Читать книгу Под крышами города. Роман-калейдоскоп - Людмила Колтушкина - Страница 7

Свердловск лета 1941-го жил своей лёгкой, провинциальной жизнью. Женщины продолжали смеяться. Шуршать красивыми креп-жоржетовыми цветными платьями. Мужчины вальяжничали, кто в шляпах, кто в кепках, со значками ГТО на груди и без них. Работали ещё фонтаны. Танцплощадка в парке Вайнера отзывалась фокстротом «Рио-Рита». Читали газеты на скамейках. Гуляли в парках дети. Тревога назревала, но не придавливала. Как и во всей стране.

У студентки Августы Константиновны Киселёвой (через десятилетие ставшей Мезенцевой) в 1941 году ещё учёба шла полным ходом в институте Москвы. Её сестра пошла добровольцем в армию в медицинские войска. Местом дислокации назначили Ржев. Августа ездила на автобусе «Москва – Ржев» проведать сестру. Сёстры виделись, гуляли свободно вдоль Волги. Опасность ещё не нагрянула чёрным вороном, раздирающим землю и тела.

Летом 1942-го студентов отпустили в бессрочный отпуск. До наступления лучших времён:

– Разъезжайтесь по домам самостоятельно. Доучимся потом.

Легко сказать, а как это сделать? В поезд не сесть. Гутя месяц и так и сяк добиралась до Новосибирска. Вот-вот зима настанет. Родная деревня стоит на реке Чулым ниже по течению. Навигация закончена.

– Что-то надо придумать. Что-то надо!!! Что? Что? Что?

На берегу одиноко валялась перевёрнутая лодка. Девушка вечером спряталась под ней от холода. А утром тяжёлую лодку перевернула, столкнула в реку, нашла остатки одного весла и поплыла.

– Раз валяется – значит никому не нужно. Воровать ведь я не буду чужое.

Течение было быстрым, страшным.

– Вдоль берега как-нибудь тихонько доплыву. Дома меня уже потеряли! Быстрей, быстрей, быстрей!

Лодка жадно почуяла реку. Неожиданно вода стала прибывать. Топь. В дне была дырка. Поэтому лодка и валялась никому не нужная. У студентки имелась алюминиевая кружка. Из общаги. Августа вычерпывала кружкой быстро-быстро постоянно прибывающую ледяную воду. В перерывах между этим едва продвигалась к своей деревне, гребя одним веслом.

– Домой! Домой! Домой! Ой-ой-ой! – реветь некогда.

От ледяной воды ноги онемели. Руки ломило. Без пропитания. Вокруг лагеря с заключёнными на разработках леса. Охрана объектов с ружьями. Зулейха не одна открывала глаза. Августа Константиновна открывала их так же, как она.

Пять дней одна двадцатилетняя девушка боролась с рекой, тайгой, судьбой. Если что-то случится, никто никогда не узнает, где и как. Дорога студентки из Москвы за тридевять земель в деревню Томской области закончилась прибытием из пункта А в пункт Б.

Хаос и неразбериха кочевали по всей нашей бескрайней стране.

Осенью 1941-го в Свердловск повалили эшелоны эвакуированных предприятий. Быстрей что-то, куда-то, кого-то рассовать, распихать, пристроить. Свердловск мгновенно сделался резиновым. Он стал растягиваться до невероятных размеров. Спокойствие, провинциальность мгновенно закончились. Город не готовился к этому. Он растерялся, оторопел. Продукты, средства первой необходимости катастрофически исчезли.

В октябре прибыл ЗИК. Промышленный гигант. 52 эшелона. Станки, силовые установки, подъёмно-транспортные устройства, полуфабрикаты для артиллерийского оружия. Рабочие с семьями. К заводу агрегатных станков рельсы проложены не были. Разгружали как только можно. Телеги, лошади, машины, спины рабочих.

– Здравствуй, завод имени Калинина!

УЗТМ хотел гостеприимно потесниться. Но там уже размещали другое артиллерийское производство. ЗИК впихнули к Зиночке на завод. А Зиночку перевели на ЗИК. Завод станкостроения предоставил свой недостроенный корпус для зениток. Добродушный Станкострой пригласил в свои хоромы эвакуированных работников. Кто поместится. Как огурцы в трехлитровой банке – в тесноте, да не в обиде, все в своём соку, – старались выкроить место для всех.

Игрушечные, как на макете, бараки Станкостроя уплотнили. Заселили-подселили всё что можно. Национальности, профессии, род занятий перемешались среди комнатушек. Украинцы, белорусы, узбеки, русские. Тыловики – одна семья. Замечательные люди! Лучшие на земле! Трудолюбивые, жизнерадостные, отзывчивые. Женщины – трудяги, работяги – мужики. С ними старики, детвора, кошки-собаки. Всё, как полагается в большой семье.

Вы не найдёте этот Станкопосёлок ни на карте, ни упоминаний о нём в архивах. Всё, что связано с ракетами, большой-большой секрет. На карте города того времени просто белое пятно. Существовал он до середины 1950-х. Потом бараки снесли. Территория пошла под расширение производственных площадей ЗИКа. Где, чего и как – окутано тайной. Но это история жизни и счастья реальных людей. Тружеников тыла. Без которых бы победа нашей страны не осуществилась.

Война набирала немыслимые обороты. Зинаида Ниловна крутилась на трёх должностях. Кладовщик, секретарь, кассир. Домой приходить спать не всегда получалось. Завод работал на победу круглосуточно.

С Кирочкой виделись в обед. В столовой. Заводская столовка традиционно находилась за пределами завода. Без пропускного режима. Кира прибегала туда чуть пораньше. Занять два места. Для себя и мамы. Хотелось сесть у окошка. Передвинуть стулья получше. Дети есть дети. Её уже знали.

На входе в столовую стоял санитарный контроль. Всем заливали по ложке пихтового отвара из большой кастрюли. Витаминизация рабочих доступными методами. Ложку выливали в открытый рот, не касаясь слизистой.

– Следующий, – всё происходило мгновенно.

Места заняты одеждой. Кира стоит в очереди. Смотрит:

– Где там моя мамочка?

Зинаида Ниловна уже бежит. Перерыв мгновенный. Да и опять задержалась:

– Моя хорошая, очередь заняла? Давай кастрюльку.

Питание для работников по талонам. Дополнительно кое-что за деньги. Но не всё, а выборочно. Без излишеств. Кира приносила кастрюльку. На двух бабушек. Супчик или второе. Что бог пошлёт. Ещё и домой донести изловчиться. Сохранить – не пролить.

Работяги непрерывного производства проходили без очереди. Они были все прокопчёнными от работы и усталости. Лишь бы чем-то забить живот. Заглотил что есть. Стакан чая опрокинул и бегом широченными шажищами на рабочее место.

Зато эти минутки обеда только для мамы с дочкой. Утром Зинаида уходила, дочь ещё спит. А если и приходила, то уже спит.

– Как ты?

– Печку подтопили. Всё прибрали.

– Ах вы мои хозяюшки! Ешь давай. У меня котлету забирай. Я не люблю, – Зина перекладывала самое вкусное в тарелку дочки.

Мамы, они и во время войны мамы.

В животе от горячего обеда тепло. Можно обхватить маму, прижаться к ней. Она заводом пахнет, гарью. Обнять её крепко-крепко, чтобы никуда не уходила.

– Кируша, я побежала, – Зинаида Ниловна целовала любимую макушку.

– Ма, еще 10 минут, как минимум, – Кира не открывала глаз и слегка дремала.

– У нас срочный заказ, я должна со склада отпустить. Я пошла, котёнок…

Бабушки накормлены. В доме холодина. Топили всем, что может гореть. Когда гореть было уже нечему, что делать? Брали у сторожа, что склад охраняет с ружьём. Без спроса. Воровали. Совсем маленько. Чтобы только не околеть. Но за полведра угля могли расстрелять.

– Мародёры, – Иосиф Виссарионович знал всё.

Могли не заметить, что ребёнок нуждается в народном хозяйстве. Пойманный же взрослый, нерадивый сторож – несознательные элементы. Статья, приговор, срок. Обоим.

Кроме Кирочки за углем идти больше было некому. Бабушки не дойдут. Зинаида куёт победу для народа. Её личный народ, домашний, трясется под одеялами от холода.

С мамой общались записками на газетных кромках:

– Мама, я ходила за углём два раза. Стоял сторож, – реально существующая историческая зарисовка.

Кира с подружкой ждали темноты. Ведро в руки. Пальтушки шалью крест-накрест подвяжут. Страшно. Примерзающие к полу сквозь валенки ноги притупляли страх.

Сложнее всего сторожу. Ходит-ходит туда-сюда в тулупе. Сам-то чувствует, что дети в засаде сидят.

– Вот ведь, шантропа! Взрослому-то ведь уже б пальнул. Берите уж да тикайте отсель, ядрёна вошь, – страж весь про себя изругается.

У самого такая же свистопляска дома с холодом.

Встанет сторож как бы прикурить за углом. Отвернётся, прикуривает нарочно долго. Покашляет громко. Боковым зрением увидит мелькающие валенки. Комар носа не подточит. Люди отличались от зверей. Помогали друг другу, кто чем. Кто хлебом, кто отведённым от угля взглядом.