоотношения.

А через три месяца после венчания случилось то, чего он страшился больше всего: Сиван объявила, что ждет ребенка. Новость эта навсегда изменила жизнь Роджера. Замкнувшись в себе, он начал избегать даже общества лорда Хью. И наблюдая за расширяющейся талией мачехи, мучился тоскливым ожиданием появления на свет ненавистного соперника, что полностью затмит его в отцовских глазах.

Конечно, существовала возможность гибели Сиван во время родов – такое случалось сплошь и рядом. Однако цветущий вид хорошевшей с каждым днем молодой мачехи служил наглядным подтверждением ее отменного здоровья. Однажды глядя, как она, подобрав юбки, с предельной осторожностью спускалась по замковой лестнице, Роджер невольно подумал: «Как было бы здорово, если бы она оступилась!»

Впрочем, он тут же устыдился своего порыва; однако мысль эта прочно засела в его голове. И все чаще и чаще он возвращался к ней, с тайным злорадством воображая себе картину падения мачехи с крутых ступеней и, как закономерное последствие, рождение младенца-калеки: Роджер был осведомлен о существовавшем в Уэльсе непреложном законе, по которому мужчины с физическими и умственными недостатками были полностью лишены прав наследования.

Но все это было лишь плодом его возбужденного воображения. Он хорошо понимал ничтожность вероятности несчастного случая: вокруг Сиван постоянно вились окружавшие ее заботой и вниманием женщины. В один из дней внимая щебетанию мачехи, рассказывавшей лорду Хью о том, что ребенок впервые шевельнулся в ее чреве, изнывавший от ревности Роджер вдруг взмолился про себя: «Господи, пусть он родится мертвым!»

Уже в следующее мгновение он ужаснулся собственному кощунству; бросившись в часовню, упал перед алтарем на колени и дрожащими губами забормотал молитву в судорожном порыве оправдать помутившие его разум черные помыслы. Зажмурясь, трясясь от суеверного страха, с трепетом он ожидал что вот-вот грянет гром, у ног его ударит молния и земля, разверзнувшись, поглотит его. Но Божьего наказания, к его изумлению, так и не последовало.

Воспрявший духом Роджер несколько дней вел себя тише воды, старательно избегая встреч с мачехой и молитвами усмиряя свою ненависть – как к ней самой, так и к еще нерожденному ребенку. Однако неделю спустя возвращаясь с верховой прогулки, он стал невольным свидетелем очередной беседы родителей, уединившихся на скамье в маленьком саду внутреннего двора.

Удерживая на поводу своего пони, с вновь вспыхнувшей ревнивой завистью он смотрел, как лорд Хью с улыбкой на довольном лице поглаживает ладонью заметно округлившийся живот молодой жены. Чувство принужденного раскаяния мгновенно поглотилось разгоревшимся пламенем жгучей ненависти, что вопреки всем предпринимаемым им усилиям продолжала тлеть в самой глубине сердца Роджера. И он вынес Сиван приговор.

Нескоро выпала ему возможность осуществления своего замысла; но он был терпелив. И не упустил предоставившегося удобного случая, когда мачеха, наконец, оказалась одна на верхней площадке замковой лестницы. Роды уже были близки; все было готово к приходу в мир нового члена семейства: женщины нашили стопку крошечных рубашек, деревенский мастеровой изготовил резную колыбель из вишневого дерева. Даже доставили в замок недавно родившую дочь кормилицу.

Это было совсем нетрудно: дождавшись, когда мачеха минует его, выскользнуть из темной ниши и с силой, поразившей его самого, толкнуть ее в спину. И броситься прочь, с рвущимся из груди ликованием слыша за собой пронзительные крики несчастной и вопли сбегавшихся женщин. А затем с невинным выражением на лице появиться у места трагедии, где уже собрались обитатели замка во главе с хозяином, тщетно пытавшимся привести жену в чувство.

Сердце Роджера едва не разорвалось от отчаяния, когда из чрева скончавшейся в муках Сиван достали еще живое дитя. Которое тут же сменилось приступом радости, внезапной и сокрушающей, отчего нутро его скрутило в спазмах: под понимающие и сочувственные взгляды челяди он, корчась от резкой боли, рухнул на колени – это была девочка! Его стошнило прямо там, у ног совершенно раздавленного горем отца; присутствовавшие расценили это вполне объяснимым следствием потрясения после столь ужасного события.

Самым трудным оказалось не совершение преступления – Роджеру пришлось изрядно помучиться, изображая из себя скорбящего. Он вполне преуспел в этом: никому и в голову не пришло подозревать одиннадцатилетнего подростка, княжеского сына, в причастности к смерти леди Сиван. Никому – кроме Махельт, кормилицы его новорожденной сестры.

Алаис исполнилось два месяца; к тому времени Махельт потеряла свое собственное дитя. Кормилица страстно привязалась к появившейся на свет при столь трагичных обстоятельствах малышке. Жалость к сиротке переросла в материнскую любовь – когда безутешно скорбящий лорд Хью несправедливо обвинил новорожденную дочь в смерти безвременно ушедшей жены и отказался видеть ее.

С потерей любимой супруги взор страдающего князя вновь обратился на сына. Роджер вернул себе место в сердце отца; он научился скрывать эмоции за неподвижной маской и опущенными глазами, и вел себя с неожиданной для столь юного существа предусмотрительной острожностью.

Только однажды он позволил себе расслабиться – когда, улучив момент, проскользнул в отведенные для новорожденной сестры и ее кормилицы покои. И надо же было случиться такому: Махельт, которую поначалу не заметил, оказалась свидетельницей его неосторожности!

Роджер навсегда запомнил мгновения, ставшие для него, пожалуй, самыми страшными в жизни: полутемные, казавшиеся пустыми покои – и колыбель, в которой спала Алаис. Он заглянул в нее: вид плотно спеленутой, безмятежно спавшей маленькой сестренки заставил его замереть. Но не от прилива братских чувств: его вдруг затопила неуемно-буйная, распирающая душу эйфория от осознания собственной безнаказанности.

Склонясь над младенцем, Роджер вгляделся в черты крошечного личика с плотно прижмуренными веками и полуоткрытым бутончиком розового рта – оно ничем не напоминало Сиван. Но это не имело для него никакого значения: перед ним была ее дочь. Казалось покинувшая его после смерти мачехи злоба вновь всколыхнулась в груди подростка; из горла вырвался хриплый нечленораздельный звук, и в сладостно-диком порыве причинить боль ненавистному существу руки его самопроизвольно потянулись к ребенку.

Неизвестно, чем бы это закончилось, не окажись рядом кормилицы. Уловивший за спиной шорох Роджер стремительно обернулся: из темного угла выступила Махельт. Скрюченные пальцы его мгновенно распрямились, руки опустились, и на лицо вернулась маска обычной невозмутимости. Но недостаточно быстро: женщина все же уловила отблеск обуревавшей его слепой ненависти, так тщательно скрываемой им от всех. Он понял свою оплошность, заметив, как напряглось смуглое лицо Махельт и затвердел ее взор.

Глаза их скрестились в безмолвном поединке – безоружном и бескровном, в котором не могло быть ни победителей, ни побежденных. Темные женские глаза утверждали «я вижу тебя насквозь!»; прозрачно-голубые мальчишеские же с дерзким самомнением отвечали «никто не поверит тебе!»

Роджер прекрасно сознавал свое превосходство, как Махельт – свое бессилие: она не смогла бы доказать своих подозрений. Однако женщина вознамерилась до конца защищать заменившую ей родную дочь невинную малютку – Роджер прочел это в ее тяжелом, пылавшем мрачным огнем взоре.

Он вызывающе улыбнулся, давая понять кормилице, что понял ее молчаливое предупреждение. Неудача не огорчила его; в конце концов, эта девчонка не представляла для него никакой опасности: он оставался единственным сыном и наследником лорда Хью. Высоко подняв золотоволосую голову, с победной улыбкой на лице падшего ангела он отступил к двери и, ни говоря ни слова, покинул детские покои.

И теперь, вспоминая о выпавших на его долю после замужества Алаис событиях, Роджер горько сокрушался о том, что так и не успел придушить ее – еще тогда, когда совершенно беспомощная она лежала в колыбели.

Он больше не предпринимал никаких попыток избавиться от сестры – вплоть до смерти отца. Клятва позаботиться об Алаис, вырванная у него находившимся на смертном одре лордом Хью, не имела для него никакого значения: на следующий же день после погребения заручившись согласием кузенов покойной мачехи, он отвез девочку в монастырь. Роджер не случайно выбрал Лланллуган: обитель находилась на севере Поуис, в отдаленном и глухом местечке. Пообещав настоятельнице проведывать сестру, он отбыл – с тем, чтобы больше не возвращаться. Это была сладкая месть погубленной им мачехе – навсегда замуровать ее дитя в монастырских стенах.

Время шло своим чередом. Унаследовавший титул лорда Гволлтера Роджер наслаждался полнокровной жизнью: охотился, воевал, проводил положенное время при дворе своего сюзерена, принца Дехейбарта Майлгуна ап Риса. Он не мог похвастаться обилием друзей – мужчины избегали его. Роджер мстил им, обольщая и совращая их жен и дочерей, которых завораживала и притягивала его необычайная красота. И каждый раз, глядя в лицо очередному ничего не подозревавшему рогоносцу или одураченному кичливому папаше, испытывал ни с чем не сравнимое наслаждение.

Ничто не предвещало надвигающейся грозы – даже когда король Джон, переманив на свою сторону принцев Дехейбарта и Поуис, выступил против Лливелина. И лишь когда в Уэльсе, словно грибы после дождя, начали взрастать норманнские замки, Роджер забеспокоился: с приходом к власти Джона валлийские законы будут отменены, и Гволлтер перейдет к единственному рожденному в законном браке ребенку лорда Хью – его младшей сестре Алаис1. Этого он не мог допустить. Кузены погубленной им мачехи категорически отказались дать согласие на постриг девочки; возложив охрану Гволлтера на Риса Гриффида, Роджер ушел на север, в Гвинед – чтобы присоединиться к Лливелину.

В сражении у Бангора английский рыцарь копьем пробил ему левое плечо – и тут же пронзенный валлийской стрелой пал сам. Привалившись к шее своего скакуна, де Бек какое-то время удерживался в седле; хлеставшая из глубокой раны кровь заливала седло и попону. До хруста стиснув зубы, напрягая последние силы, он повернул коня к окружавшему поле брани лесу, подальше от места схватки. Ослабевший от потери крови, отягощенный аммуницией, в конце концов он свалился с лошади у самой кромки лесных зарослей. И когда бежавшие из разгромленной церкви монахи случайно наткнулись на него, жизнь едва теплилась в нем.

Англичане все еще продолжали бесчинствовать в городе. Разграбленная церковь уже горела, и выносившие Роджера с поля боя монахи подвергались большому риску. Углубившись в лес, кое-как они перевязали ему рану, чтобы приостановить кровотечение; дождавшись темноты, уложили впавшего в беспамятство Роджера на наскоро сооруженные носилки и направились в Долгеллу. Там, под защитой спасительных стен уединенного, затерянного в горах монастыря, они могли получить надежное убежище, а де Бек – помощь лекаря.

Придя в себя, первым делом Роджер отправил настоятельнице Лланллугана сообщение о своем благополучном спасении, понимая: как только весть о его гибели разнесется вокруг, взоры желающих завладеть Гволлтером оборотятся на единственного из оставшихся в живых члена семьи – его сестру. Хорошо зная нравы валлийцев, ради выгоды поднимавших оружие против собственных братьев и отцов, он не сомневался – тот, кому Алаис достанется в жены, пойдет на все, чтобы удержать титул лорда Гволлтера, в том числе и на устранение законного наследника.

Постепенно набиравшийся сил де Бек с нетерпением ждал известий от сестры. Однако ожидание это завершилось катастрофой: настоятельница Лланллугана в ответном послании сухо оповестила его о происшедших в жизни Алаис переменах. И при этом в резких выражениях обвинила именно его, Роджера, в обрушившихся на девушку несчастьях. Де Беку оставалось лишь проклинать свою судьбу и оплакивать потерю Гволлтера, в качестве приданого сестры отошедшего Алану Деверо, ее мужу-англичанину. О том, чтобы открыто объявить о своем спасении не могло быть и речи: как поднявшего оружие против короля мятежника его ждала неминуемая казнь. Ему оставалось одно: затаиться в стенах Долгеллу и зализывать рану в надежде на лучшие времена.

И они не замедлили наступить: от курсировавших меж монастырями монахов-цистерианцев Роджеру стало известно, что принц Гвинеда активно собирает антиджоновскую коалицию. Поначалу он не очень-то верил в успех подобного предприятия; однако когда к сторонникам Лливелина примкнули практически все принцы и князья Кередигиона, Поуис и Дехейбарта, воспрял духом.

В довершении ко всему, засланный им в Гволлтер монах принес обнадеживающую весть: в замке объявилась сестра Деверо, молодая, незамужняя девушка. Фортуна вновь повернулась к нему лицом: он получал возможность не только вернуть замок, но и навсегда обезопасить себя от предстоящих ударов судьбы. Брачный союз с леди Изабель обеспечивал ему поддержку Стивена Деверо и его покровителя – всемогущего лорда Южной Марки Уильяма Маршала, графа Пемброка.

Не медля, де Бек отправился к лорду Черлтону, справедливо рассудив, что как виновник всех свалившихся на него несчастий, тот должен оказать ему посильную помощь в возвращении Гволлтера. Идея сработала: обозлившийся на короля Черлтон, чьи надежды стать лордом замка Каррегоффа не оправдались, выделил в его распоряжение небольшой, но хорошо вооруженный отряд. В обмен он потребовал Алаис. Недолго думая, Роджер согласился: ему выпадала возможность не только избавиться от ненавистной сестры, но и превратить ее жизнь в непрекращающийся ад, разлучив с мужем и продав Черлтону.

На пути в Гволлтер произошло невероятное: у одного из водопадов они натолкнулись на расположившихся на ночлег англичан. Под прикрытием сгустившихся сумерек они незаметно подобрались к противнику – задачу облегчил неумолчный шум водного потока, низвергавшегося с высоты пятнадцати футов. Англичан было много; к тому же промеж закованных в кольчуги рыцарей они выглядели арбалетчиков – и де Бек благоразумно решил обойти их стороной, не ввязываясь в бой.

Он собрался было отдать людям приказ отступить, но тут один из его солдат указал в сторону стреноженных неподалеку лошадей: занятые установкой палаток англичане не позаботились выставить должную охрану. Роджер пристально вгляделся в животных, мысленно прикидывая возможности их угона. И надо же было такому случиться: среди вражеских скакунов он различил своего серого жеребца, которого лишился во время сражения под Бангором! Вначале он было не поверил собственным глазам, но затем разглядел белые чулки на передних ногах животного – это не могло быть простым совпадением.

Им удалось увести серого под покровом ночи: для прирожденных охотников и опытных конокрадов, каковыми были валлийцы, это не составило особого труда. Усаживаясь на своего вновь обретенного скакуна, де Бек неожиданно для себя вдруг почувствовал прилив неуемной радости. Неслыханный подарок судьбы окрылил его: он счел его добрым предзнаменованием.

Расчеты Роджера поначалу оправдались: с помощью Риса Гриффида и замковых охранников ему легко удалось овладеть Гволлтером. Невзирая на то, что Деверо был англичанином, де Бек прекрасно сознавал, что попытка разделаться с ним сильно осложнит его собственное существование – Кередигион был наводнен королевскими войсками. К тому же новоиспеченный зять его состоял в близком родстве с небезызвестным Стивеном Деверо, доверенным лицом графа Пемброка. Поэтому де Бек решил проявить осторожность и прибегнуть к дипломатии в надежде добиться согласия Деверо на брак с леди Изабель – в обмен на свободу его самого и его людей.

Дальнейшее сплелось в клубок стремительно чередующихся событий: столь неожиданное для него притворство Алаис, ее совместное с Махельт коварное предательство; а в конечном итоге – поспешное и унизительное бегство из Гволлтера. Де Бек был в бешенстве: причиной его поражения оказались женщины, одна из которых доводилась ему сестрой!

Ненависть и оскорбленное мужское самолюбие толкнули Роджера на немыслимое: он осмелился совершить нападение на священную обитель Лланллира, в чьих стенах Алаис и Изабель нашли временный приют. Собственные люди его не согласились бы на подобное святотатство – ему пришлось нанимать валлийцев-северян из числа тех, что пострадали от рук англичан и ненавидели их так же сильно, как и он сам. Де Бек даже не попытался предотвратить вспыхнувшую во время похищения девушек резню английских женщин и детей – зная, что бессилен против мстительной ярости горцев, почуявших запах крови смертельных врагов.

Благодаря невероятной изворотливости его ума им удалось задуманное. Казалось, удача сопутствовала Роджеру: трюк с доверчивым Овейном вынудил англичан переправить женщин в обитель Лланллир; а столь своевременное появление в округе королевских посланников, сражение с которыми отвлекло внимание гарнизона Аберистуита, позволило ему благополучно переправить похищенных девушек в Гвинед. Де Бек торжествовал – казалось, дело завершилось полным успехом. И в пылу победы повторил ошибку, уже совершенную им однажды в Гволлтере – когда упустил из виду немаловажную, но оказавшуюся роковой деталь: отчаянное мужество и безоглядную преданность девушек своим избранникам.

Побег Изабель, что по самонадеянности уже считал своей, едва не помутил его рассудок. Дни усиленных поисков не привели ни к чему: она словно сквозь землю провалилась. К счастью, Алаис все еще оставалась в его руках, и после недолгих размышлений де Бек решил воспользоваться этим обстоятельством. Он вознамерился сделать предложение Алану Деверо – жена и дитя в обмен на сестру. Зная, как Изабель боготворит брата, и помня, как она, не колеблясь, пожертвовала своей честью ради благополучия Алаис и ее еще нерожденного ребенка, Роджер не сомневался в том, что девушка и на этот раз согласится на его предложение.

И просчитался вновь: Алаис более не желала играть роль послушной овечки, со стороны безучастно наблюдавшей как он разрушает жизни дорогих ей людей. Невозможно было описать ярость Роджера, когда по возвращении в Карндокан из Долгеллу, куда отправился в надежде напасть на следы беглянки, ему сообщили о разыгравшейся в замке трагедии: сестра упала с лестницы, а безуспешно пытавшийся удержать ее Маддок ап Рис сломал себе шею. Граничившее с безумием отчаяние его было воспринято всеми выражением вполне объяснимого горя – Роджер не стал их разубеждать. Лишь одному ему было известно, что падение Алаис вовсе не было роковой случайностью. Он не сомневался в осознанности сестрой совершаемого: она пыталась покончить с собой – чтобы воспрепятствовать его дальнейшим попыткам вновь заполучить Изабель Деверо. И неоднозначно дала понять ему это, решившись повторить судьбу своей матери.

Ко времени его возвращения в Карндокан сестру уже перенесли в ее каморку; вокруг нее хлопотали возглавляемые повитухой женщины – словно шумная стая наседок суматошные и суетливые. Алаис пребывала в беспамятстве; только когда начались схватки, на короткое время она пришла в себя. И вновь лишилась сознания, сразу после того как родила мертвого ребенка – это был мальчик.

Де Бек долго не мог уразуметь сказанного повитухой; а когда понял, впал в неистовую ярость – не от печали по мертвому племяннику, но от сознания того, что нарушил данную Изабель клятву: ее невинность в обмен на благополучие Алаис и ребенка. Мельком глянув на крошечное, туго спеленутое безжизненное тельце племянника, он велел священнику отнести его в церковь для погребения.

Алаис оказалась живучей. Благодаря усилиям Маддока по ее спасению, она отделалась ушибами и ссадинами. Когда Роджеру, наконец, позволили навестить больную, он не сразу признал сестру в исхудавшем, пребывавшем в беспамятстве обезображенном существе, жутким видом своим напоминавшим привидение: искусанные во время родовых схваток губы распухли и почернели, кожа под глубоко ввалившимися глазами отливала мертвенной синевой, лоб и левую бровь пересекала глубокая ссадина. Лишь косы Алаис, по прежнему густые и роскошные, золотым шелком змеились поверх одеял.

Теперь оставалось дожидаться ее выздоровления. Роджер все еще не отказался от идеи с обменом: с ребенком или без, Деверо, вне всякого сомнения, не оставит жену на произвол судьбы.

Однако планы его были нарушены окончательно – на этот раз самим Лливелином. Так неожиданно объявившиеся в Карндокане люди принца положили конец козням де Бека, попутно выведя его на чистую воду. И раньше не пользовавшийся особым расположением, молодой лорд Гволлтера окончательно утерял всяческое доверие гарнизона Карндокана – после того, как стали известны подробности похищения женщин из Лланллира. В довершение ко всему, сквайр принца передал Роджеру послание своего господина: в коротких и сухих выражениях Лливелин настоятельно советовал ему незамедлительно покинуть пределы Гвинеда. Де Беку неоднозначно дали понять, что в его услугах больше не нуждаются.

Сопровождаемый жалкой горсткой солдат, что в свое время привел с собой, Роджер ушел в Гволлтер. Где и затаился, все еще не теряя надежды добиться своего. Которой и в этот раз не суждено было сбыться: предпринятая им попытка уговорить принца Майлгуна устроить резню в Аберистуите осталась безрезультатной – тот категорически отказался потворствовать де Беку, помня строжайшие указания Лливелина о том, что гарнизон крепости должен быть отпущен с миром. Последующие действия настоятеля Страта Флорида, с которым он вступил в сговор, также не оказали существенной помощи, хотя Роджер пока не спешил сбрасывать его со счетов.

Медленно выпрямившись, де Бек откинулся на спинку кресла: роившиеся вокруг него духи прошлого, отпрянув, растворились в сумрачных углах слабо освещенных покоев. Он вновь был один. Невольное покаяние перед самим собой словно очистило его душу и прояснило разум; не торопясь, он принялся припоминать имена причастных к событиям прошлого года людей – в надежде выявить того, кто сможет оказать ему действенную помощь в возвращении той, что так дорога ему.

Брекон, Поуис, конец октября 1212

Воздух под густыми, тесно переплетающимися кронами раскидистых дубов и высоких ясеневых деревьев обжигал холодом ранних заморозков. Резкий ветер с безжалостным усердием срывал с ветвей пеструю осеннюю листву и развевал полы теплых накидок. Всадники понукали трусивших спешной рысью лошадей, настороженно оглядываясь и прикрываясь щитами: они надеялись достигнуть Брекона к вечерней трапезе.

Возглавлял отряд Ральф Мортимер. Около года назад он покинул очередного хозяина, незадачливого лорда Черлтона, и перебрался в Брекон, которым теперь заправлял Енгелард де Сиконе – королевский фаворит из когорты норманнских наемников. Сей пост тот заполучил после смерти своего дядюшки Жерара д'Ати, по распоряжению короля Джона управлявшего частью владений небезызвестного Уильяма де Браоза, в недавнем прошлом могущественного магната Марки. Минувшим годом полностью обнищавший де Браоз скончался во французском изгнании; один из старших сыновей его Гил, епископ Херефорда, уже который год вел упорную – и пока безуспешную – борьбу за возвращение родовых земель де Браозов, вероломным Джоном поделенным меж своими любимцами-наемниками.

К этому времени валлийские принцы во главе с Лливелином, вытеснив короля из Уэльса, прочно утвердились в своих владениях. В результате угроза валлийских набегов вновь нависла над приграничьем: лорды Марки спешно принялись за укрепление своих бастионов и пополнение гарнизонов. Таких, как де Сиконе, не особенно занимали моральные устои нанимаемых людей: им требовались опытные, закаленные в боях и готовые на все ради звонкой монеты воины. Что было на руку Ральфу, чья репутация оставляла желать лучшего.

Близкое родство с Роджером де Мортимером, лордом Вигмора, пригодилось и на этот раз: Ральфу предоставили должность сержанта и выделили под его начало отряд в пятнадцать верховых солдат. В обязанности ему вменялось регулярное патрулирование простиравшихся к югу от замка Брекон территорий. С чем он вполне успешно справлялся: невзирая на все его недостатки, Мортимеру нельзя было отказать в боевом опыте и умении владеть оружием.

После казни валлийских заложников, повешенных в Ноттингеме по приказу короля, обстановка в приграничных зонах заметно накалилась. Если раньше набеги валлийцев ограничивались грабежами и угоном скота, теперь они сопровождались поджогами и кровопролитными стычками. Солдатам патрулей приходилось держать ухо востро, чтобы вовремя заметить противника для оказания ему должного отпора.

Поэтому Мортимер сразу углядел внезапно возникшую впереди человеческую фигуру. Резко натянув поводья, он вскинул руку: отряд незамедлительно последовал его негласному приказу.

Человек недвижно стоял на тропе; в руках его Ральф не заметил оружия, однако это вполне могло оказаться ловушкой.

– Эй! – он приподнялся в седле. – Кто ты такой?

Человек не шелохнулся; закутанный в зеленую накидку, он вдруг почудился Ральфу лесным призраком. Сдержав порыв осенить себя крестом, он присмотрелся – и облегченно перевел дух: взметнувшиеся под порывом ветра полы накидки открыли его взору голые мускулистые икры – валлиец!

– Мортимер, – из-под низко надвинутого на голову капюшона голос горца прозвучал глухо, но вполне отчетливо.

– Что тебе до него?

– Ты нужен нам, – заявил валлиец с нескрываемой насмешкой.

Выбранившись себе под нос, Мортимер крепко стиснул ремень щита и вытянул из ножен меч. За спиной он услышал звон вынимаемого его солдатами оружия. Убедившись, что все готовы к атаке, он было вознамерился пришпорить коня, когда горец воззвал:

– Остановитесь! И оглядитесь.

Англичане замерли: со всех сторон из обступавших тропу зарослей высыпали пешие лучники с нацеленными в них смертоносными стрелами. Мортимер почувствовал, как по спине побежали холодные мурашки и внезапно пересохло во рту: ему хорошо была известна убойная сила валлийских луков, против которых не могла выстоять даже самая крепкая броня.

– Мы не причиним вам зла, – продолжил горец, медленно приближаясь к застывшим в седлах англичанам. – Нам нужно только переговорить с тобой, Мортимер.

Нервно облизнувшись, тот прочистил горло.

– Почему я должен верить тебе?

– У тебя нет другого выхода, – резонно заметил валлиец. – Твои люди могут продолжить свой путь, а ты отправишься с нами. Даю слово, что к ночи вернешься в замок.

– А если я отклоню приглашение?

– В таком случае ни один из вас не доживет до сегодняшнего ужина. Выбирай!

Мортимер скрипнул зубами, сознавая свое бессилие. У него не было оснований доверять незнакомцу, хотя, с другой стороны, если бы валлийцы намеревались разделаться с ними, то сделали бы это сразу, не вступая в бесполезные переговоры: награда в виде захваченных лошадей и снятых с тел доспехов оказалась бы весьма солидным призом.

– Будь по-твоему.

По-прежнему скрывавший лицо горец сильной рукой ухватил повод его жеребца и свел животное с тропы, освобождая дорогу. Оруженосец Мортимера, совсем еще молоденький парнишка, мужественно последовал за ними, но был остановлен резким окриком одного из валлийских лучников.

– Не дури, Мартин, – оглянулся на него Мортимер. – Отправляйся с остальными!

– Но как же, милорд? – растерянно воскликнул тот. – Как я покину вас?

– Езжай! – грозно прикрикнул на него Ральф. – К вечеру я вернусь.

И махнул рукой, приказывая своим людям трогаться. Солдаты безропотно подчинились его распоряжению; минуя своего предводителя, так же молчаливо отдавали ему дань уважения, коротко кивая закованными в шлемы головами и в ответном салюте вскидывая обтянутые кольчужными рукавицами ладони. Заключал процессию оруженосец Мортимера, все оглядывавшийся на своего господина, которого оставлял во вражеских руках в полном одиночестве.

Как только отряд англичан скрылся за деревьями, валлийцы нырнули в лесную чащу, увлекая за собой пленника. До них донеслось конское ржание: напрягший зрение Мортимер в просветах меж деревьями неподалеку различил очертания низкорослых лошадей. Забросив луки за спину, валлийцы быстро разобрали своих пони и вскочили в седла.

Они вели его неведомыми, известными только им самим тропами. Поначалу он пытался следить за направлением, но очень скоро сбился, и, смирясь со своей участью, покорно следовал за валлийцами.

К привычным лесным звукам добавился приглушенный расстоянием шум. Постепенно он становился все более отчетливым – очевидно, они приближались к его источнику. Выйдя к горной реке, они направились вдоль ее русла. Опадающая листва выстлала берега живописными коврами из всевозможных оттенков красного, желтого и оранжевого; буйно разросшиеся вокруг камней пышные папоротники оживляли картину своей все еще сочной зеленью.

Водопад открылся неожиданно. С неумолчным грохотом вода низвергалась с отвесного ступенчатого утеса девяностофутовой высоты и стремительно-пенящимся потоком уносилась по узкому, стиснутому валунами и крутыми берегами руслу. Мортимер догадался, что они вышли к Хенриду.

У самого подножия водопада они свернули в чащу и принялись карабкаться наверх. Для непривычного к горным переходам англичанина подъем оказался весьма утомительным; к тому же он был закован в тяжелые доспехи и, невзирая на пронизывающе-холодный ветер, быстро вспотел под многочисленными слоями аммуниции. Валлийцы преодолевали подъем с легкостью; их пони пробирались по узким крутым склонам с проворностью горных козлов. К тому времени когда они, наконец, достигли вершины каменистого холма, жеребец Ральфа совершенно выбился из сил: он тяжело поводил боками, грудь и шея его покрылись белой пеной.

Наверху шум водопада казался отдаленным гулом. Их ждали: у большого костра, над которым жарилась насаженная на вертел оленья туша, сидели люди; завидев новоприбывших, они поднялись им навстречу. Сопровождавшие Мортимера валлийцы спешились; он последовал их примеру.

В круг встречающих вступил человек – невысокий и худощавый. И не в пример остальным богато одетый: поверх кольчуги – зеленая, с красной вышивкой туника из фламандской шерсти, горловина сколота массивной серебряной брошью. Ноги незнакомца плотно обтягивали кожаные сапоги со шнуровкой, с широкого пояса свисал меч в украшенных серебряными заклепками ножнах.

– Добро пожаловать, – он неспешно приблизился к Мортимеру. – И заранее приношу извинения, что осмелился побеспокоить тебя.

Мортимер стащил с головы шлем и откинул кольчужный капюшон. Приладив шлем на луку седла, освободился от кульчужных рукавиц и ладонью смахнул со лба капли пота.

– Пусть кто-нибудь позаботится о моем коне.

Незнакомец, по всему старший в этой банде, понимающе кивнул и щелкнул пальцами: тотчас двое из стоявших позади него воинов с готовностью перехватили из рук гостя конские поводья. Отведя измученного, тяжело поводившего боками жеребца в сторону, они сноровисто расседлали его и принялись заботливо обтирать пучками сорванной жухлой травы. Убедившись, что они делают все как следует, заметно успокоившийся Мортимер повернулся к мужчине.

– Мне еще предстоит обратная дорога, – проворчал он. – Да еще такая дьявольски неприятная!

Тот рассмеялся.

– Об этом не беспокойся: тебя проводят другим путем – ручаюсь, он будет незатруднительным. Боюсь только, не столь коротким, чтобы тебе удалось попасть в замок к ужину.

Мортимер осклабился.

– Не думаю, что это огорчит меня, – он кивнул на оленью тушу. – Я всегда предпочитал дичь баранине.

Вновь рассмеявшись, мужчина жестом пригласил его за собой. Он сильно отличался от окружавших его смуглолицых и черноусых валлийцев: черты лица его поражали необычайной тонкостью и гармонией, под шапкой коротко остриженных золотистых волос осколками льда светились голубые глаза, русые усы обрамляли красиво очерченный рот. Он казался приветливым, почти дружелюбным, однако радушие его не обмануло Мортимера, мгновенно уловившего исходившие от него скрытую угрозу и леденящий холод. Смутное беспокойство шевельнулось в груди англичанина: он был уверен, что не встречал его раньше – такого красавца попросту невозможно было бы забыть, и все же облик его смутно напомнил ему кого-то.

Не выдавая своей тревоги, Мортимер проследовал за ним к костру. Они уселись на уложенные рядом чурбаки. Возле них молчаливыми тенями засуетились валлийцы: им подали свежеиспеченные овсяные лепешки с дымящимися кусками мяса и разлитое в оловянные кружки вино. Достав ножи, они приступили к трапезе.

Оленина удалась на славу: мясо было сочным, в меру прожаренным. Утолив первый голод, предводитель шайки отер жирные руки о траву и подхватил кружку с питьем.

– Приношу извинения за настойчивость приглашения, но мне очень нужно было повидать тебя.

Продолжая жевать, Мортимер прищурился на него.

– Я уже понял это. Хотя не припомню, чтобы мы встречались.

– Так оно и есть, – с натянутой улыбкой откликнулся тот. – Но нас связывают общие знакомые.

Мортимер запил мясо в меру сдобренным корицей вином.

– Мир велик, – он отрезал очередной ломтик жаркого. – Не напомнишь, кто именно?

– А ты приглядись. Быть может, догадаешься сам: говорят, мы с сестрой очень похожи, – незнакомец вздернул голову, как бы давая гостю возможность разглядеть его получше.

Из глубин памяти Мортимера всплыло полузабытое видение: изящная девичья фигурка, золотые косы на фоне траурного платья, миндалевидный разрез голубых глаз, нежные словно лепестки роз губы… Глаза его расширились: в них не было страха, только невероятное изумление. От неожиданности подавившись куском, он закашлялся; выплюнув наполовину прожеванное мясо, утерся тыльной стороной ладони.

– Чтоб мне провалиться! – хрипло воскликнул он. – Лорд Гволлтера! – и рука его самопроизвольно потянулась к рукоятке меча.

Де Бек предупреждающим жестом вскинул руку – и Ральф тут же застыл.

– Я здесь не затем, чтобы сводить старые счеты, – холодно проговорил де Бек.

– Рад слышать это, – вопреки всей опасности положения, в котором оказался, Мортимер не утерял присутствия духа. – Тем более, что сводить счеты тебе нужно не со мной. Я всего лишь исполнял приказы.

Де Бек снисходительно рассмеялся.

– Именно потому ты все еще жив. Мне известны все подробности. Как и имена тех, что в свое время пытались присвоить титул лорда Гволлтера. Сейчас я разыскиваю человека, который был пособником одного из них. Чтобы отправить его в ад – ты хорошо знаешь его!

– А! – Мортимеру, наконец, стала понятна скрытая подоплека «приглашения» на пикник с олениной. – С чего ты взял, что я стану помогать тебе?

– Я знаю это, – заявил де Бек с непоколебимой уверенностью. – Как и то, что тебе это доставит несомненное удовольствие.

– О? – явно заинтригованный, Мортимер приподнял брови.

Склонясь к нему, де Бек коротко выдохнул:

– Ричард Лэнгли.

Мортимер изменился в лице.

– Лэнгли! – прошипел он, оскаливаясь; в глазах его заплясали бесовские огоньки. – Как же, как же! Не знаю насчет тебя, приятель, но у меня к нему счетец, и довольно солидный.

– Что ж, у тебя появляется возможность потребовать его оплаты.

– Уж не с твоей ли помощью? – хлопнув себя по коленям, Мортимер хрипло расхохотался.

– Что в этом смешного? – де Бек нахмурился, не понимая внезапного веселья собеседника.

– А то, уважаемый, – голос подавшегося к нему Мортимера снизился до свистящего шепота. – Думаешь, у меня не выдавалось удобного случая рассчитаться с ним? Ха! Сколько угодно! Если бы не одно маленькое, но очень весомое препятствие.

Видя искреннее недоумение де Бека, он пояснил:

– У шотландского клана Армстронгов слишком длинные руки, уважаемый.

– Шотландского клана?

– Именно: мать Лэнгли из рода Армстронгов. И сестра его замужем за Армстронгом. Поднять руку на Лэнгли – значит подписать себе смертный приговор. Как бы не чесались мои руки на этого мерзавца-полукровку, свою жизнь я ценю гораздо дороже нескольких мгновений удовлетворения – потому, что дольше я попросту не проживу.

Де Бек вперил в собеседника пристальный взор: только что полученная информация о родословной соперника оказалась для него более чем неожиданной. Но она не охладила его пыла.

– Если тебе столько известно о нем, ты знаешь где его искать.

– Разумеется, – с готовностью согласился Мортимер. – Но это будет стоить, – он осклабился. – Ровно столько, чтобы компенсировать мою печаль по поводу того, что мне не удастся самому отворить для него врат ада. Но так и быть: я уступлю эту честь тебе.

Светлые глаза де Бека заполыхали огнем мстительного торжества.

– Идет, – деловито отозвался он.

– Тогда не будем терять времени.