Читать книгу Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 - Людмила Зубова - Страница 11

ГЛАВА 2. ПАДЕЖНАЯ ВАРИАНТНОСТЬ

Оглавление

Так утешает язык певца,

превосходя самоё природу,

свои окончания без конца

по падежу, по числу, по роду

меняя, Бог знает кому в угоду,

глядя в воду глазами пловца.


Иосиф Бродский

В этой главе вариантность понимается не как явление альтернативной нормы (типа в цехе – в цеху), а как явление системы, возможности которой нередко противоречат норме (типа в марте – в марту).

Грамматические аномалии в современной поэзии затрагивают всю парадигму существительных и часто обнаруживают не только разнообразную стилистическую маркированность, но и специфическую контекстуальную семантику.

В стихи включаются системные варианты падежных форм, представленные в диалектах и просторечии.

Следующая группа примеров иллюстрирует продуктивность флексии -у в формах предложного падежа единственного числа существительных мужского рода – за пределами той лексической ограниченности (в … году, в … часу, в саду, на берегу, на ветру), которая свойственна кодифицированному литературному языку.

Стилистически эти формы маркированы как элементы социального просторечия:

Птички поют языком в мартý

детским, звенящим, ласковым —

старые песни (те, что коту

пелось налево сказками).


Надя Делаланд. «Капли стекают в тихую муть…» 179 ;

Говорят, кто родился в маю,

Как ни прячься за тюлевой шторой,

Всё тоска догрызется, который,

Похватает игрушку свою

И качает на самом краю.


Мария Степанова. «Невеста» 180 ;

Не кляни, навь-судьба, клятием кукушечку,

Не клинь впереклин кликушечку горькую,

На калиновом кусту не калечь кукушаточек.


Полетит она слеподырая за коломенскую версту,

Найдёт криком-крикмя Христа на кресту,

Залетит ко Христу в смерть-пазуху.


Сергей Круглов. «Кукушечка» 181 ;

Вот уже бересту

скручивало пламя.

На жестяном листу

блины выпекались сами.


Михаил Дидусенко. «Я ли где-то прочел…» 182 ;

И мне глаза тот дым, я помню, ел.

В то лето Белый конь в сердца смотрел.

Что видел он? – Звериную тоску,

Да седину у многих на виску.


Олег Охапкин. «Белый конь» 183 ;

На усу моем хвоста

Чистой речи белый мед

В соловьиных языках

И под выпивку сойдет


Анри Волохонский. «Алеше по случаю праздника» 184 ;

А наутро – глянешь в запад

На обиженных полях

Там железный ходит лапоть

В ячменю и в журавлях.


Анри Волохонский. «Фома…» 185 ;

Коль рыло спит на самом алтарю,

Так дух уже взыскует чифирю.

Иль грезит о другом каком безвредном пьянстве.

Так – на Руси, иначе – в мусульманстве.


Анри Волохонский, Алексей Хвостенко. «Русский и Интеллигент» 186.

Ненормативная флексия -у может быть спровоцирована нормативной в однокоренных словах, например, в саду в зоосаду:

Все забудешь: имя и беду,

Поезд жизни, лязгнувший на стыке…


В Доме скорби, как в зоосаду,

В час обеда – радостные рыки.


Ольга Бешенковская. «В Доме скорби свечи не горят…» 187.

У Александра Левина в стихотворении о коте форма на дому противопоставлена ее фразеологической связанности:

Толстый Василий лежал на дому,

розовым носом спускаясь во тьму.

Запахи лавра, лаванды и роз

Толстый Василий имел через нос.


Ах, Толстый Василий, твой дом на холме

   розовым носом сияет во тьме.

Великий надомник, сиятельный князь,

   ты наш во тьме негасимый вась-вась.


Александр Левин. «Толстый Василий» 188.

Норма предполагает флексию -у в предложном падеже слова дом (с предлогом на), когда речь идет о работе, которая выполняется за зарплату дома (она и называется надомной работой), или когда говорится врач (портниха, нотариус) принимает на дому189. В тексте же предлогу на придается буквальное пространственное значение, а следующей строфе подвергается деконструкции слово надомник.

У Владимира Строчкова форма в … полкé является элементом цитаты из песни, звучавшей в фильме Евгения Карелова «Служили два товарища»190 (первые три строки стихотворения со всеми их диалектно-просторечными грамматическими формами полностью совпадают со строками песни):

 Служили два товарища, ага.

 Служили два товарища, ага.

 Служили два товарища в однем и тем полке.

 Сидели два товарища тихонько в уголку.


 Один из них был Эрихом, ага.

 Один из них был Эрихом, ага.

 Один из них был Эрихом, Марией был другой.

 В угле они сидели и оттуда ни ногой.


 Вот Эрих и Мария, и ага,

 Вот Эрих и Мария, и ага,

 Был умных два товарища, а третий был дурак.

 Служили оба-трое, ну а третьим был Ремарк.

Служили два товарища примером, ага,

а третий был, паскуда, офицером, да-да.

И были два товарища, к примеру, два бойца,

а третий был писатель, ламца-дрица-гоп-ца-ца.


Вот пуля прилетела, и ага,

другая прилетела, и ага,

и третья прилетела, и подумала, ага,

и мимо пролетела: глаз нецелкий у врага.


А первая-вторая, и ага,

попали вдвох в товарищей, ага,

и вот уж два товарища лежат в земле сырой,

и нет уж двух товарищей, а третий стал герой:


зарыл он двух товарищей, ага,

забыл он двух товарищей, ага,

а вспомнил двух товарищей – и написал роман.

Изрядное чудовище товарищ был Ремарк.


Владимир Строчков. «Служили два товарища, ага…» 191.

В четвертой строке автор демонстративно не рифмует полкé  уголке, а вместо этого продолжает грамматическую тему ненормативного предложного падежа формой в уголку. Далее включается семантическая игра с омоформами слов угол и уголь: В угле они сидели и оттуда ни ногой. В конце текста появляются абсурдная синтаксическая рассогласованность фразы (Был умных два товарища) и абсурдное числительное оба-трое.

Весь этот грамматико-семантический карнавал порожден тремя именами Ремарка, автора знаменитого романа «Drei Kameraden», в русском переводе «Три товарища», а также устойчивым представлением о том, что в персонажах романов воплощаются разные черты личности авторов.

В стихотворении Марии Степановой грамматическая аномалия в своем уму основана, прежде всего, на фразеологическом подтексте:

Было, не осталося ничего подобного:

Сдобного-съедобного, скромного-стыдобного.

Чувства раздвигаются, голова поет,

Грязно-белый самолет делает полет.


Ничего под праздники не осталось голого:

Ты держись за поручни, я держусь за голову,

У нее не ладятся дела с воротником,

И мигает левый глаз поворот-ни-ком.


(Горит золотая спица,

В ночи никому не спится.


– ЮКОС, ЮКОС,

Я Джордж Лукас.

Как вам теперь – покойно?

Что ваши жёны-детки?

Все ли звездные войны

Видно в вечерней сетке?


Спилберг Стиви,

Что там у нас в активе?

Софья Коппола,

Где панорама купола?

Ларс фон Триер,

Хватит ли сил на триллер?)


Лётчица? наводчица; начинаю заново,

Забываю отчество, говорю: Чертаново,

Говорит Чертаново, Банный, как прием?

Маша и Степанова говорят: поём.


А я ни та, ни ся, – какие? я сижу в своем уму,

И называть себя Марией горько сердцу моему,

Я покупаю сигареты и сосу из них ментол,

Я себя, как взрывпакеты, на работе прячу в стол,


А как стану раздеваться у Садового кольца —

С нервным тиком, в свете тихом обручального кольца —


Слёзы умножаются, тьма стоит промеж,

Мама отражается,

Говорит: поешь.


Мария Степанова. «Было, не осталося ничего подобного…» 192.

Резкая грамматическая аномалия по отношению к норме (сижу в своём уму) провоцирует читателя искать аналогии, то есть ассоциативный подтекст в самом языке.

Можно сказать, что эта форма суммарно производна от нескольких устойчивых сочетаний. Некоторые из них содержат нормативное или узуальное окончание предложного падежа -у в рифмующихся словах (то есть в тексте М. Степановой имплицируется рифма): в дому, работать на дому, сидеть в своем углу, некоторые – лексику, вошедшую в строчку Степановой: слово ум – ты в своем уме?, держать в уме, жить своим умом, сходить с ума, слово сидеть: сидеть дома, сидеть в своем углу. Флексия -у, присоединяемая к слову ум (заметим, что при этом получается слово-палиндром), содержится в выражении делать что-либо по уму, то есть делать правильно, хорошо, однако в этом случае слово ум стоит не в предложном, а в дательном падеже.

Максимально близкими к авторскому стилистически сниженному сочетанию в своем уму являются, вероятно, сочетание в дому (фонетически) и сидеть в своем углу (лексически и синтаксически).

Вариант в дому (второй предложный падеж с местным значением) в современном русском языке стилистически маркирован как разговорно-просторечный, но его, несомненно, следует признать и грамматическим поэтизмом193. Такая статусная двойственность производящего сочетания соотносится с мотивом раздвоения личности, в быту обозначаемого выражением сходить с ума. В таком случае слова сижу в своем уму, лексически отрицая сумасшествие, вместе с тем грамматически напоминют о нем.

В стихотворении говорится: Маша и Степанова говорят: поём. / А я ни та, ни ся, – какие? я сижу в своём уму, / И называть себя Марией горько сердцу моему.

Имена Маша, Степанова, Мария, вероятно, являются словесными знаками разных социальных ролей лирического «я».

Раздвоенность сознания (даже растроенность – возможно, в подтексте содержится и расстроенность как эмоция) вызвана конфликтом поэтических потребностей, домашних и служебных обязанностей. Эта утрата цельности представлена многочисленными образами и мотивами: и тем, что звезды теперь можно смотреть только по телевизору в фильмах Лукаса «Звездные войны», и намеком на тюрьму, в которую попали руководители нефтяной компании ЮКОС, в прошлом очень успешной, и позывными ЮКОС, созвучными шпионскому псевдониму Юстас из фильма Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны».

Но, кроме всего этого, на собственно языковом уровне в стихотворении есть очень значимая импликатура в дистантном вариативном повторе: Чувства раздвигаются, голова поёт <…> Маша и Степанова говорят: поём <…> Мама отражается, / Говорит: поешь. Последовательность поёт – поём – поешь имплицитно содержит в себе форму *поёшь.

На первый взгляд кажется, что значимость этих фрагментов имеет отношение преимущественно к фонетике и графике, поскольку буква «ё» в орфографии факультативна. Но вариации строк очень существенно затрагивают и грамматику – категории лица и числа. Сначала употреблена отстраняющая форма 3‐го лица (не *я пою, а голова поет – возможно, это не о пении, а о том, что голова болит194), затем формой 1‐го лица поём снимается отстранение, но при этом формой множественного числа подчеркивается раздвоенность. Однако имена Маша и Степанова одновременно и разделены союзом и, и объединены им. Формой числа выражена раздельность субъектов, а формой лица – совместность и единство действия.

В заключительной реплике матери имплицитному индикативу (*поёшь) противопоставлен императив (поешь). Моральная поддержка, таким образом, направлена, на поверхностном уровне, только на бытовую ситуацию.

Но обратим внимание на то, что финал стихотворения соотнесен с началом текста: Было, не осталося ничего подобного: / Сдобного-съедобного, скромного-стыдобного. Здесь интересно совмещение современных значений субстантивированных прилагательных с их архаическими значениями, важна рифменная импликация слова скоромного. Во всем этом есть метафоризация: под свойствами еды подразумевается не только пища телесная, но и духовная. Соответственно, в последнем слове поешь можно видеть аналогичную метафору.

Значимый аграмматизм числа можно наблюдать и во фрагменте: А я ни та, ни ся, – какие? Формой женского рода семантизируется фразеологизм ни то, ни сё, местоимения указывают, в отличие от фразеологизма, на конкретного человека, названного разными именами. Формой какие вместо нормативного какая (или, еще правильнее по речевому стандарту, кто) автор стихотворения ориентирует читателя на восприятие множественности личностей и на их свойства.

Любопытно отметить, что и у В. Строчкова, и у М. Степановой наличие системных вариантов предложного падежа во-первых, связано с разными именами одной и той же личности, а во-вторых, с темой расщепленного сознания.

Сопоставление, оно же и противопоставление системных вариантов форм предложного падежа встречается в современной поэзии довольно часто.

У Владимира Салимона социально-просторечная форма следует за нормативной – как поправка и уточнение:

…Это что еще за мусор, что за дрянь,

      что за вздор?

Матерь Божья, это ж руки я

      распростер.


Это ноги я протянул и лежу.

Голый… Босый… Как на пляже… На пляжу!


Владимир Салимон. «Час за часом, раз за разом, как назло…» 195.

Отказ от нормативной формы в этом тексте изобразителен: расслабленность физическая передается расслабленностью речевой.

Возможно, что у этих строчек есть претекст – песня из репертуара Аркадия Северного «Надену я черную шляпу…» со словами: Надену я чёрную шляпу, / Поеду я в город Анапу,  / И там я всю жизнь пролежу / На солёном как вобла пляжу. // Лежу на пляжу я и млею, / О жизни своей не жалею, / И пенится берег морской / Со своей неуёмной тоской (автор слов неизвестен).

Конечно, форму на пляжý очень поддерживает рифма лежу.

Не менее просторечными оказываются формы предложного падежа с ненормативным окончанием -е на месте нормативного -у:

 Я лежу на животе

 С папиросою во рте,

 Подо мной стоит кровать,

 Чтоб я мог на ней лежать.

 Как внизу лежит сосед.

 <…>

 Под кроватию паркет,

 В нем другой дощечки нет,

 И он видит сквозь паркет,

 Как внизу другой сосед.


 На своем лежит боке

 С телевизором в руке.

 По нему идет футбол.

 И сосед не смотрит в пол.


Игорь Иртеньев. «Вертикальный срез» 196 ;

Контекстуальная дифференциация падежных вариантов нередко сопровождается авторской рефлексией. Поскольку при эволюции склонения многие формы существительных получили стилистические и семантические коннотации, связанные как с языком сакральных текстов, так и с диалектно-просторечной сферой функционирования языка, системная вариантность падежных форм оказалась значительным ресурсом поэтического смыслообразования:

 В мире, более реальном,

 чем приспущенный февраль

 над моим районом спальным,

 тянущимся к Богу в рай,

 не в миру моем – но в Мире,

 сквозь безумную Дыру

 мечущем своих валькирий

 многоглазую икру

 на совдеповские стены

 и неровный потолок —

 в пограничной мне Вселенной

 вижу, вижу диалог

 двух равновеликих наций

 под синхронный перевод:

 дескать, нечего стесняться!

 мы – народ и вы – народ.


Виктор Кривулин. «Телемост» 197 ;

 Горжусь я, что в своей стране,

 В родном краю (нет, в «отчем крае»)

 Я знаю все, что могут мне

 Сказать в автобусе, в трамвае.


Владимир Вишневский. «Незаконная гордость» 198.

В стихотворении Виктора Кривулина форма в миру соотнесена с понятием мирской жизни, а форма в Мире – с понятием метафизическим, что маркировано заглавной буквой существительного. Владимир Вишневский, иронизируя над современными условиями жизни, не похожими на условия жизни классиков, кавычками обозначает переход в иную стилистику, и эти кавычки можно понимать одновременно и как цитатные199, и как иронические.

Родительный падеж тоже, хотя и в меньшей степени, представлен различными системными вариантами:

Се был Москвы передовой собор,

В австрийстем Риме община монасей.

К чужим дозор, а от чужих забор,

За коим сонм ученых ипостасей.

Там в русской филологии запор

Усердный тайнописец Копростасий

Навеки вызвал, «Слово о полку»

По вдохновенью взявши с потолку.


Андрей Сергеев. «Шварц» 200 ;

 Моха чёрная летела

 выше прочей мелюзги.


179

Делаланд 2005: 82.

180

Степанова 2003: 12.

181

Круглов 2010: 111.

182

Дидусенко 2006: 143.

183

Охапкин 1989: 149.

184

Волохонский 2012: 497.

185

Волохонский 2012: 136.

186

Волохонский, Хвостенко 2016. Без паг.

187

Бешенковская 1996: 59.

188

Левин 1995: 58.

189

Правда, без контекста или знания ситуации непонятно, у кого дома это происходит.

190

«Перевод популярной фронтовой немецкой песни Der gute Kamerad („Хороший товарищ“) […] Сейчас на эстраде ее исполняет группа „Любэ“ в составе трех куплетов – именно в таком виде она точно соответствует немецкому первоисточнику:

Служили два товарища, ага…

Служили два товарища, ага…

Служили два товарища в одном и том полке.

Служили два товарища в одном и том полке <…>»


(http://a-pesni.org/drugije/sluzili2.htm).

В Антологии военной песни, составленной В. Калугиным, эти формы изменены на нормативные: Служили два товарища в одном и том полку (Калугин 2006: 528).

191

Строчков 2003.

192

Степанова 2017: 220–221.

193

См. большое количество примеров: Еськова 2008: 616.

194

Ср. языковую метафору голова гудит. На болезненное ощущение указывает и такой фрагмент текста: я держусь за голову, / У неё не ладятся дела с воротником, / И мигает левый глаз поворот-ни-ком.

195

Салимон 1996: 20.

196

Иртеньев 1998: 8.

197

Кривулин 1990: 101.

198

Вишневский 1992: 208.

199

Вероятно, самое известное употребление формы в крае – в стихотворении М. Ю. Лермонтова «На севере диком»: В том крае, где солнца восход.

200

Сергеев 1997: 395.

Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020

Подняться наверх