Читать книгу Житейские измерения. О жизни без вранья - Людмила Табакова - Страница 7

День начинался, как в детском стихотворении Корнея Чуковского:

– У меня зазвонил телефон.

– Кто говорит?

– Слон…

Только говорил не Слон. Абонент был неизвестен.

– Я не должна говорить «да», только бы не сказать «да»… – напомнила себе Анна, напуганная историями, когда после общения с неизвестными с телефонного счёта исчезали деньги.

– Слушаю, – дрожащим голосом выдала она.

– Анна Фёдоровна Одинцова?

– Я, – Анна едва не сказала «да».

– За кандидата в депутаты Степанова В. Ф. голосовали?

– Слукавить или правду сказать? – несколько секунд Анна решала проблему нравственного выбора, потом пролепетала:

– Голоси… голосовала…

– Мы предлагаем Вам поехать в Овсянку. Через два дня автобус в семь утра отойдёт от кинотеатра.

В Овсянку? Название населённого пункта на Енисее Анне известно. Туда, в местную «психушку», недавно увезли агрессивного соседа Никитича. Он набрасывался на каждого встречного с кулаками, требовал 1000 рублей и утверждал, что его обманули. И её, Анну, туда, где Никитич? А может, в стране идёт «психдиспансеризация» старшего поколения? Ловушка?

В поисках причин неизбежной диспансеризации Анна по зёрнышку перебирала свою жизнь. Вспоминалось, как мужа десять лет назад хоронила, как в дождливое лето картошка не уродилась, как лесопилка сгорела, а у фермера Петровича дочка повесилась… И каждый раз воспоминания начинались с прощального вечера в родной деревне.

Вот калитка, жалобно скрипнув, пропустила во двор соседа Петра. Гармошка в его руках вздохнула мехами, взвизгнула и замолчала.

– Не чичас, бабоньки… – пояснил ситуацию Пётр готовым к веселью соседкам. – Делу – время, потехе – час.

Место за хромоногим столом, доживающим свой век на улице, нашлось всем. Пироги в большой эмалированной миске застыли в ожидании комплиментов, нарядная бутылка вина с заморской этикеткой, приберегаемая до особого случая, тянулась к гранёным стаканам.

– Дорогие соседи! Спасибо, что пришли, – хозяйка застолья Анна приветливо улыбнулась. – Время уходит в седину. Жизнь кончается, а я так и не узнала, что такое смог. Всё зелень да зелень… – она помолчала. – Теперь сбылась моя тайная мечта: уезжаю… в город.

Громко ойкнула гармошка, будто точку в конце речи поставила. Решительно, нисколько не сомневаясь в правильности слов, Пётр, привыкший чужие поступки объяснять своими особенностями, выпалил:

– Начинать делать глупости, Аннушка, надо раньше, а не в шестьдесят лет. Тогда и возможностей исправить их будет больше. Подумай, хорошо подумай. В городе для таких чудаков, как мы, везде ловушки расставлены.

Женщины заговорили одновременно.. У каждой был свой пример, была своя история.

– Цыть, сороки! – прикрикнул Пётр. – Дайте Анне слово сказать.

– Я объясню причину своей глупости, – заторопилась Анна, не обращая внимания на внешние помехи. – Сын с невесткой на постоянное жительство в Германию уезжают… Что ж… Им виднее…. Меня просят пожить в их квартире.

– Значит, ты, Анька, теперь сторожем будешь? – не унимался сосед.

– Да хватит тебе, Петро, чужую жизнь раскрашивать… Придумала Аня себе картинку, мучилась, пока рисовала. Теперь самое время её посмотреть, – вмешалась в разговор Татьяна. – Не бойся, Анна, перемен. Чаще всего они случаются, когда необходимы. – Погладим дорожку соседке! На посошок!

Звякнули стаканы, задвигалась по кругу миска с пирогами. Пётр к спиртному не прикоснулся. Пальцы задели кнопочки, и взлетела, страдая, его душа, сливаясь с душой гармошки.

– Эх, страданье – страданцово… Люблю Аньку Одинцову… – признался Пётр.

– Эх, страданье, чтоб ты сдохло… По тебе я вся иссохла… – ответила взаимностью Анна.

Вспомнив прощальный вечер, вздохнула Анна и себе неутешительный диагноз поставила:

– Жить своим умом хотела, не воспользовалась чужим. Я слепая. Иду по лесу и вижу только то, к чему прикасаюсь…

В городе её многое удивляло. Она воспринимала новое время с точки зрения человека из эпохи скромного социализма. Как дорого всё в магазинах! Как сложно одеты люди! Собака в комбинезоне? Анна представила в такой одежде деревенского Тузика и рассмеялась. В кино едят и пьют? Бабы в штанах и кепках ходят, одна на другую похожие… Губы надутые, глаза нарисованные. Тьфу!

Одним словом, не полюбилось Анне городское житьё. Так сама она выбор сделала, поэтому тосковать о прошлом права не имела. Тоска – это признак несостоявшейся жизни. Спасти могло обручальное кольцо на пальце. Так ведь от него она тоже сама отказалась. Вот жизнь её жевала, жевала, а потом и выплюнула в город, где одуванчики не продают, потому что никто не покупает.

Старость – это свобода. Греться, когда холодно, прохлаждаться в тени, когда жарко. Сидеть в парке на лавочке, если захочешь, двадцать четыре часа в сутки. Если нет хлеба, по совету какой-то королевы голодным подданным, есть булочки. Чтобы тратить денег меньше, не ходить в магазин голодной.

– К тому же, дольше спишь, меньше ешь… – вздохнула Анна. – Но хочешь – не хочешь, вставать надо. Котяра извёлся – завтракать просит.

Плеснула коту молока в блюдце – он усы помочил, презрительно фыркнул и с кухни вон.

– Вот паршивый интеллигент! – рассердилась Анна. – Я это молоко пью, а ему, видите ли, не нравится!

Бросила она в рот таблетку, которая от давления не помогает, подошла к окну.

Вот и утро притащилось лохматое, с причёской из кучевых облаков. Чем-то не довольные тучки обиженно наморщили лбы и заплакали холодным осенним дождём. Хотя они вторую неделю плачут, дождь – временное неудобство. Анна смотрела по телевизору правильные передачи, поэтому решила, что президент при желании может повлиять и на погоду.

Она перевела взгляд на отрывной календарь, где ежемесячно красным фломастером обводила дату получения пенсии, а чёрным – день платы за коммунальные услуги. Сегодня пятнадцатое – красный день календаря! Праздник!

Убедилась, что в старом, истрёпанном кошельке, где застёжка – два блестящих шарика, денег нет, небрежно швырнула его в сумку. Тёмная курточка на поролоне, длинная юбка, цепляющаяся за пряжки коротких ботинок, собственноручно связанная шапочка. Вот она, Анна.

– За пенсией я, – сообщила она подружкам у подъезда и угостила конфетами «Загадка».

Конфеты и в самом деле оказались «загадкой». Повезло не всем. Часть конфет оказалась несъедобной. Ловушка! Вспомнила приветливо улыбающихся продавщиц, работающих за копейки. Не выполнят план продаж – уволят. Вспомнила, поняла и простила.

– Вы меня, соседки, не судите, – попросила она. – Деревенская привычка угощать – сохранилась. Как лучше хотела… – покраснела, глаза от людей спрятала, – не мой грех.

Прилетел ветерок. Живой, лёгкий, он разогнал облака, прикоснулся к пылающим щекам Анны, подтолкнул в спину – иди.

Через полчаса на кухонном столе она по кучкам раскладывала пенсию.

Плата за квартиру…

– Мам, плати за квартиру сама. Ты в ней живёшь, – сказал сын и две комнаты закрыл на ключ, оставив Анне самую маленькую.

Деньги на лекарство.

– Льготных лекарств нет, покупайте на общих основаниях, – сказал провизор, возвращая рецепты.

Остались деньги на питание и другие расходы – несколько купюр, «с достоинством низкого уровня» и какая-то мелочишка.

Смахнула деньги в кошелёк Анна, а утром отправилась их раздавать. Кошелёк худел на глазах.

Во дворе дома она заметила палатку. Из неё выходили весёлые и довольные люди. Любопытство взяло верх: Анна давно не видела счастливых. Подошла ближе.

– Здравствуйте, бабуля! Вы к нам? Заходите-заходите… – улыбающийся «внучок» пригласил в палатку.

Вошла. Перекрестилась на портрет красивого мужчины, напоминающего директора школы, в которой Анна когда-то училась.

– Интересно, все ли верующие люди, на самом деле верящие? – успела подумать Анна и поняла, что вопрос задала себе.

– Страна выборами живёт. Вы не останетесь в стороне? Хотите продать свой голос этому уважаемому человеку за 500 рублей? – «внучок» показал на портрет. – Проголосовать можно сейчас, не отходя от кассы. Это досрочное голосование. Подумайте! Пятьсот рублей – немалые для Вас деньги… Что-нибудь вкусненькое купите, гостей позовёте…

Какая-то правильная мысль появилась в лабиринтах мозга Анны, заблудилась и скоропостижно умерла, а в кошельке оказалась измученная сотнями рук пятисотка.

Обычно совесть мучает тех, кто не виноват.

– Иуда продал Христа за тридцать серебряников, а я совесть свою – за 500 рублей, – сокрушалась Анна. – Такие люди, как я, никогда ни в чём не разберутся. В лучшем случае поручат разбирательство умным людям. А умные сделают всё, чтобы народ оставить в дураках. Заберутся ушлые на самый верх лестницы, а слезать ни за что не хотят. Они виноваты во всём, – сделала она поспешный вывод.

Вывод сделала, но тут же засомневалась:

– Но деньги взяла я. Голосовала тоже я.

Несколько дней Анна провела в сомнениях и, наконец, успокоилась.

– Меня не испортит ни власть, ни деньги, потому что никогда не будет ни того, ни другого.

Пятисотку Анна не меняла и, казалось, о ней забыла. Пристроилась денежка в полупустом кошельке, свёрнутая в несколько раз, затаилась…

А тут злополучный звонок! Махнула Анна рукой:

– Пусть будет так, как должно быть! Поеду! В конце концов, обследование не повредит.

У кинотеатра кучковался народ. Громкий разговор прерывался весёлым смехом. Людей, похожих на сумасшедших, не было. Знакомых Анна не заметила и в одиночестве присела на краешек скамейки. Отцвело лето. Наряды свои летние яркие на осенние скромные поменяло, но разнообразия не отменило.

– Кто в Овсянку? Проходите в автобус! – этот голос был Анне знаком.

В автобусе «внучок» от имени правящей партии и депутата Степанова В. Ф. благодарил присутствующих за активное участие в избирательной кампании, пожелал хорошего путешествия в Овсянку, на родину В. П. Астафьева, величайшего русского писателя. Все аплодировали, только Анна безучастно смотрела в окно: красота необыкновенная, она спасает.

– Вы не местная? К Астафьеву впервые едете? – приставала к ней расспросами соседка. – Я – Оксана. Будем знакомы. Как-то покупала на рынке рыбу. Продавщица покупку в газету завернула. Смотрю, а в ней портрет Астафьева и статья «Совесть земли русской». Спрашиваю, знает ли она этого писателя. В ответ – равнодушное молчание. Анна, нам просто необходимо знать лучших людей и учиться у них сохранять честь, достоинство, умение за правду стоять.

– А Вы тоже за 500 рублей голос продали? – не выдержала Анна.

– Конечно, как и все люди, присутствующие здесь, – нисколько не смутилась Оксана. – А какая разница, как и за кого голосовать? Жизнь всё равно останется прежней. А мы выживем.

– Да, много нас, к сожалению… – подвела мрачный итог Анна.

– Остановка у памятника астафьевской «Царь – рыбе»! – объявил «внучок».

Здесь дышалось легко. Одинаковое для всех небо, одинаковое ощущение лёгкости и свежести. Памятник виден издалека. Хозяин енисейских водных просторов, огромного размера осётр, блеснул на солнце металлическими плавниками. Казалось, он может, но с высоты никак не решится нырнуть в тёмную глубину омутов, чтобы оказаться в родной стихии. Анне тоже хотелось оказаться на другом берегу Енисея, в мире живых, а не мёртвых душ. Мрачному старику Харону, перевозящему души умерших по водам подземных рек в царство Аида, здесь работы нет.

Совсем рядом, напомнив о близком и родном, ойкнула гармошка. Безногий гармонист, в кургузом пиджачке, наброшенном на тельняшку, в бескозырке с ленточками, где написано «Смелый», сидел на асфальте и выбирал мелодию для души. Выбрал. И полилась над енисейскими просторами знакомая каждому русскому человеку песня: «Раскинулось море широко, и волны бушуют вдали…» Руки Анны искали в кошельке деньги. Кроме злополучных пятисот рублей, других не было. Анна протянула их гармонисту.

– А вот таких денег мне не надо. Сколько вас, подкупленных! Диву даюсь! Целый день пятисотки суют – от греха избавляются. Неправедные это деньги… – он перестал играть и отвернулся.

Когда автобус тронулся, и, преодолев участок сложного пути, называемого в народе «Ловушкой», набрал скорость, Анна протянула в открытое окно руку с «пятисоткой» и разжала кулак…