Читать книгу Без корня и полынь не растет - Людмила Лазебная - Страница 13

Дни сменяли дни, пролетали недели, наступил август, а с ним пришло время посещать школу трижды в неделю. Это называлось «подготовка». Я редко ходила пешком: мы жили далеко от школы, поэтому мама возила меня на велосипеде, и это было здорово! Она сажала меня перед собой на раму велосипеда, на которую заранее привязывала куртку или подушечку, чтобы мне было удобно. Позже папа приделал на раму сиденье и можно было кататься долго и весело. Мне очень хотелось рулить самой:

– Отпускай, мам! Давай я тебя повезу, – предлагала я, но мама делала вид, будто меня не слышит.

Папа мне разрешал «держать штурвал», когда мы с ним катались. Он меня всегда слышал. Мама, хоть и была очень принципиальная, никогда не вредничала и не ругала нас, детей. Она «давила на нервы нравоучениями», так говорил старший брат. А мне мама нравилась, она была красивая, и от нее вкусно пахло цветочным мылом. Во время наших поездок она каждый раз боялась упасть или ненароком наехать на Чарлика и уронить меня. Руль велосипеда постоянно резко поворачивался то вправо, то влево. Я, конечно, старалась удержать его, помочь, так сказать, но мама нервничала и кричала, чтобы я перестала рулить.

Несмотря ни на что, мой верный пес всегда был рядом, бежал трусцой чуть впереди велосипеда, показывая дорогу и совсем не обращая внимания на нашу с мамой совместную езду. Он был занят наблюдением за всем происходящим вокруг, выскакивающими из-под ворот дворовыми собаками, которые бойко лаяли, оскалив зубы, но тут же убегали назад, поджав хвосты, хотя, казалось, Чарлик совсем не обращал на них внимания. Он был сильнее и увереннее в себе, чем каждая из этих собак. Большие псы, как правило, лаяли громко и хрипло где-то позади домов. Чарлик сопровождал нас с достоинством, такая была у него работа.

Иногда бабушка поручала нам навестить ее подругу в соседней деревне – бабушку Соню, правда, ее почему-то все звали просто Соня. Она была женщиной «почти мудрого» возраста, носила странную одежду, повязывала кое-как скрученный в дудочку платок или шарф поверх седых и кудрявых волос, которые, выбиваясь из-под повязки, развевались на ветру, как сентябрьская паутина. Соня была «чрезмерно образованной для местного общества», так о ней часто говорила моя бабушка. Как и бабушка, она знала несколько иностранных языков, но это не всё! Еще она умела умножать и делить многозначные числа в уме и еще много чего, но все вокруг знали про одну ее особенность – она панически боялась собак. Чарлик это понял сразу, как только впервые с ней познакомился. Он был «крайне сообразительный экземпляр», по мнению папы, и шнорэр (хитрован, плут – идиш), по мнению бабушки Мины, поэтому легко умел добиться расположения заинтересовавшего его человека.

Спустя некоторое время после первого знакомства он зачастил к Соне в гости. Сначала она относилась к этому настороженно, как и подобало сдержанной одинокой даме в летах, а через некоторое время привыкла к его компании и уже была рада его обществу. Вообще, если пробежать или проехать на велосипеде мимо Сониного дома так, чтобы не спугнуть этих двоих, то можно было увидеть, как они вместе проводили время в саду. Соня что-то делала, а он лежал возле ее любимой лавочки под старой липой. Эту лавку она называла очень смешно – «аунтералиндан» (под липами).

Но это было потом, а сначала Соня упорно демонстрировала отсутствие интереса к нашему Чарлику и даже протестовала против его набегов в ее сад. Например, как в этот раз, о котором я хочу рассказать сейчас.

Шел какой-то день августа. Бабушка Мина напекла блинов и, связав в узелок еще что-то, сказала маме:

– Аня, надо Соне блинче (блины) отвезти.

Отмечу, что наша бабушка никогда никого ни о чем не просила, она говорила всегда так, как будто иначе нельзя, и никто ей не противоречил. Она была старшая в доме, но всегда пугала нас «маминым авторитетом».

И вот, собрав все, что нужно было взять с собой, мама усадила меня на велосипед, и мы поехали. Соня, увидев нас издалека, поспешно закрыла калитку своего сада и ждала, облокотившись на деревянную изгородь.

– Ой-вей, Аня, опять вы этого вилдэхая (зверя) с собой взяли! Вот схватит кого-нибудь – беды не оберешься!

– Ну что вы такое говорите! – спешила ее успокоить моя мама, соскакивая с велосипеда, стараясь удержать равновесие и меня в придачу. – Чарлик разумный пес, он людей не ест.

– Детка, ты мало знаешь о жизни, людей едят все, – настаивала на своем Соня, не сводя глаз с зевающего Чарлика, который всем своим видом демонстрировал полное равнодушие и будто говорил ей: «Успокойся, я сегодня сыт».

А затем он лениво лег передохнуть прямо перед Сониной калиткой.

– Вот вам к чаю, – сказала мама, протянув сверток.

Чарлик облизнулся, сел, высунув язык, а потом лег, положив свою красивую голову на вытянутые вперед лапы, и завилял хвостом.

Соня вдруг покачала головой и сказала:

– Гляньте-ка на него! Что, пес, тоже блины любишь? Я тебя не ругаю, я за тебя беспокоюсь. Цапнешь кого-нибудь, и будет тебе арест, а хозяевам – беда! А жизнь арестанта не жизнь. Я по молодости тоже собачек любила, да только Воркутлаг эту любовь, как пыль тряпкой, стер.

В это время Чарлик закрыл свою морду правой лапой, и Соня рассмеялась.

– Ишь ты, вот так собака, такую и собакой-то называть – ее оскорблять!

Чарлик совсем осмелел, встал на задние лапы, а передние положил на калитку. Я сказала:

– Он еще маленький, он со мной в школу будет ходить. Мы скоро учиться начнем.

Так и получилось. Мы с Чарликом ходили в школу и каждый день умнели. А Соня, когда нас видела, спрашивала:

– Всё ходите? Еще не научились? Всё еще учитесь?

Я отвечала, что ходить еще долго, и часто показывала, как Чарлик умеет считать от одного до трех, если ему показывать нужное количество яблок или груш, а лучше котлеток. Такие показательные выступления Соне нравились, и она нам с Чарликом всегда что-нибудь давала, приговаривая с хитрым видом:

– От каждого по его способностям, каждому по труду!

Мне так нравились эти слова, что однажды я повторила их моей учительнице, когда она меня похвалила за аккуратно протертые от пыли комнатные цветы в классе, мне тогда было восемь лет. Правда, потом она зачем-то вызвала в школу моего папу и долго с ним беседовала. Так я узнала, что хорошо уметь красиво говорить, но лучше уметь красиво молчать.

Моя бабушка сразу поняла, откуда «дул ветер», поэтому в наших выступлениях с Чарликом и посещениях Сони наступил кратковременный перерыв. Мне было непонятно, почему не следует заходить после школы к ней в гости «погреться»? Ведь «не следует» это вовсе не «запрещено». Тем более что Соня обещала мне рассказать интересные истории про «вурдалаков», как только я подрасту. Ждать у меня не было силы воли, но и ослушаться папу я не могла. Поэтому теперь мы общались с ней «лавочно», как она говорила. Когда мы шли после школы и она была возле дома, минут десять «лавочных» разговоров вполне хватало, чтобы на ее лице появлялась улыбка.

Так длилось недолго, потому что папа решил, что запрет на общение с умным человеком вредит моему характеру. Наверное, он понимал, что не было ничего плохого в том, что Соня так меня любила. А любила она меня и моего Чарлика искренне и всем сердцем. Помню, как она сказала бабушке Мине:

– Знаешь, дорогая, я чувствую, что твоя озорная обезьянка Милка и ее ручной чертик забрались все-таки в мою душу, а я уж думала, что нет там места для счастья и радости.

Бабушка обняла ее нежно (как умела только она), как большим крылом, и ответила:

– Вот видишь, я была права: возраст чувствам не помеха! Всему приходит время. Время страдать и время любить!

После этого случая бабушка поговорила с папой, и он окончательно снял «запрет» на мою дружбу с Соней. Не следовало папе так уж стараться исполнять поручение учительницы. Это я так думала. Соня – добрая и хорошая!

А потом, в сравнении с ней учительница была «слабым ростком цивилизации», так сказала моя бабушка.

Кстати, Соня под настроение сочиняла стихи. Только она их никому не читала, а записывала на французском языке в толстую тетрадь, сшитую вручную из нескольких тонких тетрадок.

Через два года ее не стало. Однажды, глядя на фотографию Сони, бабушка сказала:

– Ой-вей, Соня, Соня! Сломали розу вурдалаки в Воркутлаге!