Читать книгу Февральская сирень - Людмила Мартова - Страница 4

– Черт, черт, черт! Ну почему в этой части города всегда пробки! – Лелька в отчаянии смотрела через подернутое морозом лобовое стекло машины на намертво вставший мост, который вел в Заречную часть города. Именно там располагался самый крутой и престижный лицей, который в этом году заканчивал ее сын Максим.

Когда-то, когда сама Лелька была еще школьницей, разделение по социальным слоям велось в алфавитном порядке. К примеру, ее – дочку дворничихи, которая в свои семь лет уже знала все буквы и бегло читала, показывая скорость 120 слов в минуту, в «А» класс, конечно, не взяли.

Про социальное неравенство Лелька тогда не понимала и просто жутко расстраивалась, что не может сидеть за одной партой со своей лучшей подружкой Алисой Соловьевой (ныне Стрельцовой, по бывшему мужу). Она не сомневалась, что если будет хорошо учиться, очень-очень хорошо, то ее обязательно переведут к «ашкам». После первого класса, принеся домой табель с одними пятерками, она попросила маму переговорить с директором школы о переводе, но мама категорически отказалась, а когда дочка попробовала настаивать, погладила ее по голове и заплакала:

– Ну что ты, Леленька, да разве она со мной разговаривать станет? Кто я – и кто она?

Лелька никакой разницы между своей мамой и директрисой не видела. Разве что мама была добрая и ласковая, а директриса – надменная и злая. Но для перевода из класса «В» в класс «А», по Лелькиному разумению, это никакого значения не имело. Она терпеть не могла, когда мама плакала, поэтому тут же разревелась сама и сказала, что ходить никуда не надо.

Блестяще окончив начальную школу (она оказалась единственной ученицей на всей параллели, у которой за три года не было ни одной четверки), Лелька пошла к директрисе сама. Ей представлялось вполне очевидным, что при переходе на следующую ступень она должна попасть в вожделенный класс «А». Мечта за три года не потускнела, ей по-прежнему хотелось учиться вместе с Алисой и Наташкой, с которой Алиса, за неимением Лельки, сидела за одной партой и которая оказалась неплохой девчонкой, несмотря на то что ее мама была как две капли воды похожа на директрису – такая же злая и надменная.

Такого унижения, как во время разговора с директором, Лелька больше не испытывала никогда. Методист со стажем быстро и доходчиво объяснила ей, почему, несмотря на все свои успехи, дочка дворничихи никогда не сможет ходить на уроки вместе с детьми врачей, инженеров, работников торговли и уж тем более преподавателей научного коммунизма. Научный коммунизм преподавала как раз Наташкина мама.

– Место свое надо знать, деточка, – укоризненно выговаривала ей директриса. – Сама-то подумай, какая ты им ровня? У тебя и одежды-то никакой нет, кроме школьной формы. Как ты будешь к ним на дни рождения ходить? Позориться только.

На дни рождения Алисы Лелька прекрасно ходила в школьной форме, и никого это не смущало. Да и на Наташкином дне рождения она тоже один раз была, хотя и думала потом, почему Наташкина мамаша так странно на нее смотрит. Расшифровать это выражение лица Лелька смогла, только став постарше. Оно содержало смесь брезгливости и недоумения.

Ее собственные дни рождения и другие праздники в их доме всегда проходили очень весело. Мама придумывала удивительные конкурсы, в которых все дети с удовольствием принимали участие, а стол накрывала чаем с пирогами. Пироги были самые разные – с брусникой, луком, картошкой, в общем, всем тем, что летом они привозили из деревни от бабушки. И до приснопамятного разговора с директрисой Лелька совершенно искренне не задумывалась, что чем-то отличается от своих закадычных подружек. Кроме цвета глаз, конечно.

В четвертом классе она совершенно забила на учебу. Мотивации учиться отлично у нее больше не было. А к седьмому классу Лелька стала притчей во языцех всей школы, так как ругалась отборным матом, курила и водилась с самыми отпетыми хулиганами. На дружбу с ней родители Наташки наложили официальный мораторий, который та неофициально нарушала, а родители Алисы, посовещавшись, решили уважать право своей дочери самой выбирать себе друзей. Единственное, что делала Алискина мама, гинеколог по профессии, это регулярно проводила среди их девчачьего коллектива разъяснительные беседы, которые действительно позволили Лельке избежать целой кучи проблем, как с венерическими заболеваниями, так и с нежелательной беременностью.

Впрочем, Алискина мама сделала для нее гораздо больше. Именно она была тем человеком, который в восьмом классе в прямом смысле слова поставил ей голову на место.

Было воскресенье, часов восемь вечера, и Лелька заявилась к Алисе домой, чтобы немного отсидеться после дня рождения своего тогдашнего парня – Лешки Обреза. Уж как ни была она пьяна, а понимала, что на глаза к маме в таком виде появляться нельзя. Ругать она, конечно бы, не стала, но расстроилась бы сильно. А расстраиваться маме было никак нельзя.

Кроме Алисы идти было некуда. Подруги дома не оказалось, отец ее находился в командировке, и дверь открыла Александра Андреевна. Оценив масштаб бедствия, она молча втянула нетвердо стоявшую на ногах Лельку в квартиру, в ванной стащила с нее одежду и поставила под контрастный душ, затем растерла полотенцем и отпоила крепким чаем, после чего сказала:

– Люба, я сейчас скажу тебе одну вещь. Скажу и забуду. Потому что такие вещи говорят только один раз. Ты одна в ответе за свою судьбу. Ты можешь жить, как живешь. И тогда твоя дочь будет также ходить в «В» класс и злиться на то, что ее не принимают в круг избранных. Но ты можешь поставить перед собой цель, чтобы у твоей дочери было все, чего лишена ты. И стремиться к этой цели.

После этого разговора Лелька три дня не ходила в школу, притворившись больной, а когда пришла, это был уже совсем другой человек. Она больше не встречалась со своей старой компанией, Лешка Обрез, к слову, караулил ее целую неделю, пока не понял, что его вероломно бросили.

Закончив восемь классов, Лелька подала документы в ПТУ. В девятый директриса ее не взяла бы ни за какие коврижки, да и сидеть на маминой шее было уже совсем невозможно. Та уже практически не вставала, всю работу за нее выполняла Лелька, так что нужно было определяться с профессией и самой начинать зарабатывать.

Лелька определилась и стала парикмахером. Через полгода к ней записывались в очередь, и единственное, о чем она жалела, что мама так и не успела узнать, что ее дочка удивительно талантлива. Впрочем, Лелька была уверена, что мама никогда в ней и не сомневалась.

Сейчас, как и обещала Александра Андреевна, ее дочь взяли бы в любую самую престижную школу города. Ведь теперь социальный раздел проходил не по буквам алфавита, а сразу по целым школам. Чтобы поступить в самые модные, нужно было всего лишь сделать солидный взнос и не скупиться в дальнейшем. Лелька легко могла это сделать, только все это оказалось совершенно ни к чему. Дочери у нее не было, а был сын Максим, который, окончив начальную школу, расположенную в их районе (Лельке было катастрофически некогда возить его куда-то на машине, потому что она все время работала), самостоятельно забрал документы и отправился сдавать экзамены в лицей.

О том, что он туда поступил, сын сообщил Лельке за ужином. Она посмотрела на него недоверчиво. Попасть в лицей за деньги было невозможно. Совсем. Директор Александр Васильевич Гоголин, основавший это учебное заведение, признавал лишь один критерий отбора – талант. Математический ли, гуманитарный ли, неважно. Он отбирал способных детей со всего города и уговаривал их родителей, среди которых были и дворники, и водители, и даже сезонные рабочие с Украины, перевести их в лицей.

Его ученики неизменно побеждали по всем предметам в областных олимпиадах. Да что там в областных! Лицей входил в десятку сильнейших по стране. Его выпускников, которые лидировали даже на олимпиадах международных, и без экзаменов брали в лучшие вузы Москвы и Питера.

Поступить в лицей могли только мальчики, но и обезумевших родителей мальчиков хватало. Каждый год кто-нибудь в порыве отчаяния обязательно падал пред Гоголиным на колени, пытался дать взятку, ублажить его, сделать что угодно, только бы ребенок попал в сонм избранных. Но Гоголин стоял, как скала. Единственным способом попасть в лицей оставалась сдача сложнейших экзаменов. И к огромному удивлению Лельки, ее сын Максим Молодцов выдержал их с блеском.

Сейчас он учился в одиннадцатом классе, избрав специализацией биологию. Назвав его ботаником, Инна Полянская не сильно погрешила против истины. Макса не интересовало ничего, кроме учебы вообще и физиологии растений в частности. Еще три года назад он попросил купить ему на день рождения настоящий электронный микроскоп, за которым и проводил все свободное время. Физкультура была для него неизбежным злом. И естественно, что его образ субтильного интеллигентного хлюпика дополняли очки.

Именно в лицей сейчас добиралась сквозь автомобильную пробку Лелька, уже в сотый раз безуспешно набирая телефонный номер сына.

– Ну возьми же ты трубку! – в отчаянии твердила она сквозь равнодушные гудки, ввинчивающиеся в черепную коробку.

Постепенно пробка все-таки двигалась и при съезде с моста, на середине которого оказалась авария, редела. Минут через пятнадцать Лелька уже парковалась у лицея. Под знаком, запрещающим парковку, разумеется.

Она уже вылезала из машины, когда телефон зазвонил веселенькой мелодией из мультфильма про Простоквашино. Эта музычка у нее была настроена на звонки Максима.

– Сыночек, ты где? С тобой все в порядке? – закричала она в трубку.

– Мам, а с тобой? У меня сорок восемь непринятых вызовов. Ты чего? Случилось что-нибудь?

– Так почему ты трубку не берешь, охламон?!

– Да физкультура у меня, мам. Мы ж телефоны в раздевалке в сейфе оставляем в специальном. Ты что? Я ж тебе говорил. Ты звонила-то зачем?

– Узнать, все ли в порядке, – призналась Лелька.

– Ну, ты даешь, мам, – искренне поразился сын. – У меня все в порядке. И это, спасибо, что ОМОН не вызвала.

Была в их семейной биографии такая история. Второклассник Максим, вернувшись из школы, ушел в гости к соседу на восьмой этаж. Мобильников тогда в природе еще не было. То есть были, но не в Лелькиной семье, не достигшей на тот момент нужного уровня благосостояния. Поэтому, вернувшись с работы и не обнаружив сына, она сначала обегала два близлежащих квартала, а потом позвонила участковому. Он успел добраться до их квартиры как раз в тот момент, когда проголодавшийся Максим спустился с восьмого этажа на их второй и никак не мог взять в толк, из-за чего весь сыр-бор.

С тех пор, став постарше и обзаведясь мобильником, он иногда присылал матери эсэмэски следующего содержания: «Телефон садится. Если что, ОМОН не вызывай». Лелька весело смеялась над шуткой, в душе признавая, что она совершенно ненормальная мать, легко впадающая в панику.

– Мам, а ты где? – невинно осведомился сын в трубке. Что ни говори, а свою мать и то, на что она способна, он знал очень хорошо. – У лицея, да?

– У лицея, – смущенно призналась Лелька. Каждый раз, когда сын ловил ее на панических настроениях, ей становилось немножко стыдно за свое сумасшествие.

– Вот и прекрасно, – неожиданно ответил Максим, вместо того чтобы начать по обыкновению над ней издеваться. – Мам, сходи к Гоголю, а. Я все забываю тебе сказать, что надо согласие написать на мое участие во всероссийской олимпиаде. Мы в конце января в Казань уезжаем. Зайдешь?

Гоголем ученики лицея называли директора. Во-первых, потому что фамилия была подходящая, а во-вторых, потому, что он даже внешне был похож на классика русской литературы – острый нос, жидкие, прилизанные на прямой пробор волосы, закрывающие уши и спускающиеся на плечи, удлиненный пиджак, а в холодное время года еще и длинное кашемировое пальто.

Лелька Гоголина не любила. Его облик, манера поведения, тембр голоса казались ей нарочитыми и искусственными, что ли. Она признавала его несомненный талант организатора и успешный опыт педагога, уважала за несгибаемость и стойкость в проведении политики, которую он считал правильной, периодически обсуждала успехи сына и советовалась о его будущем, но вот любить не любила. Было в директоре что-то неправильное и даже отталкивающее.

– Зайду, – вздохнула она. – Получается, не зря приехала. Что ж ты мне дома-то ничего про олимпиаду не сказал, а, обалдуй?

– Да долго ж еще до нее. А сегодня Гоголь пристал, как репей, чтобы все согласие несли. Ну, то есть не все, а только те, кому восемнадцать не стукнуло. Гостиницу же заказывать надо и билеты на поезд.

– На конец января, уже? – усомнилась Лелька.

– Да не знаю я. Вот пойдешь к Гоголю и спроси, – распорядился сын. – Все, мам. У меня перемена заканчивается. А я так в спортивных трусах и стою, с тобой разговариваю.

– Ладно, иди, переодевай свои трусы, – вздохнула Лелька. – Ты из школы во сколько сегодня придешь?

– Часов в пять, у меня коллоквиум по биологии.

– Хорошо, только сразу домой. Я постараюсь пораньше приехать, мне с тобой поговорить надо.

– О чем? – моментально встревожился сын.

– Да ни о чем, о жизни. Мне тут тетя Инна страшилок всяких нарассказывала. Хочу с тобой обсудить.

– Узнаю брата Сеню. – Максим любил при случае щегольнуть подходящей цитатой из Ильфа и Петрова, имена которых большинству его сверстников были просто незнакомы. – Ой, мам. Ну, когда же ты поумнеешь-то у меня?

– Мой преклонный возраст не позволяет на это надеяться, – отшутилась Лелька. – Все, сыночек, беги, вечером поговорим.

Заперев машину, она пошла в сторону лицея. Гоголя она нашла в его кабинете.

– Добрый день, Любовь Павловна. – Приветствуя ее, директор по-птичьи склонил голову набок. Глаза за стеклами очков в тонкой круглой золотой оправе, похожих на старомодное пенсне, чуть поблескивали.

– Здравствуйте, Александр Васильевич. Заехала документы подписать, – холодно сказала Лелька. Этот человек был ей удивительно неприятен.

– Конечно-конечно. – Он закивал головой и почему-то потер свои маленькие ручки с обкусанными, как заметила Лелька, ногтями. – Приезжать, чтобы поинтересоваться успеваемостью сына, вам ни к чему. Очень у вас серьезный молодой человек растет, очень. Самостоятельный. Умница редкая. Таким сыном любая мать может гордиться.

– Ну, я все же не любая, – сухо ответила Лелька. – Давайте документы, Александр Васильевич, мне, право слово, некогда.

Минут через десять она уже была свободна и, выкинув Гоголина из головы, поехала в сторону работы, собираясь по дороге заскочить куда-нибудь перекусить.

«Вот чего я переполошилась, как курица? – размышляла она. – Сколько раз убеждала себя не впадать в панику, пока ничего не случилось. Но легче сказать, чем сделать. Да, я боюсь за своего сына, что в этом странного? Он у меня один. И кроме него, у меня в жизни никого нет. Поэтому то, что я беспокоюсь, совершенно естественно. Может, правда завести ему собаку? Взять того пса из приюта, о котором Лена утром говорила. Он уже взрослый, готовый защитник, из щенков воспитывать не надо. Благодарен, наверное, будет за то, что мы его забрали. Да и вообще. Плюс «стопятьсот» к карме, однозначно. Надо будет вечером с Максом обсудить».

Естественно, сын ее неожиданную идею принял на «ура».

– У меня будет собака! – орал он, возбужденно бегая по кухне. – Лабрадор. Взрослый. Настоящая собака! Мама, это же здорово! Спасибо. Ты отлично придумала. Конечно, его надо спасать. Он же пропадет без нас, да, мама? А у нас ему будет хорошо. Я буду с ним гулять. Ты не думай. И утром, и вечером. И кормить буду. И мыть. Я все-все буду делать.

– Свежо предание, – ворчала Лелька. Ей было немного страшно от собственного предложения. Собака, тем более большая, внесет в их размеренную жизнь элемент хаоса, а хаос Лелька перестала любить еще в бурной молодости. – Может, не стоит все-таки? – робко поинтересовалась она, понимая, что Максима уже не остановить. – Тем более ты летом в Москву уедешь, в университет, а я что, с псиной останусь?

– Ты что, мам! – возмущенно откликнулся ее почти взрослый, но ужасно трогательный сын. – Он же погибнет в приюте! Мы обязательно должны его забрать. Давай завтра прямо с утра, ладно? А университет – он еще когда будет…

– Завтра прямо с утра ты идешь в школу, а я на работу, – напомнила Лелька. – Я найду телефон этого приюта, переговорю с ними. Может, его забрали уже. Узнаю, здоров ли он. Ветеринара найду какого-нибудь, чтобы собаку проверил. Зачем нам лишние проблемы? Да и купить ему надо что-нибудь, миски там, подстилки, корм, в конце концов. Так что завтра день на приготовления, и если все сложится, то в пятницу заберем.

– Сложится. – Не в силах сдержать эмоции, Макс снова заскакал по кухне, уронив в переизбытке чувств стул. – Я вот просто сердцем чувствую, что сбудется. Ура-а-а-а-а, у меня будет собака-а-а-а-а!

Если вы хотите воспитать в ребенке чувство ответственности, самый простой способ – завести собаку. Нет, простым способ выглядит только в теории. На практике собака – это когда тебя будят в пять утра, потому что твой пес уже выспался и радостно бьет хвостом по батарее, сообщая, что пришла пора играть (а еще гулять, писать, какать и кушать), причем сообщая не только тебе, но и той части соседей, которой повезло делить с тобой общий стояк.

Собака – это съеденные туфли, самые любимые или только что купленные, на выбор. Это комья шерсти во всех дальних и не только дальних углах квартиры. Это шерстяной «начес» на любой одежде, появляющийся через минуту после того, как вы эту самую одежду отпарили и отчистили.

Это следы грязных лап на только что вымытом ламинате. Библиотека, зачитанная до дыр от собачьих зубов. Невозможность уехать в отпуск всей семьей. Мокрый нос, утыкающийся в самые неожиданные участки тела, когда ты этого совсем не ждешь.

Собака – это искренняя, незамутненная радость от того, что ты пришла домой. Это готовность защитить тебя от любого врага. Это абсолютная доверчивость, написанная на морде, которая укладывается у тебя на коленях, чтобы ты ее погладила. Это подставленное беззащитное розовое пузо, которое тоже нужно почесать, вызывая урчание, которое означает крайнюю степень удовольствия.

Если вы хотите познать абсолютное счастье, то забудьте про чувство ответственности, которое вы хотели воспитать в ребенке, покупая собаку. Заведите ее для себя, и это будет единственное на свете существо, которое никогда вас не предаст и не обманет.